Ярмарка тщеславия - английский и русский параллельные тексты

She busied herself in gentle offices and quiet duties; if she never said brilliant things, she never spoke or thought unkind ones; guileless and artless, loving and pure, indeed how could our poor little Amelia be other than a real gentlewoman!	Она жила для других, исполняла свой долг тихо и незаметно, и если никогда не высказывала никаких блестящих мыслей, то зато никогда не говорила и не думала ничего плохого. Простодушная и бесхитростная, любящая и чистая - могла ли наша бедная маленькая Эмилия не быть настоящей благородной женщиной?
Young Georgy lorded over this soft and yielding nature; and the contrast of its simplicity and delicacy with the coarse pomposity of the dull old man with whom he next came in contact made him lord over the latter too.	Юный Джорджи властвовал над этой мягкой и податливой натурой. И контраст между ее простотой и деликатностью и грубой напыщенностью тупого старика, с которой мальчику вскоре пришлось столкнуться, сделал его властелином и над дедом.
If he had been a Prince Royal he could not have been better brought up to think well of himself.	Будь он даже принцем королевской крови, и тогда ему не могли бы внушить более высокого мнения о самом себе!
Whilst his mother was yearning after him at home, and I do believe every hour of the day, and during most hours of the sad lonely nights, thinking of him, this young gentleman had a number of pleasures and consolations administered to him, which made him for his part bear the separation from Amelia very easily.	Пока его мать тосковала и думала о нем целыми днями (а вероятно, и в долгие, унылые часы одиноких ночей), этот юный джентльмен среди удовольствий и развлечений, доставлявшихся ему во множестве, весьма легко переносил разлуку с нею.
Little boys who cry when they are going to school cry because they are going to a very uncomfortable place.	Маленькие мальчики, с ревом отправляющиеся в школу, ревут потому, что едут в очень неприятное место.
It is only a few who weep from sheer affection.	Лишь немногие плачут оттого, что расстаются с домом.
When you think that the eyes of your childhood dried at the sight of a piece of gingerbread, and that a plum cake was a compensation for the agony of parting with your mamma and sisters, oh my friend and brother, you need not be too confident of your own fine feelings.	И если вспомнить, что в детстве у вас высыхали слезы при виде имбирного пряника, а пирог с черносливом служил утешением за муки расставания с матерью и сестрами, то выходит, что и вам, мой друг и брат, не следует слишком уверенно рассуждать о своих тонких чувствах.
Well, then, Master George Osborne had every comfort and luxury that a wealthy and lavish old grandfather thought fit to provide.	Итак, мистер Джордж Осборн пользовался всеми удобствами и роскошью, которыми считал нужным окружать его богатый и щедрый дед.
The coachman was instructed to purchase for him the handsomest pony which could be bought for money, and on this George was taught to ride, first at a riding-school, whence, after having performed satisfactorily without stirrups, and over the leaping-bar, he was conducted through the New Road to Regent's Park, and then to Hyde Park, where he rode in state with Martin the coachman behind him.	Кучеру было приказано приобрести для мальчика самого красивого пони, какого только можно было найти за деньги. И на этой лошадке Джорджи сперва обучался ездить верхом в манеже, а затем, после удовлетворительной сдачи испытания в езде без стремян и прыжках через барьер, был допущен к катанью в Риджент-парке и, наконец, в Хайд-парке, где он появлялся во всем параде, в сопровождении грума.

Old Osborne, who took matters more easily in the City now, where he left his affairs to his junior partners, would often ride out with Miss O. in the same fashionable direction.	Старик Осборн, который был теперь меньше занят в Сити, где он предоставил вести дела младшим совладельцам фирмы, часто выезжал на прогулку вместе с мисс Осборн, следуя по тому же модному маршруту.
As little Georgy came cantering up with his dandified air and his heels down, his grandfather would nudge the lad's aunt and say,	И когда маленький Джорджи подъезжал к ним галопом, с замашками настоящего денди, оттянув пятки вниз, дед подталкивал локтем Джейн и говорил:
"Look, Miss O."	"Посмотри-ка, мисс Осборн!"
And he would laugh, and his face would grow red with pleasure, as he nodded out of the window to the boy, as the groom saluted the carriage, and the footman saluted Master George.	Он хохотал, лицо у него краснело от удовольствия, и он кивал мальчику из окна кареты; грум раскланивался с экипажем, а лакей отвешивал поклон мистеру Джорджу.
Here too his aunt, Mrs. Frederick Bullock (whose chariot might daily be seen in the Ring, with bullocks or emblazoned on the panels and harness, and three pasty-faced little Bullocks, covered with cockades and feathers, staring from the windows) Mrs. Frederick Bullock, I say, flung glances of the bitterest hatred at the little upstart as he rode by with his hand on his side and his hat on one ear, as proud as a lord.	Здесь же во время катания другая тетка мальчика, миссис Фредерик Буллок (чья карета с гербами, изображавшими золотых быков, и с тремя маленькими бледными Буллоками в кокардах и перьях, глазеющими из окон, ежедневно появлялась в Хайд-парке) - миссис Фредерик Буллок, повторяю, метала на маленького выскочку взоры, исполненные лютой ненависти, когда тот проезжал мимо, подбоченясь и заломив шляпу набекрень, с гордым видом заправского лорда.
Though he was scarcely eleven years of age, Master George wore straps and the most beautiful little boots like a man.	Хотя мистеру Джорджу было от роду не больше одиннадцати лет, однако он уже носил штрипки и чудеснейшие сапожки, как взрослый мужчина.
He had gilt spurs, and a gold-headed whip, and a fine pin in his handkerchief, and the neatest little kid gloves which Lamb's Conduit Street could furnish.	У него были позолоченные шпоры, хлыстик с золотой ручкой, дорогая булавка в шейном платке и самые изящные лайковые перчатки, какие только могли выйти из мастерской Лема на Кондит-стрит.
His mother had given him a couple of neckcloths, and carefully hemmed and made some little shirts for him; but when her Eli came to see the widow, they were replaced by much finer linen.	Мать дала ему с собой два шейных платка и сама сшила и выстрочила ему несколько рубашечек. Но когда ее маленький Самуил приехал повидаться с вдовой, эти рубашки были заменены более тонким бельем.
He had little jewelled buttons in the lawn shirt fronts.	На пластроне батистовой рубашки блестели пуговицы из драгоценных камней.
Her humble presents had been put aside--I believe Miss Osborne had given them to the coachman's boy.	Скромные подарки Эмилии были отложены в сторону, - кажется, мисс Осборн отдала их сыну кучера.
Amelia tried to think she was pleased at the change.	Эмилия старалась убедить себя, что ей приятна такая перемена.
Indeed, she was happy and charmed to see the boy looking so beautiful.	Право же, она была очень счастлива, что сын у нее такой красавчик!

She had had a little black profile of him done for a shilling, and this was hung up by the side of another portrait over her bed.	У Эмилии был маленький силуэт сына, сделанный за шиллинг; он висел над ее постелью рядом с другим дорогим портретом.
One day the boy came on his accustomed visit, galloping down the little street at Brompton, and bringing, as usual, all the inhabitants to the windows to admire his splendour, and with great eagerness and a look of triumph in his face, he pulled a case out of his great-coat--it was a natty white great-coat, with a cape and a velvet collar--pulled out a red morocco case, which he gave her.	Однажды мальчик приехал навестить ее, - как всегда, он проскакал галопом по узенькой бромптонской улице, где все жители бросались к окнам, чтобы полюбоваться его великолепием, - и торопливо, с улыбкой торжества вытащив из кармана шинельки (премиленькой белой шинельки с капюшоном и бархатным воротником) красный сафьяновый футляр, подал его матери.
"I bought it with my own money, Mamma," he said.	– Я купил это на собственные деньги, мама, -сказал он.
"I thought you'd like it."	– Я думаю, тебе понравится.
Amelia opened the case, and giving a little cry of delighted affection, seized the boy and embraced him a hundred times.	Эмилия раскрыла футляр и, вскрикнув от восторга, обняла мальчика и стала осыпать его несчетными поцелуями.
It was a miniature of himself, very prettily done (though not half handsome enough, we may be sure, the widow thought).	В футляре оказался портрет самого Джорджи, очень мило исполненный (хотя на самом деле Джорджи вдвое красивее, - так, конечно, подумала вдова).
His grandfather had wished to have a picture of him by an artist whose works, exhibited in a shop-window, in Southampton Row, had caught the old gentleman's eye; and George, who had plenty of money, bethought him of asking the painter how much a copy of the little portrait would cost, saying that he would pay for it out of his own money and that he wanted to give it to his mother.	Дедушка пожелал заказать портрет внука одному художнику, работы которого, выставленные в витрине магазина Саутгемптон-роу, обратили на себя внимание старого джентльмена. Джордж, у которого денег было много, решил спросить у художника, сколько будет стоить копия портрета, заявив, что уплатит собственными деньгами и что он хочет преподнести подарок матери.
The pleased painter executed it for a small price, and old Osborne himself, when he heard of the incident, growled out his satisfaction and gave the boy twice as many sovereigns as he paid for the miniature.	Восхищенный живописец сделал копию за небольшую плату. А старик Осборн, узнав об этом, прорычал что-то в знак одобрения и подарил мальчику вдвое больше соверенов, чем тот заплатил за миниатюру.
But what was the grandfather's pleasure compared to Amelia's ecstacy?	Но что значило удовольствие деда по сравнению с исступленным восторгом Эмилии?
That proof of the boy's affection charmed her so that she thought no child in the world was like hers for goodness.	Подобное доказательство любви к ней мальчика привело ее в полнейшее восхищение, и она решила, что во всем мире нет другого такого доброго ребенка, как ее сын.
For long weeks after, the thought of his love made her happy.	В течение многих недель она была счастлива мыслью о такой его любви и доброте.
She slept better with the picture under her pillow, and how many many times did she kiss it and weep and pray over it!	Она крепче спала, когда портрет лежал у нее под подушкой, а сколько, сколько раз она целовала его, плакала и молилась над ним!

A small kindness from those she loved made that timid heart grateful.	Самая незначительная ласка со стороны тех, кого она любила, всегда наполняла это робкое сердце благодарностью.
Since her parting with George she had had no such joy and consolation.	Со времени своей разлуки с Джорджем она еще не знала такой радости, такого утешения.
At his new home Master George ruled like a lord; at dinner he invited the ladies to drink wine with the utmost coolness, and took off his champagne in a way which charmed his old grandfather.	В своем новом доме мистер Джордж был полным властелином; за обедом он с необычайным хладнокровием предлагал дамам вина и сам лихо пил шампанское, тем приводя старого мистера Осборна в полный восторг.
"Look at him," the old man would say, nudging his neighbour with a delighted purple face, "did you ever see such a chap?	– Поглядите-ка на него, - говаривал старик, весь раскрасневшись от гордости и подталкивая локтем соседа, - видали вы такого молодца?
Lord, Lord! he'll be ordering a dressing-case next, and razors to shave with; I'm blessed if he won't."	Да он, того и гляди, купит себе туалетный прибор и заведет бритвы, ей-богу!
The antics of the lad did not, however, delight Mr. Osborne's friends so much as they pleased the old gentleman.	Однако друзья мистера Осборна отнюдь не разделяли его восторгов по поводу кривляния мальчика.
It gave Mr. Justice Coffin no pleasure to hear Georgy cut into the conversation and spoil his stories.	Судья Коффии не испытывал никакого удовольствия, когда Джорджи вмешивался в разговор и не давал досказать начатую историю.
Colonel Fogey was not interested in seeing the little boy half tipsy.	Полковнику Фоги неинтересно было смотреть на подвыпившего мальчугана.
Mr. Sergeant Toffy's lady felt no particular gratitude, when, with a twist of his elbow, he tilted a glass of port-wine over her yellow satin and laughed at the disaster; nor was she better pleased, although old Osborne was highly delighted, when Georgy "whopped" her third boy (a young gentleman a year older than Georgy, and by chance home for the holidays from Dr. Tickleus's at Ealing School) in Russell Square.	Супруга адвоката Тоффи не испытывала чувства особой благодарности, когда Джорджи, задев локтем стакан, пролил портвейн на ее желтое атласное платье и весело расхохотался над ее несчастьем. Не очень понравилось ей и то, как Джорджи "отдубасил" на Рассел-сквер ее третьего сына (юного джентльмена, годом старше Джорджи, приехавшего на праздники домой из училища доктора Тикльюса в Илинге).
George's grandfather gave the boy a couple of sovereigns for that feat and promised to reward him further for every boy above his own size and age whom he whopped in a similar manner.	Зато дедушка Джорджи, восхищенный этил: подвигом, подарил внуку два соверена и пообещал и впредь награждать его всякий раз, как он поколотит мальчика выше себя ростом и старше годами.
It is difficult to say what good the old man saw in these combats; he had a vague notion that quarrelling made boys hardy, and that tyranny was a useful accomplishment for them to learn.	Трудно сказать, что хорошего видел старик в подобных битвах. Ему смутно представлялось, что драки закаляют мальчиков, а тиранство -полезная наука, которой им следует обучаться.
English youth have been so educated time out of mind, and we have hundreds of thousands of apologists and admirers of injustice, misery, and brutality, as perpetrated among children.	Так воспитывается английская молодежь с незапамятных времен, и среди нас есть сотни тысяч людей, оправдывающих и приветствующих несправедливость, грубость и жестокость, которые мы так часто видим в отношениях между детьми.

Flushed with praise and victory over Master Toffy, George wished naturally to pursue his conquests further, and one day as he was strutting about in prodigiously dandified new clothes, near St. Pancras, and a young baker's boy made sarcastic comments upon his appearance, the youthful patrician pulled off his dandy jacket with great spirit, and giving it in charge to the friend who accompanied him (Master Todd, of Great Coram Street, Russell Square, son of the junior partner of the house of Osborne and Co.), George tried to whop the little baker.	Упоенный похвалами и победой над мистером Тоффи, Джорджи, вполне естественно, пожелал продолжать и далее свои военные подвиги, и вот однажды, когда он прогуливался возле церкви св. Панкратия, щеголяя своим франтовским новым костюмчиком, мальчишка из булочной отпустил язвительное замечание насчет его внешности. Наш юный патриций с большим воодушевлением скинул с себя щегольскую курточку и, отдав ее на сохранение сопровождавшему его другу (мистеру Тодду, с Грейт-Корем-стрит, Рассел-сквер, сыну младшего компаньона фирмы "Осборн и Кo"), попробовал отдубасить маленького пекаря.
But the chances of war were unfavourable this time, and the little baker whopped Georgy, who came home with a rueful black eye and all his fine shirt frill dabbled with the claret drawn from his own little nose.	Но на этот раз военное счастье ему изменило, и маленький пекарь отдубасил Джорджи. Он вернулся домой со здоровым фонарем под глазом, и вся грудь его тонкой рубашки была залита кровью, хлынувшей из его собственного носа.
He told his grandfather that he had been in combat with a giant, and frightened his poor mother at Brompton with long, and by no means authentic, accounts of the battle.	Он рассказал дедушке, что сражался с каким-то великаном, и напугал свою бедную мать в Бромптоне подробным, но отнюдь не достоверным отчетом о битве.
This young Todd, of Coram Street, Russell Square, was Master George's great friend and admirer.	Упомянутый выше юный Тодд, с Корем-стрит, Рассел-сквер, был большим другом и поклонником мистера Джорджа.
They both had a taste for painting theatrical characters; for hardbake and raspberry tarts; for sliding and skating in the Regent's Park and the Serpentine, when the weather permitted; for going to the play, whither they were often conducted, by Mr. Osborne's orders, by Rowson, Master George's appointed body-servant, with whom they sat in great comfort in the pit.	Оба они любили рисовать театральных героев, лакомиться леденцами и пирогами с малиной, кататься на сапках и на коньках в Риджент-парке и на Серпентайне, если позволяла погода, и ходить в театр, куда их частенько водил по распоряжению мистера Осборна Роусон, личный слуга и телохранитель мистера Джорджа, и где они все вместе с большим удобством устраивались в задних рядах партера.
In the company of this gentleman they visited all the principal theatres of the metropolis; knew the names of all the actors from Drury Lane to Sadler's Wells; and performed, indeed, many of the plays to the Todd family and their youthful friends, with West's famous characters, on their pasteboard theatre. Rowson, the footman, who was of a generous disposition, would not unfrequently, when in cash, treat his young master to oysters after the play, and to a glass of rum-shrub for a night-cap.	В сопровождении этого джентльмена они посетили все главные театры столицы; они знали по фамилии всех актеров от "Друри-Лсйн" до "Сэдлерс-Уэлз" и, разумеется, представляли в склеенном из картона театрике многие из виденных пьес семейству Тоддов и своим юным друзьям, Лакей Роусон, человек с широкими замашками, когда бывал при деньгах, частенько после представления угощал своего юного хозяина устрицами и стаканом рома с водой на сон грядущий.
We may be pretty certain that Mr. Rowson profited in his turn by his young master's liberality and gratitude for the pleasures to which the footman inducted him.	Можно не сомневаться, что мистер Роусон со свеей стороны извлекал выгоду из щедрости своего юного хозяина и его благодарности за удовольствия, которые доставлял ему его слуга.

A famous tailor from the West End of the town--Mr. Osborne would have none of your City or Holborn bunglers, he said, for the boy (though a City tailor was good enough for HIM)--was summoned to ornament little George's person, and was told to spare no expense in so doing.	Для украшения особы маленького Джорджа был приглашен знаменитый портной из Вест-Энда, -мистер Осборн не пожелал иметь дела с какими-нибудь мазилками, как он выражался, из Сити или Холборна (хотя его самого вполне удовлетворял портной из Сити), - и этому чародею было сказано, чтобы он не жалел никаких затрат.
So, Mr. Woolsey, of Conduit Street, gave a loose to his imagination and sent the child home fancy trousers, fancy waistcoats, and fancy jackets enough to furnish a school of little dandies.	Поэтому мистер Вулси с Кондит-стрит дал волю своему воображению и посылал ребенку на дом брюки-фантази, жилеты-фантази и куртки-фантази в количествах, достаточных для экипировки целой школы маленьких франтов.
Georgy had little white waistcoats for evening parties, and little cut velvet waistcoats for dinners, and a dear little darling shawl dressing-gown, for all the world like a little man.	У Джорджи были белые жилетики для званых вечеров, открытые бархатные жилетики для обедов и очаровательный теплый халатик, точь-в-точь как у взрослого.
He dressed for dinner every day, "like a regular West End swell," as his grandfather remarked; one of the domestics was affected to his special service, attended him at his toilette, answered his bell, and brought him his letters always on a silver tray.	Он ежедневно переодевался к обеду, "словно настоящий вест-эпдский щеголь", как говорил его дедушка. Один из лакеев состоял в личном у него услужении, помогал ему одеваться, являлся на его звонок и подавал письма всегда на серебряном подносе.
Georgy, after breakfast, would sit in the arm-chair in the dining-room and read the Morning Post, just like a grown-up man.	После утреннего завтрака Джорджи усаживался в кресло в столовой и читал "Морнинг пост", совсем как взрослый.
"How he DU dam and swear," the servants would cry, delighted at his precocity.	– А как он здорово ругается! – восклицали слуги, восхищенные такой скороспелостью.
Those who remembered the Captain his father, declared Master George was his Pa, every inch of him.	Те из них, которые еще помнили его отца, заявляли, что "мистер Джордж - вылитый папаша".
He made the house lively by his activity, his imperiousness, his scolding, and his good-nature.	Он оживлял дом своей непоседливостью, властностью, разносами прислуге и добродушием.
George's education was confided to a neighbouring scholar and private pedagogue who "prepared young noblemen and gentlemen for the Universities, the senate, and the learned professions: whose system did not embrace the degrading corporal severities still practised at the ancient places of education, and in whose family the pupils would find the elegances of refined society and the confidence and affection of a home."	Воспитание Джорджа было поручено жившему по соседству ученому, частному педагогу, "готовящему молодых аристократов и джентльменов в университет, к законодательной деятельности и к ученым профессиям; в его учебной системе не применяются унизительные телесные наказания, все еще принятые в старинных учебных заведениях, а в его семействе ученики обретут лоск высшего общества и встретят заботу и ласку, как в родном доме".
It was in this way that the Reverend Lawrence Veal of Hart Street, Bloomsbury, and domestic Chaplain to the Earl of Bareacres, strove with Mrs. Veal his wife to entice pupils.	Так преподобный Лоренс Вил с Харт-стрит, Блумсбери, капеллан графа Бейракрса, вместе со своей супругой миссис Вил старался заманить к себе учеников.

By thus advertising and pushing sedulously, the domestic Chaplain and his Lady generally succeeded in having one or two scholars by them--who paid a high figure and were thought to be in uncommonly comfortable quarters.	При помощи подобных заявлений в газетах и всяких иных ухищрений капеллану и его супруге удавалось залучить двух-трех учеников, за которых платили большие деньги и которые считались отлично пристроенными.
There was a large West Indian, whom nobody came to see, with a mahogany complexion, a woolly head, and an exceedingly dandyfied appearance; there was another hulking boy of three-and-twenty whose education had been neglected and whom Mr. and Mrs. Veal were to introduce into the polite world; there were two sons of Colonel Bangles of the East India Company's Service: these four sat down to dinner at Mrs. Veal's genteel board, when Georgy was introduced to her establishment.	Так, в пансионе жил уроженец Вест-Индии, которого никто не навещал, - верзила с бронзовым лицом, курчавый и невероятно франтоватый; затем еще один неуклюжий парень лет двадцати трех, образование которого было запущено и которого мистер и миссис Вил должны были ввести в высший свет; и еще -два сына полковника Бенглса, служившего в Ост-Индской компании. В то время, когда Джорджи познакомился с пансионом миссис Вил, эти четверо жили у нее и столовались.
Georgy was, like some dozen other pupils, only a day boy; he arrived in the morning under the guardianship of his friend Mr. Rowson, and if it was fine, would ride away in the afternoon on his pony, followed by the groom.	Сам Джорджи, подобно десятку других учеников, был только приходящим: он приезжал по утрам под охраной своего друга, мистера Роусона, и, если стояла хорошая погода, уезжал после обеда верхом на пони в сопровождении грума.
The wealth of his grandfather was reported in the school to be prodigious.	В школе считалось, что дедушка мальчика сказочно богат.
The Rev. Mr. Veal used to compliment Georgy upon it personally, warning him that he was destined for a high station; that it became him to prepare, by sedulity and docility in youth, for the lofty duties to which he would be called in mature age; that obedience in the child was the best preparation for command in the man; and that he therefore begged George would not bring toffee into the school and ruin the health of the Masters Bangles, who had everything they wanted at the elegant and abundant table of Mrs. Veal.	Преподобный мистер Вил сам поздравил Джорджа с этим обстоятельством, указывая ему, что он предназначен судьбой к занятию видного положения и ему следует, проявляя усердие и прилежание в юности, подготовляться к высоким обязанностям, к которым он будет призван в зрелом возрасте, ибо послушание ребенка - лучший залог его способности повелевать, когда он станет мужчиной. Поэтому он просит Джорджи не привозить в школу леденцов и не расстраивать здоровье молодых Бенглсов, которые получают все, что им нужно, за изысканным и обильным столом миссис Вил.
With respect to learning, "the Curriculum," as Mr. Veal loved to call it, was of prodigious extent, and the young gentlemen in Hart Street might learn a something of every known science.	Что касается обучения, то curriculum {Программа (лат.).} его, как любил выражаться мистер Вил, был чрезвычайно обширен, и молодым джентльменам на Харт-стрит приходилось обучаться понемногу всем известным миру наукам.
The Rev. Mr. Veal had an orrery, an electrifying machine, a turning lathe, a theatre (in the wash-house), a chemical apparatus, and what he called a select library of all the works of the best authors of ancient and modern times and languages.	У преподобного мистера Вила была заводная модель звездного неба, электрическая машина, токарный станок, театр (в прачечной), несколько пробирок и колб и то, что он называл избранной библиотекой, заключавшей в себе все творения лучших авторов древности и нашего времени на всех языках.

He took the boys to the British Museum and descanted upon the antiquities and the specimens of natural history there, so that audiences would gather round him as he spoke, and all Bloomsbury highly admired him as a prodigiously well-informed man.	Он водил мальчиков в Британский музей и разглагольствовал там о древностях и образцах по отделу естествознания, так что вокруг него собирались толпы слушателей, и все в Блумсбери восхищались им, как удивительно образованным человеком.
And whenever he spoke (which he did almost always), he took care to produce the very finest and longest words of which the vocabulary gave him the use, rightly judging that it was as cheap to employ a handsome, large, and sonorous epithet, as to use a little stingy one.	И когда бы он ни говорил (а говорил он почти без передышки), он старался подбирать самые красивые и самые длинные слова, какие только мог почерпнуть из словаря, справедливо рассуждая, что эти красивые, полновесные и звучлые слова обходятся ему не дороже, чем всякая односложная мелочь.
Thus he would say to George in school,	Так он, например, говорил Джорджу в школе;
"I observed on my return home from taking the indulgence of an evening's scientific conversation with my excellent friend Doctor Bulders--a true archaeologian, gentlemen, a true archaeologian--that the windows of your venerated grandfather's almost princely mansion in Russell Square were illuminated as if for the purposes of festivity.	– Возвращаясь домой после ученого собеседования, коим меня удостоил вчера вечером мой превосходный друг, доктор Балдерс- истинный археолог, джентльмены, истинный археолог, - я заметил, что окна несравненно-роскошного особняка вашего всеми почитаемого дедушки на Рассел-сквер были освещены, как бы по причине празднества.
Am I right in my conjecture that Mr. Osborne entertained a society of chosen spirits round his sumptuous board last night?"	Правильно ли я умозаключаю из этого, что вчера вокруг пышного стола мистера Осборна собиралось общество избранных умов?
Little Georgy, who had considerable humour, and used to mimic Mr. Veal to his face with great spirit and dexterity, would reply that Mr. V. was quite correct in his surmise.	Маленький Джорджи, не лишенный чувства юмора и передразнивавший мистера Вила прямо в лицо с большой отвагой и ловкостью, отвечал, что мистер Вил совершенно прав в своей догадке.
"Then those friends who had the honour of partaking of Mr. Osborne's hospitality, gentlemen, had no reason, I will lay any wager, to complain of their repast.	– В таком случае, джентльмены, я готов биться об заклад, что у друзей, имевших честь пользоваться гостеприимством мистера Осборна, не было никаких причин жаловаться на угощение.
I myself have been more than once so favoured. (By the way, Master Osborne, you came a little late this morning, and have been a defaulter in this respect more than once.) I myself, I say, gentlemen, humble as I am, have been found not unworthy to share Mr. Osborne's elegant hospitality.	Я сам не раз пользовался благосклонностью этого радушного хозяина... Кстати, мистер Осборн, вы приехали сегодня утром с небольшим опозданием и неоднократно уже грешили в этом отношении... Итак, джентльмены, я сам, несмотря на всю свою скромность, не был сочтен недостойным того, чтобы воспользоваться изысканным гостеприимством мистера Осборна.
And though I have feasted with the great and noble of the world--for I presume that I may call my excellent friend and patron, the Right Honourable George Earl of Bareacres, one of the number--yet I assure you that the board of the British merchant was to the full as richly served, and his reception as gratifying and noble.	И хотя я пиршествовал с великими и знатными мира сего - ибо считаю, что могу причислить к их сонму своего превосходного друга и покровителя, высокопочтенного графа Джорджа Бейракрса, - однако заверяю вас, что стол английского негоцианта был не менее богато сервирован, а прием, оказанный гостям, не менее любезен и благороден...

Mr. Bluck, sir, we will resume, if you please, that passage of Eutropis, which was interrupted by the late arrival of Master Osborne."	А теперь, мистер Блак, я попрошу вас продолжать чтение отрывка из Евтропия, которое было прервано поздним прибытием мистера Осборна.
To this great man George's education was for some time entrusted.	Вот этому-то великому человеку и было доверено на некоторое время воспитание Джорджа.
Amelia was bewildered by his phrases, but thought him a prodigy of learning.	Эмилию ошеломляли его высокопарные фразы, но она считала его чудом учености.
That poor widow made friends of Mrs. Veal, for reasons of her own.	Бедная вдова подружилась с миссис Вил, - на то у нее были свои причины.
She liked to be in the house and see Georgy coming to school there.	Она любила бывать в этом доме и видеть, как Джордж приезжает туда учиться.
She liked to be asked to Mrs. Veal's conversazioni, which took place once a month (as you were informed on pink cards, with AOHNH [_Transcriber's Note: The name of the Greek goddess Athene; the "O" represents a capital theta._] engraved on them), and where the professor welcomed his pupils and their friends to weak tea and scientific conversation.	Она любила получать приглашения к миссис Вил на conversazioni {Вечера (итал.).}, которые устраивались раз в месяц (как сообщала вам розовая карточка с выгравированным на ней словом AФHNH {Афина (греч.).}) и на которых профессор угощал своих учеников и их друзей жидким чаем и ученой беседой.
Poor little Amelia never missed one of these entertainments and thought them delicious so long as she might have Georgy sitting by her.	Бедная Эмилия никогда не пропускала ни одного такого собрания и считала их восхитительными, раз с нею рядом сидел Джорджи.
And she would walk from Brompton in any weather, and embrace Mrs. Veal with tearful gratitude for the delightful evening she had passed, when, the company having retired and Georgy gone off with Mr. Rowson, his attendant, poor Mrs. Osborne put on her cloaks and her shawls preparatory to walking home.	Она приходила пешком из Бромптона в любую погоду, а когда гости расходились и Джорджи уезжал со своим слугой мистером Роусоном, бедная миссис Осборн надевала накидку, закутывалась в шали, готовясь к обратному путешествию домой, и целовала миссис Вил со слезами благодарности за чудесно проведенный вечер.
As for the learning which Georgy imbibed under this valuable master of a hundred sciences, to judge from the weekly reports which the lad took home to his grandfather, his progress was remarkable.	Если говорить о знаниях, которые впитывал в себя Джорджи под руководством этого ценного и разностороннего наставника, то, судя по еженедельным отчетам, которые мальчик привозил деду, успехи его были замечательны.
The names of a score or more of desirable branches of knowledge were printed in a table, and the pupil's progress in each was marked by the professor.	На особой карточке были напечатаны одно под другим названия, по крайней мере, двух десятков полезных наук, и успех ученика в каждой из них отмечался учителем в особой графе.
In Greek Georgy was pronounced aristos, in Latin optimus, in French tres bien, and so forth; and everybody had prizes for everything at the end of the year.	По греческому языку у Джорджи значилось aristos {Отличный, хороший (греч.).}, по латинскому - optimus {Наилучший (лат.).}, по французскому - tres bien {Очень хорошо (франц.).} и т. д., а в конце года все ученики по всем предметам получали награды.

Even Mr. Swartz, the wooly-headed young gentleman, and half-brother to the Honourable Mrs. Mac Mull, and Mr. Bluck, the neglected young pupil of three-and-twenty from the agricultural district, and that idle young scapegrace of a Master Todd before mentioned, received little eighteen-penny books, with "Athene" engraved on them, and a pompous Latin inscription from the professor to his young friends.	Даже мистер Суорц, курчавый молодой джентльмен, сводный брат почтенной миссис Мак-Мул, и мистер Блак, двадцатитрехлетний недоросль из сельского округа, и этот ленивый юный повеса - уже упоминавшийся выше мистер Тодд - получали восемнадцатипенсовые книжечки с напечатанным на них словом AФHNH и пышной латинской надписью от учителя его юным друзьям.
The family of this Master Todd were hangers-on of the house of Osborne.	Все члены семьи мистера Тодда состояли прихлебателями в доме Осборна.
The old gentleman had advanced Todd from being a clerk to be a junior partner in his establishment.	Старый джентльмен возвысил Тодда с должности клерка до младшего совладельца своей фирмы.
Mr. Osborne was the godfather of young Master Todd (who in subsequent life wrote Mr. Osborne Todd on his cards and became a man of decided fashion), while Miss Osborne had accompanied Miss Maria Todd to the font, and gave her protegee a prayer-book, a collection of tracts, a volume of very low church poetry, or some such memento of her goodness every year.	Мистер Осборн был крестным отцом юного мистера Тодда (который в последующей своей жизни печатал на визитных карточках "мистер Осборн Тодд" и сделался весьма светским человеком), а мисс Осборн воспринимала от купели мисс Марию Тодд и ежегодно, в знак своего расположения, дарила крестнице молитвенник, коллекцию назидательных брошюр, томик духовных стихов или еще какую-нибудь памятку в этом роде.
Miss O. drove the Todds out in her carriage now and then; when they were ill, her footman, in large plush smalls and waistcoat, brought jellies and delicacies from Russell Square to Coram Street.	Мисс Осборн иногда вывозила Тоддов на прогулку в своем экипаже; когда они болели, ее лакей, в коротких плюшевых штанах и жилете, приносил с Рассел-сквер на Корем-стрит варенье и разные лакомства.
Coram Street trembled and looked up to Russell Square indeed, and Mrs. Todd, who had a pretty hand at cutting out paper trimmings for haunches of mutton, and could make flowers, ducks, &c., out of turnips and carrots in a very creditable manner, would go to "the Square," as it was called, and assist in the preparations incident to a great dinner, without even so much as thinking of sitting down to the banquet.	Корем-стрит, разумеется, трепетала и взирала на Рассел-сквер снизу вверх. Миссис Тодд, большая искусница по части вырезывания из бумаги украшений для бараньих окороков и умевшая также делать отличные цветы, уточек и т. д. из репы и моркови, частенько ходила на "Сквер", как она говорила, и принимала участие в приготовлениях к званому обеду, не допуская даже мысли о своем присутствии на самом обеде.
If any guest failed at the eleventh hour, Todd was asked to dine.	Если в последнюю минуту какой-нибудь гость не являлся, тогда приглашали обедать Тодда.
Mrs. Todd and Maria came across in the evening, slipped in with a muffled knock, and were in the drawing-room by the time Miss Osborne and the ladies under her convoy reached that apartment--and ready to fire off duets and sing until the gentlemen came up.	Миссис же Тодд приходила с Марией вечерком, робко стучалась у подъезда, и к тому времени, когда мисс Осборн и находившиеся под ее конвоем дамы входили в гостиную, мать и дочь оказывались там, готовые петь дуэты, пока не появятся джентльмены.
Poor Maria Todd; poor young lady!	Бедная Мария Тодд, бедная девушка!
How she had to work and thrum at these duets and sonatas in the Street, before they appeared in public in the Square!	Сколько ей приходилось работать и пыхтеть над этими дуэтами и сонатами у себя дома, прежде чем они исполнялись публично на Рассел-сквер!

Thus it seemed to be decreed by fate that Georgy was to domineer over everybody with whom he came in contact, and that friends, relatives, and domestics were all to bow the knee before the little fellow.	Таким образом, словно самой судьбой было предназначено, чтобы Джорджи владычествовал над каждым, с кем он соприкасался, а все друзья, родственники и слуги преклоняли бы перед ним колени.
It must be owned that he accommodated himself very willingly to this arrangement.	Нужно признаться, что он весьма охотно мирился с подобным положением.
Most people do so.	Мало кто с этим не мирится.
And Georgy liked to play the part of master and perhaps had a natural aptitude for it.	И Джорджи нравилось играть роль властелина, к которой у него, возможно, была врожденная склонность.
In Russell Square everybody was afraid of Mr. Osborne, and Mr. Osborne was afraid of Georgy.	В доме на Рассел-сквер все трепетали перед мистером Осборном, а мистер Осборн трепетал перед Джорджи.
The boy's dashing manners, and offhand rattle about books and learning, his likeness to his father (dead unreconciled in Brussels yonder) awed the old gentleman and gave the young boy the mastery.	Бойкие манеры мальчика, его развязная болтовня о книгах и учении, его сходство с отцом (что лежал мертвый и непрощенный в далеком Брюсселе) пугали старика и отдавали его во власть мальчику.
The old man would start at some hereditary feature or tone unconsciously used by the little lad, and fancy that George's father was again before him.	Старик вздрагивал при каком-нибудь передавшемся по наследству жесте или интонации мальчугана, и ему мерещилось, что перед ним снова отец Джорджи.
He tried by indulgence to the grandson to make up for harshness to the elder George.	Он старался снисходительностью к внуку загладить свою жестокость но отношению к старшему Джорджу.
People were surprised at his gentleness to the boy.	Все удивлялись его ласковому обращению с ребенком.
He growled and swore at Miss Osborne as usual, and would smile when George came down late for breakfast.	Он, как и прежде, ворчал и кричал на мисс Осборн, но улыбался, когда Джорджи опаздывал к завтраку.
Miss Osborne, George's aunt, was a faded old spinster, broken down by more than forty years of dulness and coarse usage.	Мисс Осборн, тетушка Джорджа, была увядшей старой девой, сильно сдавшей под бременем более чем сорокалетней скуки и грубого обращения.
It was easy for a lad of spirit to master her.	Смышленому мальчику ничего не стоило поработить ее.
And whenever George wanted anything from her, from the jam-pots in her cupboards to the cracked and dry old colours in her paint-box (the old paint-box which she had had when she was a pupil of Mr. Smee and was still almost young and blooming), Georgy took possession of the object of his desire, which obtained, he took no further notice of his aunt.	И когда Джорджу что-нибудь было от нее нужно, - от банки варенья в буфете до потрескавшихся и высохших красок в плоском ящичке (старом ящичке, который сохранился у нее с той поры, когда она училась у мистера Сми и была еще почти молодой и цветущей), -он завладевал предметом своих желаний, а добившись своего, попросту переставал замечать тетку.