Я. Ты. Мы. Они

Нам говорят, что шансы у Ромы хорошие, что нам повезло, болезнь еще не успела полностью разрушить иммунную систему. Я удивляюсь, как это повезло. Где тут везение? Само слово просто не вяжется со всем происходящим.

А потом начинаются гонки со временем и смертью.

Стас полностью переезжает к моим родителям.

У Ромы курс химиотерапии. Она состоит из нескольких курсов и может длиться годами. Пациенты приезжают в больницу каждую неделю: сдают анализы, получают лечение — таблетки, капельницы, уколы. А потом мы едем с ним в нашу стерильную квартиру, откуда исчезло все, что может нести хоть какую-то заразу — ковры, мягкие игрушки, комнатные цветы. Все моется по три раза, чтобы не дай, Бог, не подхватить хоть что-то.

Саша работает целями днями, даже в университете не появляется, но ему делают какие-то поблажки и не отчисляют. Опять кто-то говорит, что нам повезло.

Дмитрий Александрович тоже выжимает максимум из своей фирмы. Папа теперь так же всегда на работе. Нам нужны деньги. Нам постоянно нужны деньги. На специальное питание для Ромы, поддерживающее работу пищеварительной системы, и чтобы покупать импортные лекарства, отечественные аналоги переносятся тяжелее.

Ненавижу вспоминать то время. И себя заодно. За то, что не сразу повела его к врачу, за то, что когда-то сомневалась, рожать его или нет.

Мы почти победили, практически после года борьбы, после того как Рома в конец облысел и даже бровей лишился, после того как сжился с марлевыми повязками и научился без единой слезы сдавать кровь. Ему действительно стало лучше, он опять бегал и улыбался, залепетал свои первые слова. Я уже поверила, что мы справились.

Но потом как обухом по голове.

— Организм перестал реагировать на лечение. Нужно менять стратегию. Нужна пересадка косного мозга. Я еще держусь, когда нас с Черновым отметают в качестве доноров. Даже когда бабушки и дедушки не подходят, я тоже еще держусь. Но когда поиски по банку доноров не дают никаких результатов, я почти умираю, медленно так, и практически безвозвратно.

Саша тогда не выдерживает, идет к родителям, забирает Стаса, и, всучив мне ребенка в руки, выгоняет на улицу.

— Иди гуляй с ним!

На чистом автомате бреду с сыном по улице, он что-то рассказывает мне, очень восторженно и очень быстро. Соскучился по мне, а я его не слышу. Тогда Стас делает единственное, что было в его силах — орет так, что у меня уши закладывает. А прохожие в недоумении останавливаются и смотрят на нас.

А Стас все кричит и кричит. И я словно просыпаюсь. Прижимаю со всей силы его к себе, что самой больно становится, кажется, я стою перед ним на коленях.

— Стас, мальчик мой. Я с тобой, мама здесь. Не уйду никуда, я с тобой. Ну же, ребенок!

Домой мы возвращаемся вместе. С этого дня, что бы ни происходило, Стас живет с нами. Ведь я одинаково нужна им обоим.

Остается последний выход. Нам нужно родить еще одного ребенка, чтобы врачи смогли взять из пуповины кровь, и выделить из нее стволовые клетки для пересадки. Тут тоже нет никаких гарантий. Только 25 % на то, что новый ребенок сможет быть донором.

Рома со Стасом у нас теперь спят в одной комнате. Не знаю, сколько у нас времени, поэтому хочу, чтобы они хоть немного побыли братьями.

Давно уже за полночь. Мы с Сашкой сидим на нашей постели и смотрим куда-то в стену. Долго уже так сидим, пытаясь принять решение.

— Ты уверена? — у Чернова в голосе сомнения, а мне надо, чтобы хотя бы он был уверен, мне своих сомнений до скончания веков хватит.

— Да! Ты же хотел третьего ребенка, так вот! Замечательная возможность, когда не надо пятнадцать лет ждать! — мне не нравится это решение, такое чувство, что Рому предаю, рожаю ему замену. Но другого выхода не вижу. И от этого еще противней.

— Я же не это имел в виду! И не так! Сань, может все-таки найдется донор?

— Найдется, аборт сделаю, — я сегодня жестока к себе, к Чернову, ко всем. Иначе никак.

Сашка ничего не отвечает, только опускает голову куда-то вниз, да смотрит в пол.

И я не выдерживаю, подскакиваю и начинаю то ли вопить, то ли кричать, проклинать его и себя. Не знаю, специально ли я его провоцирую, либо же это обычная истерика. Но это помогает, Сашка хватает меня и тянет на себя. Я падаю сверху, и он целует меня больно, горько, отчаянно. Потом переворачивается так, что я оказываюсь под ним. У нас давно не было интима, казалось кощунством получать хоть какое-то удовольствие, когда Ромка элементарно борется за жизнь.

Но сегодня мне нужно забеременеть.

Я лежу и не двигаюсь. Сашка еще пытается целовать меня, как-то ласкать, стягивает с меня сорочку. А я просто лежу и жду. Видимо, это все выше его сил, потому что достаточно резко останавливается, нависает надо мной и очень горько просит:

— Санечка, помоги же мне.

И я помогаю.

Пока тест не покажет заветные две полоски, я почти каждую ночь измываюсь над собой и Сашкой. Секс превращается в обязательство и каторгу, после которого нам даже касаться друг друга невыносимо. Мы отдаляемся. И когда я все-таки забеременела, мы вздохнули от облегчения, что можно перестать насиловать другому душу.

Теперь нам необходимо переехать в Москву, только там берутся провести операцию и последующий курс реабилитации. Сашка досрочно получает диплом, не знаю как, но получает. Улетает в столицу искать работу и жилье. А я остаюсь дома, страдать от токсикоза и вообще всего на свете.

Мама с Надеждой Викторовной по очереди ночуют со мной. У нас со свекровью холодный мир. С детьми она нежна и приветлива, Рома к ней тянется, а большего мне не надо. Беременность протекает чертовски плохо. Все время на грани выкидыша. Дважды лежу на сохранении. И все твердят, чтобы я не волновалась.

Когда я уже на шестом месяце, мы все-таки переезжаем в Москву. Роме уже не помогает стационарное лечение, его кладут в больницу, бабуля ложится с ним. Мне нельзя. Родители остаются дома, работают все, даже наши мамы. Теперь нужно платить за наше жилье и копить на курс реабилитации. Саша устраивается на работу своей мечты, и если бы не наши обстоятельства, он был бы счастлив. А так, впахивает по двенадцать часов в сутки и без выходных. Хотя возможно, еще чтобы меня не видеть. Впрочем, мне тоже легче, когда его нет рядом.

Про ребенка я не думаю, это не ребенок, это донор. Главное выносить, а дальше хоть трава не расти. Даже пол знать не хочу. От нервов шкалит давление, опять все время хожу на грани. Врачи уже прямым текстом ругаются на меня, говорят, что если не успокоюсь, то запрут в больнице до конца срока. Только мысли о Стасе сдерживают. Если я загремлю в больницу, то он останется в Москве практически один.

Ромке хуже, и я жалею лишь о том, что нельзя родить именно сейчас. Ни один врач не соглашается вызывать роды раньше 33 недели. Как же я их ненавижу.