Юность
Шрифт:
Страница кажется мне очень хорошей. Четко подобранные заголовки, линейки, строгие отбивки.
– Красиво сверстано!
Иван Кузьмич обтирает руки ветошью, великодушничает:
– Макет неплохой.
Теперь некоторую гордость испытываю я. Макет - это точный план газеты, по нему метранпаж верстает полосы. Сегодняшний макет делал я: Метников, наконец, добился своего и выехал вчера в часть. Мне предстоит замещать его дней пять, и я очень рад, что с первым номером идет так благополучно. Пожалуй, часам к семи вечера и управимся. Это рекорд!
Насвистывая,
– Еще полоса?
– удивляется она.
– Значит, до вечера кончим. Екатерина Васильевна обещала нагреть во ды - надо всем помыться.
Помогаю Машеньке преодолеть смущение.
– Женя, стихи завтра будут?
– Пиши сам! У тебя лиричнее, - не оглядываясь, зло отвечает Гранович.
– Ты что?
Машенька вспыхивает.
– Стыдно! Я не так говорила!
На душе у меня становится скверненько. Ощущение такое, словно Машенька обманула меня.
– Я ему сказала только о том, что ваши стихи мне понравились. Сердечные. И сказала, что, по-моему, вас надо привлекать как поэта в газету. А так передергивать - стыдно!..
– Давайте лучше работать, - как можно спокойнее говорю я.
Машенька подвигает к себе полосу. Гранович садится за стол, раздраженно пыхтит трубкой. Папирос и табаку мы не получаем несколько дней, зеленым рубленым самосадом разжиться еще труднее: мужчин в селе почти нет.
Работаем, не разговаривая. Сегодня у нас скучно и пусто. Пресс с утра уехал в политотдел - километров за восемь. Все сотрудники в частях. Левашов пропадает уже дней двенадцать. Кудрин и новый литработник Кузнецов уехали дня четыре тому назад.
На нашем участке фронта - относительная тишина.
Вот уже месяц, как Информбюро передает: в течение дня на фронтах чего-либо существенного не произошло. Весенняя распутица приостановила движение, активных боевых действий нет. Зато прибавилось работы разведчикам: противник деятельно укрепляется, и к тому времени, когда дороги подсохнут, оборона врага должна быть хорошо изученной. К разведчикам и выехал ответственный секретарь Метников.
Вынужденное затишье на фронте превратило нас почти в "гражданских". Расположились мы в трех домах:
живем по-прежнему у Екатерины Васильевны, работаем в соседнем доме половина его пустует, в третьем - наши типографские и Гулевой.
Нормально спим, самолеты маленькую деревушку не трогают, и если б не перебои со снабжением, можно считать, как говорит Пресс, что у нас рай. Сегодня, например, предвидится баня.
– Прочитала, - говорит Машенька.
Ошибок в полосе немного: сказывается предварительная правка гранок.
– Давайте отнесу.
– Я еама.
Гранович делает было движение подняться, но потом снова склоняется над листом бумаги. Как только Машенька уходит, он говорит:
– Ты извини меня.
– Ладно,, чего там!
– Подожди! Я хотел с тобой поговорить. Прямо,
– Говори.
Гранович волнуется. Он облизывает губы, встает.
–
Ты ухаживаешь за ней?– Что?!
– Что, что! Нравится, тебе Машенька?
– Ну, балда!
– хохочу я.
– Ревнуешь?
Гранович бешено- сверкает глазами.
– Да, ревную! Люблю! И не стыжусь! А ты...
– Вот-вот! А я при чем?
– А ты!..
– А ты, а ты!
– передразниваю я.
– Доложить тебе, что у меня есть невеста?
Гранович ошарашен.
– Что я ее люблю не меньше, чем ты Машеньку?
– Сергей!..
– Что об этом знает и Машенька?
– продолжаю наступать я.
В ту же секунду я взлетаю под потолок.
– Пусти, дурень!
– Ну, осел! Ну, осел! Ты только молчи!
– Нет, сейчас побегу рассказывать.
– Слушай, друг!
– ликует Гранович.
– Будут стихи!
Будет статья! Пять заметок будет! Все будет!
– Мир, покой и обоюдное согласие?
– Машенька стоит в дверях и насмешливо смотрит на нас.
– Жизнь, Машенька, прекрасна и удивительна!
– - декламирует Гранович. Пошли обедать! В бокалах вина, пунш, блистая, то льдом, то искрами манят!
– Вот так переход! От Маяковского к Державину.
– В самом деле, пообедаем, - поддерживаю я.
– Что там в типографии?
– Верстают четвертую.
– Пока до полосы и пообедаем.
– Вперед, гаскожцы!
– не унимается Гранович.
Через три минуты мы уже дома. Прохожу во вторую Комнату.
Здесь работает радистка Лена - худенькая большеглазая девушка, появившаяся у нас в редакции дней пять назад. Рекомендовала ее дочь нашей хозяйки Лиза, секретарь райкома комсомола. Приемник установили на квартире специально - до позднего вечера здесь никого не бывает, работать Лене спокойнее.
– Что нового?
Лена испуганно оглядывается - она еще дичится, сдвигает наушники.
– Информация по Союзу. Больше пока ничего.
– Идемте обедать.
– Я потом. Сейчас будет сеанс.
Екатерина Васильевна ставит на стол большой чугун, от которого поднимается густой пар.
– В бокалах вина, пунш, блистая, - напоминаю я.
Но Грановича ничем уже не омрачить.
– Черт с ней, с картошкой. Не в этом счастье!
Четвертый день едим вареный мороженый картофель с луком. Это все, чем может помочь нам восстанавливаемый колхоз. Приторно-сладковатое месиво опротивело, но есть что-то надо. С подвозом стало скверно, уже второй раз Гулевой напрасно гоняет полуторку на пустые склады.
Продукты застряли где-то в третьем эшелоне - распутица осложняет их доставку. С утра Гулевой уехал снова.
Гранович беспрестанно шутит, Машенька молчит. Когда я встречаю ее взгляд, он кажется мне укоризненным. Она сегодня не в духе.
– А что, друзья!
– говорит Гранович.
– Вот едим мы эту мазню, мерзнем... Может, кого-то, как Миши Гуария, не станет, а все-таки мы счастливые! Пройдет много лет, и о нас будут говорить с благодарностью, с уважением. Победить фашизм - это миссия! А все остальное - мелочь!