Яромира. Украденная княжна

Ее голос дрожал, но она продолжала.

— Я… я привыкла быть здесь, привыкла быть нужной. Я служу князю в дружине… А там, в твоем тереме… я буду чужой.

Воевода крепко задумался. Чеслава изо всех сил стискивала ножны, стараясь на него не глядеть. Внутри нее все сжималось и учащенно билось, ухало в пятки и вновь взлетало, крутилось и царапалось.

— Добро, — ухмыльнулся Буривой.

— Ч-что? — переспросила она.

— Сыновья у меня уже сами отцы, — он пожал плечами. — Батька им давно не нужен. Князю своему я с честью послужил, — и он косо глянул на ногу, которой не было.

— В-в-воевода, — вновь запнулась Чеслава, которая не верила тому, что слышала. — Ты останешься на Ладоге?..

— А что? — вновь ухмыльнулся он. — Ты никак сызнова передумала?

Воительница прислонилась спиной к деревянному срубу и прижала к груди ножны. В глазу, не скрытом повязкой, отчаянно защипало. А когда моргнула, поняла, что по щеке скатилась слеза.

Она расплакалась впервые за столько зим, сколько не могла даже упомнить.

Ухмылка воеводы исчезла, стоило ему заметить ее слезы. Он подошел ближе, шагнув так тихо, что половицы даже не скрипнули.

— Чеслава…

Она отвернулась, стиснув ножны еще крепче, как будто они могли защитить ее от нахлынувших чувств.

— Чего еще хочешь, чтобы я сделал? Ты скажи! Только не плачь. Я утешать совсем не умею…

Чеслава ошеломленно посмотрела на него, не зная, как ответить. Но в следующий миг она просто шагнула вперед и прижалась к его груди, крепко обхватив плечи руками.

— Ну так что, пойдешь за меня? — спросил Буривой шепотом, склонив голову к ее уху.

Она кивнула и сильнее прижалась к нему, так ничего и не сказав вслух.

Но воевода понял.

* * *

Через три долгих месяца, прямо к Осенинам, на которые наметили сразу две свадьбы — Стемида и Рогнеды, Буривоя и Чеславы, к берегу реки, над которым возвышался ладожский терем, пристали сразу четыре корабля: два драккара и две круглобоких ладьи.

Над всеми развевались знамена конунга Харальда.

* * *

* Травень — май.

* Сорока соболей — единица счёта пушнины (особенно соболей): связка из 40 шкурок или мешок, вмещавший 40 шкурок. Например: «Обоим Послам дано было 11 сороков хороших соболей, прочим по одному сороку…»

* Скатертью дорога — пожелание доброй, мягкой дороги. Изначально выражение имело совсем не такой смысл, который мы вкладываем в него сейчас.

Терем

Яромира подсобляла княгине с последними приготовлениями к празднику, когда в горницу, где они собралась с боярскими женами и дочерями, влетел Крутояр. Дверь глухо стукнула о сруб, заставив женщин вздрогнуть.

— Мирошка! — крикнул запыхавшийся брат.

Как потом оказалось, он летел в терем от самого берега реки, вверх по крутому холму.

— Конунг Харальд… вернулся.

Крутояр едва поспел отпрыгнуть в сторону, когда Яромира пронеслась мимо него. Княгиня Звенислава, всплеснув руками, проводила дочь взглядом и повернулась к сыну.

— Ступай, разыщи отца. Он и воеводы на капище пошли, испросить благословения Перуна перед свадебным обрядом.

Крутояр кивнул и выбежал прочь. Звенислава вздохнула и оглядела горницу. Стало быть, окромя свадеб отпразднуют они и сватовство.

Яромира неслась вниз по холму, не разбирая дороги и не чуя под собой ног. Она не бежала, летела вольной птицей, вырвавшейся из заточения. Люди расступались перед ней и провожали любопытными взглядами. Вся Ладога знала, что княжна ждала возвращения жениха, почитай, с зимы.

Запыхавшаяся и растрёпанная, она выскочила на берег и застыла. Ноги приросли к земле, когда она увидела корабли со знаменами Харальда.

И впрямь.

Она все страшилась, что Крутояру почудилось. Что он ошибся и перепутал цвета на полотнах.

Но нет.

К берегам Ладоги и впрямь пристали корабли конунга Харальда, и на берег поглазеть на них стеклось немало людей. Дети тянули матерей за руки, чтобы подойти поближе. Те, кто постарше, важно прохаживались вдоль кромки воды, любуясь круглобокими ладьями и хищными, остроносыми драккарами.

Приложив к груди ладони, Яромира все стояла на том самом месте. Налетевший от реки ветер трепал ленты в ее косе и звенел серебряными ряснами, и запутывался в подоле поневы.

Стекавшиеся на берег люди почтительно обходили ее и лишь поглядывали из-за плеча.

Она скользила взглядом по толпе на берегу, все пытаясь разглядеть его, и в один миг сердце вдруг сжалось, а в груди сделалось горячо-горячо, а вот от щек, напрочь, отлила вся кровь, и мир перед глазами закружился.

Харальд тоже выхватил ее взглядом. Еще когда она бежала к берегу с холма. А потом дроттнинг остановилась и больше не ступила ни шага, и конунгу, который почти ничего не боялся, стало страшно.

Он верил ей. Но он также знал, что обманул ее, посулив вернуться сперва к весне, потом — к лету. Нынче шла не первая седмица осени. Немало воды утекло.

Он коротко переговорил о чем-то с Виггом и спрыгнул на берег.

И пошел прямо к ней, стоящей в стороне ото всех, и каждый шаг давался ему с трудом, словно к ногам привязали тяжелые булыжники. Где-то на драккаре остались сундуки с подарками, которые он ей привез.

Он все представлял, как отдаст их ей, и она обрадуется, и улыбнется, и в ее глазах зажжется тот самый свет, который согревал его даже в лютый холод.

Но оказалось, что представлял Харальд совсем не то.

И теперь он шел к Ярлфрид, и видел, как дрожат ее бледные губы, как ветер рвет ее косу, как глаза блестят от слез.

Он завоевывал Север, чтобы увезти ее туда, чтобы поселить в добротном Длинном доме, который ничуть не будет уступать терему, в котором она выросла. Чтобы сын, которого она ему родит, унаследовал за своим отцом и власть, и земли, и хирд, и корабли, и богатства.

Но отчего-то в тот самый миг конунгу все это показалось ненужным и неважным.

После он, вестимо, опомнится. И отмахнется от глупых мыслей.

Но слезы в глазах дроттнинг скручивали его в тугой узел, рвали ему нутро похлеще вражеского меча, расплавляли его в мягкое, текучее железо: лепи, что хочешь, и как хочешь.

Харальд остановился в шаге от княжны. Он и забыл, что она была невелика, его птичка. А нынче и вовсе казалась еще меньше, чем он запомнил.

Его кольцо на шнурке лежало поверх ее рубахи. Под ворот уходил второй шнурок, надежно спрятанный от чужого взгляда, на котором висел оберег Одина.