Югана

– Знаешь, Гриша, умный бугровщик-грабитель сейчас, скорее всего, должен отдыхать. И праздновать он будет до августа. Пропадет гнус, пообсохнут болота, реки помелеют, и он появится на своем облюбованном месте…

– Почему, Петр, бугровщик должен выйти на промысел в августе?

– Сейчас над Вас-Юганом курсируют вертолеты, самолеты пожарной авиации. А вот рыбалка, охота запрещены. Любой человек, живущий в тайге, где-то на отшибе, может показаться подозрительным. Ну а потом если человек ищет в захоронениях, культовых местах ценные, золотые вещи, то он должен быть очень осторожным.

– Так-так, считаешь, что бугровщик выходит на промысел под осенний шумок, когда в тайге появляются бригады шишкарей, ягодников, заготовителей лекарственных растений, рыбаки, охотники.

– И считать тут нечего: у того, кого ты ищешь, есть облюбованное место и он выжидает удобный момент. Прикопайся к человеку: где и что он искал, если осенью в тайге у нас все в дыму, людей тьма-тьмущая, Кто и зачем в урман забрел, ничего не разберешь.

– А что, Петр, ты прав.

Григорий и Петр вошли в избу.

На полу валялся разбитый телефонный аппарат.

– Я понимаю, Куим, человек, который разговаривал с тобой, малограмотный, не знает собачьего языка, Но больше ломать телефон не надо. Хорошо?

На пороге появился Иткар Князев.

– Эй, Куим! – сказал он громко, обращаясь к собаке. – Почему не передал хозяину, что я хочу выпить стакан вина и пообедать?

– То-то он от радости оттяпал зубами телефонную трубку и притащил ко мне на улицу. Ну что ж, война войной, как говорится, а обед обедом. Господин желудок всегда свое требует. Есть у меня отварная оленятина, холодец рыбный.

Петр вошел в небольшую прирубную кухоньку. Достал из холодильника кастрюльку с мясом, вывалил его на стол, начал резать на ломтики. И вдруг он мысленно увидел себя юным: вот в этом доме, в этой кухоньке они жили с Райгой в первый год после женитьбы. Тогда он только что кончил университет и был направлен в кайтёсовскую школу учителем русского языка и литературы. Куим занимал «разговором» гостей, пока его хозяин готовил на кухне обед.

– Ну, Куим, здравствуй! – говорил Иткар, беря протянутую, уже не в первый раз, лапу.

Глава тринадцатая

1

Все старожилы Кайтёса уверены, что у Перуна Владимировича Заболотникова много тайн. Кому этот потомок русских жрецов передаст накопленную с древнейших времен мудрость народной медицины? От первой жены у Перуна Владимировича было шесть сыновей, и все они погибли в Отечественную войну. Его внуки и правнуки живут в разных городах Руси, и все они выбрали профессии, далекие от медицины. Только дочь Русина после окончания Московского мединститута вернулась в родной поселок, в отеческий дом. Считают кайтёсовцы: быть Русине Перуновне наследницей медицинской мудрости отца; быть Русине земной языческой богиней Роданой, покровительницей женщин русских перунцев Кайтёса.

Еще не могут понять сельчане Кайтёса: зачем почти в одно и то же время приехали в Кайтёс Иткар и Агаша со слепой девушкой-красавицей Марианой. Когда Агаша собиралась в Кайтёс, у Марианы была великая радость: она расспрашивала про доктора Перуна, может ли он лечить глаза, слепых делать зрячими? Девушка не теряет надежды, мечтает видеть утренние зори, любоваться белоснежными сугробами облаков, улыбаться солнцу.

Ступив на землю Кайтёса, Агаша, по стародавнему обычаю, поклонилась людям, которые встречали речной пассажирский катер. В тот же день Саша Гулов выделил для Агаши с Марианой двухкомнатную квартиру с полной обстановкой мебели, набором кухонной посуды и даже холодильником и стиральной машиной. Дом большой, пятистенный, поделен на две квартиры. Во второй половине дома живет Мунуила Вербовна Баярова. В Кайтёсе все зовут ее Муной. Иткару Муна доводится дальней родственницей по материнской линии. Муну считают «ученой», знахаркой по лечению женских болезней.

На второй день после приезда повела Муна Агашу знакомиться с поселком, как это давно принято и заведено для приезжих. Агашу интересовал поиск клада Миши Беркуля: будет много золота, денег – живи в свое удовольствие. Но какое может быть наслаждение жизнью, богатством – старость нависла волчицей на плечи. Омоложение – вот главная задача после поиска золотого клада.

Когда Агаша шла по улице в сторону больницы, то не могла насмотреться на Муну. Спросить боялась у нее -сколько же ей лет, вдруг Муна обидится. Кто тут разберет их перунские обычаи. А одета была Муна на зависть модницам райцентра. На ногах – легкие эвенкийские топари, на низком каблуке; вместо голенищ – ремни коричневой ровдуги, что змейки оплетают причудливым узором икры ног и поднимаются выше, до колен, где прячутся в желтый ремень, расшитый алым бисером. Черная шерстяная юбка из самодельной пряжи, кофта белого сукна затянута в поясе широким ремнем с позолоченной пряжкой. Черная толстая коса с густой проседью свисает до пояса. Кайтёсовские женщины, молодые и пожилые, носят большие косы. Хотелось Агаше о многом расспросить Муну, но пока она стеснялась.

– Агаше, женщине Медвежьего Мыса, можно будет хорошо отдыхать на берегу, у воды… – указав рукой в сторону реки, сказала Муна.

Агаша посмотрела туда, где на пологом берегу лежали обласы, перевернутые вверх днищами, и лодки, уткнувшиеся высокими носами в приплесок. Поодаль виднелась самоходная баржа. С невысокой дощатой вышки ныряли ребята в воду. С берега доносились визг, смех и плеск воды.

Агашу поразили темно-пепельные глаза Муны, большие, выразительные, и не такие, как обычно у хантыйских женщин. Муна больше походила на русскую, и в то же время в ее лице были черты женщин югов: чуть скуластое лицо, тонкий разрез губ, прямой нос.

В первые годы Советской власти отец Муны прикочевал в Кайтёс и остановился здесь на постоянное местожительство. Отсюда Муна проводила на фронт мужа и четверых сыновей, никто из них не вернулся.

– Сколько тебе лет, Муна? – робко спросила Агаша, когда открыла калитку и вошла в больничную ограду.

– Семьдесят два нынче было, – спокойно ответила Муна.

И Агаша мысленно ахнула: «А ведь на вид ей чуть больше пятидесяти. Конечно, какого черта им тут в глуши делать, знай себе омолаживайся в любое время, Перун ихний всегда под рукой, и больница рядом. А нашей сестре райцентровской, мыкайся-перемыкайся, пока не пронюхаешь про этот потайной Кайтёс».

В уютной больничной приемной была тишина. Агаша растерянно стояла у порога, осматривалась: у круглого столика – четыре кресла с резными ножками наподобие медвежьих лап. На столе лежали газеты, журналы. Стены в приемной обшиты отшлифованными кедровыми тесинами и покрыты прозрачным лаком так, что каждый сучок, слои-извилинки рисунками кажутся.

Муна взяла с тумбочки колокольчик и помахала им. Звон бронзы с серебром был голосом веселой, зовущей птицы. В приемную вошла моложавая женщина средних лет в белом халате, собой миловидная, красивая. Это была врач Русина Перуновна…

Когда Агаша возвращалась к себе домой, шла береговой тропинкой среди цветущей черемухи, ее охватило чувство радости, благоговения перед природой: она почувствовала в себе омоложенную душу.

Весной ночи на юганской земле и Обском Севере коротки: вздремнет живой мир тайги на два-три часа под сизым одеялом ночи – и вот уже пришла новая заря, примчалась румяной молодушкой и сияет радостью на востоке. И что в такой час творится по берегам рек, озер таежных да на беломшаных болотах! И где тут только взять слова, чтобы обо всем поведать. Приходилось ли кому слушать под «музыку» зари лебединую песню? Да видел ли кто, как эти птицы целуются? Конечно, все это видено и слышано не одним человеком. А уж селезень, вечный любовник, как просвистит на бреющем полете резвыми крыльями, как рванется живой молнией над полузатопленными речными островками – и, выкупавшись в алых лучах зари, идет к земле, к зовущему голосу любимой. Рождается новый весенний день в любви, и все живое в любовном порыве отливает новое семя, новое продолжение жизни.