Югана

– Вы, Алевтина Кирилловна, простите меня за неожиданное вторжение. Заходил я навестить Федора Романовича. Где-то затерялся наш парусный цыган, жив ли? – сказал Григорий Тарханов.

– С каких пор ты, Григорий, начал мне «выкать»? Давай уж по-старому – на «ты». Проходи, присаживайся, незваный гость хуже татарина, правду люди говорят…

– Слушай, Алевтина, я ведь не ругаться пришел. Будь человеком, скажи, куда уехал Федор Романович? Алевтина, друг мой…

– Была я тебе другом, когда ты в больнице колодой лежал, а я, дура, ночами около тебя дежурила… Что делать, долг, так сказать, сестра милосердия. А ты… прибежал ко мне домой и эти проклятые серьги вырвал с мясом из ушей!

– Алевтина, не вырывал я эти серьги. Ты заупрямилась. А ведь они цены не имеют. Правильно называются – височные кольца. То, что они из красного золота, – пустяк. Великая их ценность – что изготовлены в первом веке. Древние письмена-резы на этих кольцах, русские письмена, имя владельца…

– Ха-ха, ой умру! Какие вы все знатоки старины! Да если хочешь знать, то этим кольцам лет семьдесят. А то заливает мне – первый век.

– Откуда тебе это известно? – быстро спросил следователь и пожалел тут же, что проявил любопытство.

– Сорока на хвосте весть принесла, – безразлично сказала Алевтина. – Вопросов у товарища следователя больше нет? Тогда прошу покинуть мою хижину.

– У тебя чем-то вкусным пахнет. Покорми. Сама знаешь, какие харчи у овдовевшего мужика…

– Березовой оглоблей кормить тебя надо по хребту! Черт с тобой, садись к столу. У меня кофе сварен. Сейчас принесу. – Сквозь наигранную грубоватость чувствовалась женственность, нежность и доброжелательность молодой женщины.

– Спасибо, Алевтина. Кофе с сыром я люблю.

Алевтина Кирилловна принесла кофейник и разлила по чашкам кофе, потом села напротив следователя и, заметив, как тот слишком уж пристально разглядывает на спинках кресел накидки из барсучьих шкур, пояснила:

– У меня слабость к меховым вещам, – и кивнула на расстеленные во весь пол две большие медвежьи шкуры.

– Чудный ковер на диване! Наверное, из оленьих шкур!

– Из пыжиков, а окаймовка из подшейка старого оленя-быка. Кумулан – по-тунгусски – называется этот коврик. – На лице Алевтины Кирилловны сияла довольная улыбка: мол, не у каждой женщины вы можете встретить в квартире такие дорогие меховые изделия.

– Знаешь, Алевтина, сегодня я проснулся рано, до восхода солнца. И уже не мог вернуть свой сон. Понимаешь, серьги, купленные тобой у Хинги, это своеобразное письмо, пришедшее к нам из тысячелетий от наших предков!

– Говори без городьбы словесной, – одернула настороженно Григория Алевтина Кирилловна.

– Расскажи, кто такая Хинга Тунгирова? Одним словом, все о ней и ее знакомых, друзьях, – попросил следователь.

3

Прошло уже больше месяца со дня избрания Виктора Лучова первым секретарем райкома партии. Но за это время он провел не более трех дней в райкоме. Разъезжает по району, знакомится с положением дел в хозяйствах и с людьми на местах, без вызова в райком. Только что вернулся из бондарского совхоза, где проводил партийное собрание.

– Повремени часок, Григорий, – попросил секретарь райкома, когда в кабинет вошел следователь. – Обком у меня на проводе. Шею мылить будут.

– Ладно, я буду в коридоре, позовешь.

Григорий Тарханов знал Виктора Петровича еще с той поры, когда он инженером начал работать в нефтепоисковой разведке, а было это около семнадцати лет назад. И вот стал секретарем райкома.

Первое время ходили слухи, что Лучов – случайный человек в райкоме, некоторые райкомовские товарищи удивлялись: образование у первого секретаря не партийное – техническое. Вот у товарища Дымбеева, которого освободили от занимаемой должности, другое дело – высшую партийную школу окончил в Новосибирске и даже в заочной аспирантуре немного учился. Поговаривали, что с виду Лучов слишком простоват: нет в его внешности «командно-интеллигентной» осанки и этакой начальственной, благородной жилки, которая бы людям бросалась в глаза и авторитет подчеркивала, внушала почтение к ответственному работнику. Вот товарищ Дымбеев, тот очень интеллигентную осанку имел и сроду без галстука и белой рубашки на работу не ходил. А что Лучов? Появился в райкоме с расстегнутым воротником, в ковбойке.

И надо тут упомянуть, что Дымбеев, бывший секретарь, за семь лет подобрал себе работников преданных, подбирал по своему, дымбеевскому, вкусу и соображению.

Однако народ старожильческий хорошо помнит Трифона Герасимовича Лучова, деда Виктора Петровича, обского партизана, который был расстрелян колчаковцами-карателями на берегу Оби. Лежит старый партизан в братской могиле на кромке высокоярого берега, у городской пристани Колпашево. И, как принято, считают юганцы: «Корня нашего Виктор Петрович, сибирского, знатного рода мужик!» Так что старожилы таежной земли знают о добрых делах друг друга за тысячу верст вокруг без газет и радио. Добрая молва исстари идет от человека к человеку на своих упругих крыльях, как устная летопись.

Виктор Петрович уже попросил некоторых товарищей, пригретых Дымбеевым, уступить насиженные места более способным, молодым руководителям. Почувствовали также и те, кто привольно и уверенно жил при Дымбееве, что недобрые тучи, поднятые новой «метлой», могут подмочить их репутацию и вымести из райкома, поприжали лапки, начали крутить носами по ветру. Обо всем этом и хотелось поговорить сегодня Григорию Тарханову с Лучовым, попутно со своими делами.

Следователь вышел из приемной в коридор, закурил сигарету. Дверь приемной была открыта, стучала пишущая машинка. Григорий поздоровался с райкомовской буфетчицей, которая, осмотревшись, зашла в приемную. Смолкла пишущая машинка, и до следователя стал доноситься разговор двух женщин. Вначале они говорили затаенно, тихо, затем, войдя в азарт, все громче. Они обобщали райкомовские новости минувшего дня. Следователь старался не обращать внимания на разговор, но кое-что буквально сверлило слух.

– Вызвал Виктор Петрович к себе Тарабаева. Ой, что творилось в кабинете! Я думала, Тарабаев выбросится из окна. Можешь себе представить, как Виктор Петрович отчитывал там его, «резал», коль сквозь двойные двери слышно, что тебе в кино: «За такое мало повесить на осине! Кладбище – святое место. Ограда кладбищенская сгнила и обвалилась. Могилы попритоптаны беспастушным скотом, кресты лежат в грязи. Сколько раз к тебе обращались с просьбой, чтобы навел порядок, выделил средства. А ты все обещаниями кормил. Через пять дней поеду с тобой на кладбище, и если что не так, то заживо, там же, похороню тебя…»

Выскочил из кабинета Тарабаев, трет лоб платком, а по щекам ручьи пота.

– Вот попомни меня, Алиса, судя по приметам, быть нашему Виктору Петровичу через годика три-четыре очень высоко в начальниках! На моих глазах в Медвежьем Мысе сменилось не менее десятка секретарей райкома. Но никому из них никогда не было дела до кладбища. Только умный человек может понять, что кладбище – это лицо живых. По кладбищу судят, какие люди живут в поселке, черствые, жестокие или добрые; уважают ли они, любят ли своих близких предков.

– Ой, ты у меня настоящая ведунья!

– Кого еще там Виктор Петрович распекал?

– Досталось нашему редактору районки. Я как раз подшивала газеты, и разговор был при мне. Виктор Петрович спрашивает редактора: «Вы, Гораедов, какой бритвой бреетесь?» Тот сразу пальцами подбородок ощупал и не поймет, к чему такой разговор. Но ответил? «Безопасной привык скоблиться». Виктор Петрович посмотрел на него и сказал: «Понятно, чтоб не обрезаться. Нашей районной газете нужен редактор с опасной бритвой!» И попросил Гораедова, чтоб тот подумал об этом.