Язычница

Крылья Ветты кровоточат. У самого основания. Хорошо ещё, что ничего не загноилось. Это так больно, что едва возможно держаться, стоять и пытаться сделать вид, что всё хорошо. Альджамал убивает её. Убивает медленно, осторожно… Сейчас. Потом, если верить легенде, написанной отцом, Альджамал будет раздирать душу Ветты на куски. Потом, если верить преданию, Альджамал превратит её в чудовище или сделает безвольной куклой. И второе девушку совершенно не устраивает.

Княжны больше не щебечут. Теперь они всё делают в тишине. В гробовой тишине — как хочется пошутить княгине.

Ветту укладывают в кровать, накрывают её ноги одеялом, а потом… Потом все девушки уходят, оставляя её в одиночестве. Она так и остаётся лежать, чувствуя огромную жалость к себе самой. Постель кажется очень мягкой и удобной, и если бы Ветта увидела что-то подобное на Леафарнаре, она чувствовала бы себя счастливой. Если бы Ветта была сейчас на Леафарнаре, она бы чувствовала себя куда лучше — там сам уровень словно защищал её, помогал ей. И никто на свете не смог сделать бы ей что-то дурное.

Актеон появляется почти через час после того, как его кузины покинули Ветту и разбрелись по собственным комнатам. Он кажется раздражённым. Очень раздражённым, и девушка едва может понять, почему. Она не могла и представить, что та невинная шутка на пиру может кого-то так сильно разозлить. Или, возможно, дело было в их первой встрече, когда Ветта пыталась украсть его коня?.. Впрочем, не слишком-то важно, из-за чего именно он сердится. Потому что княгине тоже есть за что на него сердиться. Потому что она тоже вспыльчива. Пусть даже Альджамал не принимает её, она вовсе не собирается сдаваться на милость врагу.

— Я прекрасно видел, как он смотрел на тебя, — шипит Актеон. — Киндеирн не тот мужчина, рядом с которым кто-либо хотел бы видеть свою жену.

Девушка чувствует, как в её груди поднимается ярость. Как он смел говорить ей о подобном, если весь пир не отходил от той женщины, если весь пир не отпускал её от себя, смотрел на неё влюблёнными глазами и даже не подходил к собственной жене? Ветта чувствует злость. Ей хочется придушить этого мальчишку — он старше её всего года на два — собственными руками. Ей хочется сделать ему больно, впрочем, по его глазам она видит, что он желает причинить боль ей самой.

Как он смел говорить ей о том, что её поведение было недостаточно правильным, недостаточно скромным?.. Возможно, она действительно слишком долго танцевала с Киндеирном — который, следует отметить, не позволил себе ничего лишнего, который не позволил себе ни одного грубого слова в её адрес. Но Актеон почти прижимался к Сибилле. Любой из гостей мог увидеть, как наследный князь Изидор почти что целует великую княжну в шею.

Девушке безумно хочется усмехнуться и ядовито поинтересоваться, как он сумел её увидеть, если весь вечер таращился только на свою тётю. Девушке безумно хочется залепить ему затрещину за то, что при всех так опозорил её — она и без того прекрасно понимала, как некрасива, так зачем же было это показывать всем. Зачем же было делать вид, что её не существует вовсе?..

— Я прекрасно видела, как ты смотрел на свою тётю, — отвечает Ветта, стараясь оставаться спокойной. — У неё тоже не лучшая репутация.

Должно быть, ей не стоило говорить подобного. Как и многое, что Ветта произносит в принципе — матушка всегда корила её за неумение промолчать тогда, когда это больше всего необходимо. Впрочем, Ветта не жалеет о том, что сказала ему это. Этому избалованному высокомерному мальчишке полезно встретить отпор хотя бы раз в жизни. И Ветта готова сказать, что угодно, чтобы испортить ему настроение хоть немного.

На лице Актеона явно читается гнев. Ещё бы — мало кто не разозлился бы от подобных слов. Ещё бы — а Ветта даже не сказала всего, что ей хотелось сказать. И она совсем не уверена, что сможет молчать постоянно. Губы супруга Ветты недовольно поджимаются, а сам он подходит к ней так быстро, что она едва успевает что-либо сообразить. Впрочем, когда она всё понимает, уже поздно что-либо предпринимать.

Актеон груб. Он просто задирает подол её ночной рубашки, перехватывает обе руки Ветты и прижимается к ней, грубо раздвигая её ноги. От боли девушке хочется заплакать, закричать, но княгиня стискивает зубы, стараясь не произнести ни звука, не доставить ему этого удовольствия… Впрочем, это не слишком-то получается. Она изо всех сил пытается вырваться, причиняя себе ещё большую боль. Актеон держит её так крепко, что Ветта не имеет возможности даже его оцарапать. Ей остаётся лишь молиться, чтобы эта пытка поскорее закончилась.

Когда всё заканчивается, наследный князь просто выходит из спальни. Ветта дрожит. От боли, от нервного напряжения, от ненависти, которая обжигает ей грудь, от унижения, которое она испытала. Она бросает взгляд на испачканные в крови простыни и свою ночную сорочку, кое-как приподнимается на постели, а потом переворачивается на бок и накрывается одеялом почти с головой.

Слёзы бегут по её лицу, Ветта чувствует себя втоптанной в грязь, чувствует себя совершенно несчастной, и от этого ей хочется рыдать ещё горше. Ей больно, страшно и противно от того, что произошло. Ветта размазывает слёзы по лицу и судорожно вдыхает. Ей надо успокоиться. Определённо. Ей нужно взять себя в руки и ничем никому не показать своей слабости.

— Когда-нибудь я тебе отомщу, — тихо шепчет девушка в пустоту. — Будь уверен — отомщу…

И в это мгновение ей жалко, что её род не специализировался на различных проклятьях, как Фюрсты. Насколько бы это было проще — проклясть всех Изидор, проклясть так, чтобы от их Дарара камня на камне не осталось, проклясть Актеона, чтобы он умирал в муках, захлёбывался собственной кровью… Ветте хочется, чтобы смерть её супруга не была лёгкой. Только она пока совершенно не представляет, как устроить

Дверь тихонько скрипит, и в спальню кто-то входит. Ветта не поворачивает головы. Она слышит, как кто-то тихо проходит к кровати и что-то забирает с тумбочки. Ветта старается сделать вид, что спит. Ей совсем не хочется что-либо предпринимать. Ей просто хочется разреветься. И лишиться сознания. А чья-то рука в перчатке из тонкой кожи берёт с тумбочки фарфоровую статуэтку и заменяет её на точно такую же.

Это последнее, что Ветта видит до того момента, как проваливается в долгожданный сон.

Комментарий к V.

1. Девятка - в этой вымышленной вселенной, девять человек/демонов/существ, которые обеспечивают равновесие в мире

========== VI. ==========

Примерно двадцать шесть тысяч лет спустя…

Когда-то Альджамал был самым настоящим раем, Дарар — самым роскошным дворцом, а Изидор одним из самых богатых родов. Последнее, впрочем, мало изменилось. Зато, теперь Альджамал стал мрачнее — как и наряды Сибиллы, — . Прошли те времена, когда она одевалась лишь в жёлтый шёлк и золото. Прошли те времена, когда Альджамал был легкомысленным и медлительным. Теперь шла война. И выстоять против Киндеирна Астарна было непросто. У Изидор было много магов, много орудий, много свитков и специалистов по проклятиям. Последних, пожалуй, больше, чем у любого другого рода — Изидор были домом Смерти. Их божеством был Альмонд — безжалостный и надменный, «золотой бог боли», как называли его в Ибере. И поклоняясь Альмонду, богу ядов и проклятий, Изидор смогли овладеть этим мастерством — мастерством красивого убийства. Астарнам, Маликорнам и Фюрстом далеко до них. Эти дураки ровным счётом ничего не понимают в красоте, которую видят и чувствуют Изидор. Они видят Ибере совсем другим — менее беспощадным и более скучным, выдержанным. Они называют свой мир Порядком, а бескрылые из ближнего мира зовут Ибере Интариофом, что, впрочем, почти одно и то же. Астарны считают Ибере огромной крепостью, Маликорны — огромной сокровищницей, а Фюрсты… Фюрсты готовы превратить мир в сухие цифры. По мнению Изидор Ибере не был ничем из этого. Он скорее был похож на капище — так много здесь было всего мифического, невозможного… И самым невозможным по пророчеству когда-нибудь станет ребёнок того демона, который есть воплощение самого мира… Точнее, тот, кем этот ребёнок когда-нибудь станет. Впрочем, Актеон никогда не задумывался о том, кто является воплощением Ибере. Ему всегда было как-то не до этого. Всегда в его жизни находилось что-то, что казалось ему более важным, а теперь… Нарцисс порой корил его за то, что Актеон даже на небо-то не имел возможности лишний раз посмотреть — Нарцисс увлекался астрономией и довольно болезненно воспринимал то, что кто-то мог не хотеть разглядывать звёзды. В целом, от Нарцисса, что был великим князем, было мало пользы в войне. А теперь, когда он вполне открыто выступил с заявлением, что в идущей войне не хочет принимать ни одну из сторон — тем более. Великий князь Изидор был просто трусом, пусть и довольно талантливым учёным, к которому Сибилла всегда относилась с долей снисхождения. Сторону Нарцисса поддерживала ещё и Мадалена, но ей, как первосвященнице, и не следовало влезать в подобные конфликты. Она имеет на это полное право, хоть и многие первосвященники Ибере игнорировали рекомендацию, что была написана для них в одном из сводов правил (Мадалена никогда не говорила, как он назывался, а Актеон никогда и не интересовался). Впрочем, почти никто из них не участвовал в той дворянской распре, разразившейся между пятью самыми влиятельными родами. Наследный князь слышал, что между первосвященниками был свой конфликт, из-за которого и произошёл некий раскол — Мадалена была приверженкой одного из появившихся течений. То, что она не будет поддерживать «старую церковь», стало для Изидор полной неожиданностью. Во всяком случае, для Актеона. Впрочем, следовало отдать Мадалене должное — она всегда умела влезать во всяческие неприятности, не спрашивая ни у кого совета. Хотя… Нет. Этим всегда отличалась скорее Аврелия — уж ей-то в этом искусстве не было равных. Она доставляла проблемы всем и совершенно не собиралась за это раскаиваться. Для неё всё происходящее было скорее игрой. Всё на свете — любовь, война, смерть — казалось Аврелии недостаточно серьёзным. Её куда больше интересовали краски этого мира, его магия, волшебство, его скрытые возможности, нежели вооружённые конфликты… Аврелия не любила оружие и, хоть сама немного умела с ним обращаться, запрещала своим людям даже брать его в руки. Она увлекалась всем, что можно было бы назвать познанием Ибере и презирала все войны на свете, считая их лишь «глупостью зажравшихся богатеев», как она сама обо всём этом говорила. Сама она, очевидно, себя к этим «зажравшимся богатеям» не относила, пусть и являлась младшей княжной великого дворянского дома. Актеон ещё понял бы, если бы подобной позиции придерживалась всегда замкнутая и сдержанная Мадалена — это было бы вполне в её стиле, однако Аврелия… Она раньше казалась наследному князю самой понимающей из всех его кузин.