Язычница

Однако Актеон никогда не мог подумать, что сумеет разозлить Сибиллу серьёзно — ему казалось, что это просто невозможно. Она, возможно, и могла сердиться иногда на Нарцисса или на отца самого Актеона, но никогда её раздражение не переходило в ярость, если дело не касалось Киндеирна, Авареда или Зиверта.

Великая княжна начинает говорить. Говорит она много, её голос едва-едва не дрожит от гнева, а слова, которые Сибилла произносит, Актеону хочется не слышать, хочется как можно скорее забыть. Она говорит так много и так долго, что наследному князю хочется заткнуть уши и не слышать всего этого.

Она не даёт ему сказать в своё оправдание ни слова. Говорит так быстро и так уверенно, что Актеон не сумел бы что-либо сказать, даже если бы попытался это сделать. Он и не пытается, думая, что всё бесполезно. Понимая, что всё бесполезно — великая княжна не хочет слушать его глупые возражения и отговорки, а это значит, что никакая сила в Ибере её не заставит это сделать.

— Уезжай, — говорит Сибилла, когда уже устаёт его ругать. — Вайвиди необходим наместник. Им ты и будешь.

На Вайвиди находится одна из самых важных для Изидор цитаделей — созданная некогда первозданными чудовищами Ибере и принадлежавшая одной организации, уничтожить которую Изидор удалось ещё в шестой тысяче. Всё, что знает Актеон о Вайвиди — что там ещё жарче, чем на Альджамале, что там множество озёр, островов и морей, и что там растут многие фрукты, которых хотелось бы отведать множеству его кузин и племянниц. Не самые лучшие познания об уровне, на котором ему придётся жить.

Нельзя сказать, что Актеон очень расстроен тем, что теперь ему придётся покинуть Альджамал — уровень уже давно перестал быть тем раем, каким был до войны, когда ещё сам наследный князь едва ли что-либо понимал в происходящем, когда он ещё ни разу не видел крови… Когда-то князь даже подумать не мог о том, чтобы уехать отсюда куда-либо, но теперь… Теперь он чувствовал лишь облегчение, понимая, что Альджамал отныне совершенно не то место, где хочется жить. Альджамал больше не тот уровень, которым он был раньше, теперь он стал таким мрачным, таким хмурым, и пески перестали петь, и небо стало чугунным и тяжёлым, словно вот-вот упадёт, обрушится всей своей тяжестью, всей тяжестью вложенной в уровень магии, что становится тошно от пребывания здесь. Порой Актеону кажется, что уровень Изидор вот-вот расколется от переполняющей его магии, от того, сколько колдунов работает на нём сейчас — волшебства должно быть в меру, иначе оно становится разрушительным. А ещё — магия должна быть именно того типа, какая вплетена в созданный уровень. Нарцисс куда лучше понимал в этом — в том, как соткан мир, из какой материи, из какой магии, из каких печатей и слов — однако и Актеон себя идиотом совсем не считал. Альджамалу было плохо от того, что идёт война — как и всему Ибере. Альджамал злился, как злилась Сибилла. Возможно, уровень даже умирал… Кто-то из военных как-то говорил (это считалось лишь преданием), что такое возможно, если кто-то из «девятки» умер. Актеон надеется, что всё совсем не так плохо, как может казаться — в конце концов, мало ли какие легенды рассказываются старыми тётками маленьким доверчивым детям, чтобы те плакали от страха и потому слушались взрослых? Мало ли какую сказку можно рассказать, чтобы человек поверил в неё и поступал именно так, как тебе выгодно? Наследный князь уверен, что почти все те книги, которые есть в либерее Сибиллы такие — разве что кроме тех, что официально были запрещены на Ибере Синодом и Сенатом (Тайная Канцелярия и ИИС почти ничего не запрещали, но имели куда большую власть). Актеон уверен, что всё то, что одобряется людьми, направлено лишь на то, чтобы сделать жизнь однообразной и скучной, наполненной самыми безумными правилами, следовать которым совершенно необязательно и даже вредно, если хочется выжить или жить хорошо. И князю совершенно не хочется участвовать в этом безумном спектакле, где каждый заботится лишь о том, чтобы все обычаи и традиции были соблюдены. Актеону ужасно надоела эта война, что высасывает из него всю энергию, всю жизнь, что висит камнем на его шее, заставляя жить так, как ему велят. Актеону ужасно надоела вся эта ситуация, с великой княжной и его собственной женой. Он бы с радостью не видел бы их обеих — эти две женщины наскучили ему настолько сильно, что порой ему кажется, что он может в любой момент возненавидеть её. Актеону до полусмерти надоел Альджамал — порой ему кажется, что от того, что было в этом уровне дорогого, важного, значимого, уже ничего не осталось. Возможно, на Вайвиди будет лучше, возможно, на Вайвиди можно будет вдохнуть спокойно и отдохнуть. В конце концов, там просто одна крепость, которую штурмовали только один раз за всю её историю — когда Изидор разграбили тот магический орден. Ревел Гремелт как-то упоминал, что подобные цитадели строились очень давно — ещё в первой или второй тысяче, то ли божествами, то ли аварами, то ли кем-то из первосвященников (ещё тех, которых называли жрецами), а Нарцисс говорил, что цитадель на Вайвиди точно не из числа тех древних магических крепостей, что она была построена не раньше четвёртой или даже пятой тысячи, что не стоит всех тех усилий, приложенных Изидор, чтобы захватить её. И, если магические крепости сумели бы выдержать любую атаку, даже самую сильную, даже атаку объединённой армии шести генералов, обычная крепость рухнет под таким напором, обрушится, станет совершенно бесполезной… Обычная крепость не выдержит штурма, если на неё нападёт Киндеирн — пусть даже он отступает, нельзя исключать вероятности, что он готовит для Изидор какую-нибудь гадость. От алого генерала можно ожидать любой подлости, любого преступления… Он способен на всё. И Актеон очень надеется, что в таком случае стены крепости на Вайвиди окажутся достаточно прочны. Иначе придётся искать новую цитадель, захватить её…

— И забери с собой свою медведицу, — презрительно кривит губы великая княжна.

Она никогда не любила Ветту. С самого первого дня, а, возможно, и раньше — это ведь Сибилла подбирала ему невесту. Пусть в самом начале, когда прошли все свадебные торжества, это и не было так заметно, но… Годы шли, а Ветта так и не смогла родить наследника, да и характер у неё был не слишком-то покладистый. Они всегда ссорились, почти с того самого дня, когда Ветта — это произошло месяца через два после венчания — заявила, что, возможно, наследному князю стоит жить в своём собственном поместье, а не в Дараре со всеми.

Ветта, действительно, чем-то внешне напоминала медведицу. Впрочем, теперь, после стольких тысяч лет брака, Актеон не мог сказать, что его княгиня была так уродлива, как казалось ему в первую их встречу. Но она куда крупнее Сибиллы, она неповоротлива и слишком резка в обхождении — кузины Актеона в один голос твердят, что у княгини нет никакого воспитания. Ветта кажется почти неуклюжей, однако она физически довольно сильна, хорошо ездит верхом и многое умеет. Впрочем, это князь стал замечать только совсем недавно.

У Ветты всегда был отвратительный характер, и у Сибиллы не лучше, но только последняя была великой княжной, ей можно было простить подобный недостаток, ей, по правде говоря, можно было простить любой недостаток, а Ветта… Актеон не смог поладить со своей княгиней. Возможно, они оказались слишком разными, возможно, они оказались, наоборот, слишком похожи… Пожалуй, если бы князь не был после свадьбы слишком несправедлив к ней, у них и могло бы получиться некое подобие семьи, но… Сейчас, наверное, было уже поздно.

Актеон никогда не любил свою жену. Обыкновенно он всегда разрешал Сибилле или кому-либо ещё из Изидор над ней откровенно потешаться — ему и самому эта вздорная девчонка казалась слишком нескладной, чтобы быть княгиней. Ему иногда даже нравилось, что над ней смеялись — Ветта добавляла ужасно много проблем, была вечно неудобной, на любом пиру казалась такой чужой в золотых чертогах Дарара. Наследный князь устал терпеть её. Во всяком случае, теперь он твердил себе именно это. А много тысяч лет назад твердил, что просто не может к ней привыкнуть. Даже немного забавно то, что он устал от неё, так и не успев привыкнуть — около пятнадцати тысяч лет из двадцати шести тысяч лет их брака он провёл вдали от неё, воюя за славу своего рода.

Актеон старается вспомнить те сердитые серые глаза в их первую встречу, старается вспомнить те растрёпанные косы, одну из которых он зажал в руке, и кинжал, приставленный к её горлу. Ему кажется, что она теперь стала совершенно другой. Впрочем, немудрено — прошло двадцать шесть тысяч лет, за этот срок любой сможет измениться, стать совершенно иным. Должно быть, сам Актеон тоже изменился за это время. Стал в чём-то куда мягче, куда менее принципиальным… Он до сих пор поддерживал ту войну, которую развязал его княжеский род, до сих пор презирал тех, кто стремился отвертеться, не участвовать, ничего не слышать ни о сражениях, ни о затратах (как Нарцисс, который почти сразу сказал, что эта бойня его никаким образом не будет касаться), но теперь эта точка зрения не стала представляться ему единственно верной. Теперь, после стольких уровней, стольких крепостей, стольких людей, что он видел, сражаясь за свою семью, он понимал, что вряд ли в таком огромном мире как Ибере найдётся хоть одна точка зрения, которая подходила бы ко всему: к каждому уровню, к каждой душе, к каждому виду магии… Именно это говорил Нарцисс, высказываясь против войны — на одном убеждении в своей правоте далеко не уедешь.

Однако теперь Актеону почему-то тошно от одной мысли, что Сибилла так говорит про неё. Впрочем, дело не в Ветте. Скорее всего, его раздражает лишь то, что княжна говорит так пренебрежительно о той, связывать с которой судьбу Актеон никогда не хотел — у него просто не было выбора. У него никогда не было выбора с того самого дня, как умер его отец — Изидор стремились всё за него решить, то, что именно ему следует изучать (музыку, живопись, астрономию или законотворчество Ибере, из этих предметов сам Актеон, пожалуй, выбрал бы последнее, но Нарцисс заставлял его учить астрономию), с кем из людей стоит общаться (со скромным дворянином из подвластного Изидор рода, с уважаемым лекарем с уровня, где вырос отец Актеона, с высокомерным кузеном Кроносом или надменным учителем риторики, вообще-то, наследный князь скорее выбрал бы либо первый, либо второй вариант, но дядя Спирос считал достойными общения с юным князем совершенно других людей), какую одежду носить (что-то простого кроя из светлой лёгкой ткани, как выбрал бы сам Актеон, тяжёлые доспехи или одежду из бархата тёмных тонов), на ком жениться (тут ему даже не предоставляли иллюзии выбора, просто женив на девчонке из среднего дворянского рода)…

Сибилла, Нарцисс, Спирос, Амарен — все Изидор пытались за него решить его судьбу. И если в первые годы жизни у князей Актеон редко возмущался этому, считая подобное положение вещей вполне объяснимым, то теперь данный факт раздражает его. Раздражает так сильно, что порой ему кажется, что магия может вырваться из него, сделать что-то неприятное, омерзительное, даже страшное — для всех, не только для него самого. Ему кажется, что в один прекрасный момент он не выдержит и скажет всё, что думает о существующих укладах жизни княжеского рода и о Сибилле в частности — о том, что он её любит, наследный князь говорил часто, однако о том, насколько сильно она порой его раздражает, не говорил никогда.

— Но это ты мне её навязала! Это ведь ты заставила меня жениться на ней! — кричит Актеон. — Если бы не ты, я никогда не женился бы на ней!

Слова срываются с его губ совершенно случайно, наследный князь даже не сразу может поверить, что всё-таки сказал нечто подобное. Он всегда держал мысли такого плана при себе. Во всяком случае, он всегда старался скрыть их от Сибиллы — Нарциссу не нужно было ничего говорить, чтобы он всё понял, а от Ветты у Актеона никогда не было особых секретов. От Ветты не было никакой необходимости что-либо скрывать — общались они довольно редко, а если и общались, то в основном ссорились, ругались, да и княгиня вряд ли могла рассказать кому-либо его секреты (у неё не сложились отношения ни с кем из Изидор, разве что с Аврелией она могла говорить дольше пяти минут). Ей можно было рассказывать, что угодно, наблюдая лишь за тем, как мрачная тень появляется на её лице и не опасаясь за свою репутацию в семье.