Югана

– О-о го-го-о!..

Дальше от ручья начиналась таежная поньжа, низина, заросшая мелколесьем средь лесоповала. Вездеход пришлось оставить.

– Ургек взял амикана в болотистой низине, около Барсучьего Бугра. Там есть маленькое озеро, – уверенно сказал Югана и показала рукой, куда нужно идти.

– Наверное, там… По голосу я тоже засек. На юго-западную сторону надо идти, – подтвердил предположение Юганы Орлан.

Не в обычае у юганских старожилов приукрашивать, расписывать охоту на медведя и других зверей тайги, а также птиц. И никогда промысловик не скажет постороннему человеку, сколько им убито лосей, медведей, соболей, белок. Что это? Нет, не тайность. Просто считается великим грехом похваляться загубленными душами зверей, птиц.

– Хо-хо! Ургек маленько промышлял «большого налима» с густой черной шерстью! – вместо приветствия сказала Югана, когда подошла к молодому охотнику.

Не принято около убитого зверя произносить его настоящее имя. Это отголосок обычая, когда у промысловиков-охотников был свой профессиональный язык и каждый зверь, птица имели свои нарицательные имена. Вместо «убитый» принято было говорить «снулый», вместо «раненый» говорили «огнем меченный».

Стоял Ургек и, улыбаясь, смотрел на Югану, братьев. В его руке был охотничий нож, около ног лежала только что разделанная туша на расстеленной шкуре, как на розовом ковре. На берестяном листе вываленные внутренности отдавали утробным запахом.

Югана в первую очередь обратила внимание на голову убитого зверя: глаза были вынуты из глазниц и кончик медвежьего носа отрезан. «Великий охотник Ургек правильно все сделал, – подумала эвенкийка. – Он медвежьи глаза отдал плавающей в озере Хазарине. Кончик отрезанного медвежьего носа взял себе, в нем таится главная душа зверя, и она теперь пленена молодым охотником».

Да, Ургек поступил по обычаю, как принято было у югов и эвенков племени Кедра. Промысловые обычаи, поверья людей тайги передала эвенкийка своим воспитанникам как заповедь. Глаза медведя проглотит Хазарина, самая крупная озерная щука, и придет день, когда эта щука перевоплотится в медведя.

Промышлять медведя пришлось Ургеку совсем не так, как он предполагал и рассказывал Югане в Тюр-Тёсе, Священном Круге. Медведь действительно приходил в то место, где была им убита корова с теленком, и злился таежный хозяин очень здорово: во многих местах были выворочены с корнями молодые елочки, березки. Ургек шел по следу зверя до ручья. А потом, дав большой круг, он наткнулся на свежий, «парной» след – даже еще мох пружинился, выпрямлялся из мшистого оследка-провала. И тут Ургек заметил раскиданную большую муравьиную кучу. Видимо, обиженный зверь вымещал свое зло, ярость на всем, что попадало ему под лапы. Молодой охотник сгреб в кучу раскиданный муравейник, снял с себя одежду; нательную рубаху изорвал на узкие ленты, куртку с брюками набил мхом и установил это чучело, подобие человека, около муравьиной кучи, будто человек остановился посмотреть, что же у него под ногами. А для себя Ургек приготовил другую одежду: лентами, наполосованными из рубахи, он связал пласты сухого мха в виде коврика, этот моховой тулуп напялил на себя и, отойдя от чучела, образины человека, метров на пятьдесят, устроился под вывороченными корнями большой ветроповальной пихты. Затаившись, Ургек около часа внимательно наблюдал за болотистой круговинкой, прислушивался к малейшему шороху, треску сучка или упавшей с дерева ветки. А потом молодой охотник начал изредка мычать голосом теленка, который потерял мать, и изредка каркал вороном, тем карканьем-сигналом, который подает караульный ворон, сзывая собратьев на предстоящий пир. Расчеты Ургека оправдались, хотя долго пришлось выжидать. Он услышал мягкий хруст. Видимо, зверь наступил на упавший сосновый сучок в моховом нахлесте. Медведь замер и долго присматривался к загадочному человеку около муравьиной кучи. Наконец вороватыми шагами зашел со спины «человека», начал приближаться по-кошачьи – прыжок! Мягкое чучело осело, подмялось под звериной тяжестью.

Ургек натянул лук. Всхлипнула тетива лука и кинула пулей крупноубойную стрелу, опушенную перьями орла. Медведь сделал громадный прыжок в сторону и тут же осел на брюхо, начал лапами судорожно разгребать под собой беломшаник.

– Хо, Ургек хорошо кинул палку! – Опять говорила Югана языком охотников, иносказательно. Означало это: Ургек положил стрелу в намеченную цель и не мучил зверя.

– Клюв дятла сердце клюнул! – сказал Михаил Гаврилович, что означало: стальной наконечник стрелы попал в сердце зверя.

Еще засветло медвежатина была привезена домой. Вечером, на ужин, варила Югана вкусную мясную еду. По обычаю, должна быть нынче «ночь медведя». Ночь плясок, песен во славу зверей, живущих в древних юганских урманах.

Югана, прочитав заговор, самую большую ценность – желчный пузырь с желчью – подняла на вышку и повесила сушиться, привязав к стропилине жильной ниткой.

Желчный пузырь медведя с желчью ценится дороже мяса и шкуры, вместе взятых. Имеет желчь большой спрос в медицине: из нее приготавливается дорогостоящее желудочное лекарство. А вот и еще одно лекарство из эвенкийской народной медицины: мозг из головы медведя нужно высушить в вольном жаре русской печи, потом истолочь в порошок. Служит такое «мозговое» лекарство как присыпка, заживляющая раны, глубокие порезы, также это очень хорошее средство для беременных женщин. Помогает медвежий мозг и тем женщинам, которые кормят грудью детей, – растут дети крепкими, не пристает к ним хворь.

Когда Таня Волнорезова была беременная, а позднее, после родов, кормила грудью четырех сыновей, Югана подмешивала в коровье молоко для Тани медвежий мозг, заправляла кашу вместе с маслом и медвежьим салом все тем же мозговым порошком.

И на этот раз клыки и когти медвежьи будут пущены молодыми вождями на ожерелье-оберег. Эвенкийка пояснила деду Чарымову, что медвежий коготь-оберег можно повесить на ошейник теленку, и тогда телок избежит поноса, парши.

Теперь, какое-то время, Югана снова может быть спокойной. Ургек стал не только великим следопытом, но и прогнал от себя страх, трусливость, научился ходить на зверя по чернотропу, научился по-настоящему понимать голоса зверей, птиц, язык тайги. Ургек достоин теперь быть главным жрецом племени Кедра. Так решила старая эвенкийка.

2

Стоял Михаил Гаврилович чуть в стороне от своего дома, у берегового обрывистого взгорка, смотрел в речную даль на плывущий там коч. Дул легкий ветер, и парусная ладья, казалось старику, замерла и нежилась средь реки с раскрытым косым парусом, похожим на крыло чайки.

Югана сидела около обласа на березовой чурке, обшивала лосиной кожей беседку, подколенную упорину. У эвенков был обычай, продиктованный, наверное, многовековым опытом, – сидеть и грести веслом удобнее, когда упор делается на колени, ноги подобраны под сиденье.

– Югана, погляди-ка, цыганский табор объявился! – крикнул Чарымов.

– Куда нынче идти цыганскому табору? Парусные цыгане давно уже не плавают на своих речных кочах. Нешто чужие цыгане заплыли с Иртыша? – хитровато посмотрев в сторону Чарымова, сказала Югана.

Старик сошел с берега по крутой тропинке. Остановился около Юганы, протянул бинокль. Эвенкийка посмотрела в «чужой глаз» на речную даль.

– Хо, како тебе, Чарым, табор? Идет по воде цыган Федя. Под белым крылом плывет…

– И чего зачастил в наши края? Нешто поживу учуял, а?

– След Пяткоступа ходил искать парусный цыган, – сказала Югана и, достав из замшевого мешочка трубку, набила табаком, закурила.

– Вот, раззуди тебя щекотка, и этого потянуло на «могильное» золото, – рассмеявшись, сказал дед Чарымов.

– Вождь парусных цыган идет к нам в гости.

Разговор у Юганы с парусным цыганом Федором Романовичем Решетниковым состоялся вечером, при свете керосиновой лампы. Стояла эвенкийка у открытого окна, курила трубку. С береговой стороны доносился малиново-серебряный звон колокола: бу-у-ум-м-ам-м… Югана счастливо улыбалась. Сбылось ее желание: на берегу, у школы, прикреплен к трубе турника свободно плавающий в проушинах большой колокол, который раскачивается от ветра небольшим дощатым «парусом». Дунет ветерок в парус, качнется труба в проушинах заодно с колоколом, и поплывет по заброшенному поселку, береговым окраинам звон-перезвон.

Был отлит колокол Федором Романовичем и Громолом Князевым, кайтёсовским кузнецом. Надоумил Андрей Шаманов Югану, свалил со своих плеч заказ. «Они ведь, Югана, великие мастера. А я что? Опыта в литье колоколов нет».

– Говорит Югана много спасиба вождю парусных цыган! Шибко хороший голос у колокола! Такой серебряный голос бронзы боятся плохие духи, уходят, бегут далеко от стойбища человека.

Одна из главных причин, которая побудила эвенкийку дать заказ на литье колокола, такая: в прошлом месяце, как-то в полночь, прибежала Таня к Югане, плачет: «Милая, родная Югана, мне страшно… Вышла на улицу – ночь лунная, тихо. И вижу: стоит у ворот Костя. Манит меня к себе рукой. И вдруг под крыльцом затявкал щенок. Исчезло видение». И уточнила Таня, что не в первый раз она уже видит мужа, который обычно грезится стоящим у ворот.