Язычница

Иантина же была очень наивна, вечно рассеяна, не умела на кого-либо злиться или лукавить. И нередко принимала желательное за действительное. Впрочем, она была хорошей подругой, никогда не бросала в беде, была щедрой и покладистой — в детстве с ней всегда было очень хорошо играть, потому что эта девочка никогда не стремилась быть первой и с кем-то спорить. Селена смотрит на неё и видит всё то же простоватое личико и широко распахнутые глаза, которые просто не умели врать. Селена верит, что смеяться над таким светлым, открытым человеком — большой грех. Верит, что нельзя поступать так безжалостно к той, кто так доверял им всем. А Иантина доверяла. Доверяла так, словно бы сёстры и кузины никогда её ни в чём не обманывали. Доверяла так, как обычно не принято доверять кому-либо, кроме себя самого. И в этом не было никакого сомнения. Иантина, пожалуй, нравилась Селене больше, чем кто-либо из всего рода Изидор. Конечно, помимо Юмелии. В них обеих — этих двух княжнах — было что-то такое необыкновенное, что-то такое сказочное, что Селена просто не могла устоять перед искушением относиться к ним совершенно по-особенному.

— Я уверена, что ты, Иантина, всё совсем не так поняла! — смеётся Руфина. — Ты всегда преувеличиваешь! Тётя Сибилла редко говорит про кого-нибудь хорошо. Если это, конечно, не её драгоценные мальчики!

Руфина точно такая же, как и всегда — язвительная, злая… В её голосе, как и обычно, столько яда, что Селене хочется дёрнуть её за волосы, чтобы замолчала. Она всегда смеялась над Иантиной… И над другими тоже. Впрочем, от неё никогда не ждали чего-то другого — она была дочерью князя Омида, этого вечно хмурого и весьма жестокого мужчины, который никогда никого не хвалил. Омид считался неплохим полководцем, Сибилла ценила его, как одного из лучших своих помощников, впрочем, не слишком-то жаловала. Нет, ему доставалось весьма довольно земель, замков, доходов и слуг, но Омиду всегда всего было мало. Наверное, этим он был похож на Сибиллу — такой же ненасытный, как и она. И такой же жестокий и коварный. Пожалуй, именно из-за этого они никак не могли быть друзьями — такие люди не любят себе подобных.

Впрочем, обаяния у Омида было куда меньше, нежели у его кузины. Быть может, он был хорош на поле боя, но под крышей Дарара он чувствовал себя совершенно неуютно. У Омида было двое сыновей и одна дочь. Жена его умерла много лет назад — Руфине, младшей из его детей, тогда было всего полтора года. И ходили слухи, будто бы это Омид забил свою супругу до смерти. Поверить этому было весьма просто, учитывая нрав князя. Он мог поднять руку на кого угодно. И на жену в том числе. Селена до сих пор помнит, как он избил своих сыновей, Актеона и Шера за одну их шалость. Нарцисс тогда насилу сумел оттащить кузена от мальчишек, пока он не убил их. Актеону тогда не было и тринадцати, а остальные были лишь немногим старше. И Селена — она тогда оказалась случайной свидетельницей этого избиения — лишь чудом смогла сообразить позвать дядю Нарцисса, чтобы он со всем разобрался.

Руфина была похожа на своего отца. И внешне, и характером, и душой. В её тёмных глазах всегда плескалось раздражение, её волосы были такими же жёсткими, а тонкие губы были так же некрасивы, как и у князя Омида. Она никогда не была плаксой, не любила сказки и девичью болтовню, не прощала никому обид и насмешек и сама смеялась над каждым, кого видела рядом с собой. Кажется, она в любом могла увидеть врага. Возможно, её можно было понять — девушка росла без матери, которая бы её пожалела, под опекой жестокого, неразговорчивого и гордого отца. Омид вряд ли мог дать ей очень много любви и понимания. Он и сам, пожалуй, всегда чувствовал себя непонятым, отвергнутым, незаслуженно забытым, пусть Сибилла и упоминала его — во всяком случае, Шер говорил кузине об этом именно так — на каждом родовом собрании.

Впрочем, как ни странно, отношения между отцом и дочерью всегда были хорошими. Насколько Селена знала, Омид никогда не поднимал на Руфину руку, хотя его сыновья порой очень страдали от его жестокости. Возможно, дело было в том, что Руфина была послушнее братьев. Спокойнее, покладистей, прилежней — училась и занималась она всегда с большой охотой, её никогда не приходилось заставлять. И науки, и танцы, и игра на мивиретте, и рукоделие — всё удавалось Руфине необыкновенно легко. Она могла часами просиживать в классной комнате и учить бесконечные стихи, названия планет, городов и знатных родов, имена известных полководцев, божеств и героев баллад и поэм, она могла часами музицировать на мивиретте, добиваясь идеального звучания, могла танцевать без устали так долго, как это было необходимо. Руфина была изящна, упорна и трудолюбива. Княжну любили даже учителя. Ей даже позволяли учиться верховой езде, пусть и в дамском седле. Руфине запрещали только пользоваться оружием, впрочем, она и не слишком к этому стремилась.

Кузины не слишком-то любили её. Из-за её способностей и трудолюбия многим из них приходилось заниматься куда больше, чем им хотелось бы. И Селене в том числе. А её язвительность, раздражительность только способствовали тому, что Руфину чаще всего дразнили «княжной Колючкой» или «леди Дикобразом». Иантина же была одной из тех, кому чаще всего доставалось из-за прилежности Руфины. Всё дело было в том, что Тина никогда не была особенно усидчива. Она не могла долго находиться на одном месте, а уж думать дольше десяти минут о чём-либо — тем более. Руфина же всегда задирала её, смеялась над её неуклюжестью, над неровным почерком, куче клякс, над не слишком крепкой памятью… Но разве Тина была виновата в том, что не была так прилежна, так талантлива и так изящна с самого рождения?.. Из всех княжон, пожалуй, только Юмелия и могла состязаться с Руфиной за звание лучшей ученицы. Только вот Юмелию совершенно подобная слава не интересовала. Она просто продолжала заниматься, стараясь к каждому быть ласковой и доброй, никогда не кичилась тем, что усвоение наук давалось ей куда лучше, чем остальным. И кузины любили её, уважали, никогда — ну почти что — не дразнили и не пытались заставить чувствовать себя неуютно.

Впрочем, возможно, в некотором смысле Руфина была даже права. Про мальчиков княжны Сибиллы ходило множество слухов. Тётя вообще была весьма любвеобильна, любила плотские развлечения и жизнь «в золоте и шёлке», как смеясь говорил Нарцисс. Однако, из младшего поколения, только Аврелия и Руфина осмеливались шутить про это. Никто больше не смел произносить что-то подобное. Все боялись. В первую очередь, даже не Сибиллу — та, возможно, только посмеялась бы подобной выходке одной из своих племянниц. Тёток Мирьям, Птолемы, Юсуфии и Айгуль княжны боялись куда больше, чем Сибиллы. Последняя, хотя бы, не заставит их провести несколько часов в классной, выписывая на грифельную доску, чего приличной девушке делать не следует. И вообще отнесётся к этому более понимающе.

Однако правота Руфины никак не может отменить того факта, что Селена просто не может относиться к ней хорошо. Ей кажется это просто немыслимым — любить эту колючку, которая сама никогда никого не уважала и никого не считала достаточно важным, чтобы любить… Селена с удовольствием никогда не видела бы эту свою кузину. И была бы просто счастлива, если бы её поскорее выдали за кого-нибудь замуж — только бы она больше никогда не доставала её своими язвительными замечаниями на уроках каждый раз, когда Селене что-то не удаётся.

— Мне кажется, её беда в том, что она слишком сильная, слишком смелая и слишком умная, — вздыхает Юмелия. — Будь она слабой, трусливой и глупенькой — мой брат смог бы относиться к ней хорошо.

Это, пожалуй, первое, что сказала Юмелия за сегодняшний день, если не считать той пары слов, которые Селена слышала от неё утром. Все княжны поворачиваются к Юмелии — её все, пожалуй, любили послушать. А тут — разве мог быть кто-то более осведомлён об этой свадьбе, чем она? Юмелия была родной сестрой наследного князя, была старше его на три года и очень беспокоилась о его судьбе.

Голос у княжны очень слабый, но говорит она довольно уверенно. Куда увереннее, чем обычно. Она вся дрожит. От нервного напряжения — как кажется Селене. Глупо было думать, что от холода — в помещении, где они сидят, скорее жарко. Все княжны молчат, давая слово своей старшей подруге (Юмелия была не особенно старше их всех, но почему-то всеми признавалась старшей безоговорочно). Даже язвительная Руфина замолкает. Ждёт, пока Юмелия скажет что-то ещё. Но та ничего больше не говорит и становится ещё более грустной.

Селене не хочется видеть кузину такой расстроенной. Её слова кажутся девушке совершенно непонятными. Разве может всё быть так? Разве может Актеон быть таким? И почему Юмелия говорит об этом, словно всё происходящее — её личная трагедия, её личная боль?.. Руфина кажется притихшей, хоть и совершенно не пристыженной. Она просто старается не возражать лишний раз кузине, хотя дразнит всех остальных…

— Юмелия, но ведь они только-только поженились! — удивляется Селена. — Почему ты говоришь так, будто бы всё уже решено? Почему ты говоришь о беде, ведь ещё ничего не случилось?