Южная Мангазея
Шрифт:
У моей любимой творческой женщины, помимо меня, имеется творческий демон в виде костяной заколки в голове. Он сношает её прямо в гипоталамус тонким, словно комарьим, хоботком, отчего Азеб часто спотыкается и страдает пространственным кретинизмом. Когда я пытаюсь отогнать его, он отлетает, но стоит мне выпустить Азеб из объятий, тут же вновь впивается в девичьи грёзы, отчего их хозяйка возводит очи горе и, стуча коленками по всей попутной мебели, идёт к себе в комнату печатать свои поэтические произведения. Однажды я решилась высказаться по этому поводу, тогда барышня открыла рот и отхлестала меня по мордасам полуметровым языком.
Последним писком херувимчиковой озабоченности была самиздатская "Лолита", которую Азеб вытребовала у мужа, купившего её на задворках арбатского Дома книги у потёртого спекулянта в воландовом плаще. Азеб сказала, что это учебник по заячьей магии. Старая Гейз, "зайчиха", попадает «в алхимический рай из смеси асфальта, резины, металла и камня»
Скрипучий свет.
Сегодня наткнулась на азебова мужа у главного входа в пансионат, где я болтала с тремя местными жительницами-поповнами. На столбе ворочался фонарь, похожий на ворону. Скрипучий свет. Прыснули воробьи — растерянные со времен Евы женские грехи. Поповны меня сильно зауважали, увидев машину с патриархийными номерами. Муж привёз Робсон-Васильчиковой визы и цветы — проплешины рая. Оказывается, что её престарелый отец Робсон уже давно подал заявление на репатриацию в эфиопское посольство. На самом деле он хочет чтобы Азеб, получив эфиопский паспорт, уехала в Европу учиться.
Когда поднимались на мой этаж, ать-два. ботинок-самодержец, встретился щетинистый Пророченко! Очень торопился и только что-то буркнул мимоходом. Он и в доме старых большевиков кого-то знает! Интересно, кого. Хотя предполагаю, здесь множество родственниц старых большевиков, использующих их путёвки. Азебов муж почему-то помрачнел. Мы с Азеб переглянулись и предложили пойти погулять. Я принесла из общепитовской кухни, где одинокая пальма думала о сермяжной правде, коржиков, которых здесь дали на полдник, и мы пошли по воду на родник где-то за полкило метра.
Двурогий месяц рыболовный.
В шампанском труду, где ещё недавно буря совокуплялась с рыбами, бутылки, полувмерзшие в лед — недоконченное счастье. Преломляют свет, рыбы плавают в райских пузырьках. "Поцарапал мне весь груд", — думала утка о пансионатском конькобежце, вкушавшем сладку ягоду в кустиках у проруби.
На обратном пути Азеб с мужем шли чуть впереди. — Жених, вдруг сказал он: — голова в земляном венце, древесные руки растут, а обручальное кольцо ворон овил. — Невеста, — ответила Азеб: — голова — фига в земле, вместо рук-ног — шипы-культяпки, зато половой орган — роза.
Побежали сумерки волчьей кровью в лесной скамеечке. Не укусит за бочок.
Вдали виднелся пегасовоз впереди товарняка-слоновника. Затем промчался скорый, как перелистываемая книга. Жук-плейбой вырыл себе нору на железнодорожной насыпи. Говорит случподружке из близлесочека: — Не обращай внима-а-а-а-ания, дорогая, на мой крупный рогатый скот. Она: — Ах, мой дорого-о- о-о-ой.
На обратном пути мы сорвали сухие ковылины и сыграли на американку в курочку-иль-петушка, и я попрыгала на одной ножке вокруг Азеб и её мужа со словами — «проиграла — проиграла»! Прыжки заказал азебов муж.
Вавилонская блудница.
Сегодня испытала такое потрясение, которое, наверно, будет травмировать меня всю жизнь. Дрожу и плачу.
После обеда пошла прогуляться и встретила за проходной азебова мужа, выходящего из машины. Сегодня ближе к ночи он организует в Чистом переулке какой-то приём и ему нужно еще заехать в близкую переделкинскую резиденцию, и он решил спонтанно навестить херувимчика, у которой он оставил свой радиотелефон со спецномерами. Не может ей дозвониться со вчерашнего вечера. Если я хочу посмотреть на метровых осетров, то он может и меня взять спецпомощницей Ха-ха, конечно, сия новость будет для его женушки кислотным соусом, и я сказала, что у меня нет постколенной юбки, хотя подумаю, может подол ещё и нарастет силой воли, опять ха-ха. Поднялись на этаж, кликнули херувимчика, у неё было всё тихи решили подождать у меня, когда она вернется с обеда. И тут в комнате у херувимчика за моей стенкой раздался звонок, азебов муж попросил принести ему телефон, и он пойдет её встречать. Нафига был ему нужен этот телефон? Михалков что-ли был там записан прямым доступом? Я вышла на смежный балкон, открыла дверь в её комнату и — увидела херувимчика — бледную, стоящую посреди комнаты в майке и без трусов. Перед вздутым полуприкрытым пузом она держала — протягивала мне — звонивший телефон. А на краю кровати на свои волосатые ноги натягивал штаны Пророченко. Я взяла телефон и молча вернулась
к себе. Вероятно у меня был пришибленный вид и азебов муж, сказав, что принесет мне из столовки лимонада, вышел. Вышла в холл и я. Немного погодя сзади хлопнула дверь, Пророченко ушмыгнул, а она, наверно, дошла в столовку, потому что минут через двадцать ко мне снова постучал веселый азебов муж уже с херувимчиком и сообщил, что они добыли мне компот. Я сказала, что у меня мигрень, легла в постель и ещё полчаса слушала, как стонет херувимчик за стенкой. А теперь думаю, как же так, она обливает своего зародыша, уже почти пятимесячного, почти младенца, спермой чужого мужика? И сколько это уже длится? Вспомнила дневничок моей матери. Живчики внедряются в незаросший родничок. Наверно от этого и случается телегония. Скорее всего эта трепливая Магдалина всё ему разболтает, чтобы помучить — вот и будет эфиопский муж дёргаться остаток жизни, представляя, что делали с его ребенком, вычислять по дням, его ли сперма попала ей в матку и пойдет на какую-нибудь шоковую терапию с лежанием в гробах. И не дай Бог, об этом узнает сам ребенок (на узи видно, что это мальчик — сказала Магдалина). Мать же ребенка будет ездить в православные, в католические монастыри и сладострастно каяться, как то любят делать жестокие люди. Перерабатывать в своё поэтическое творчество. Может быть, с катакомбным мужем и будет ездить, недаром она так впивалась в него и упоенно рыдала, обманывая на исповеди.Во всяком случае я не хочу здесь больше оставаться и видеть эту тварь. Завтра возвращаюсь в Москву, туда, где тлеющие многоэтажки напоминают пеньки зубов, которыми Земля грызлась с Солнцем. Азеб же уедет, скоро, пока ещё пузо не так заметно, в Европу, в Регенсбург.
ЦАРЬ-КОЛОКОЛ
Случилось так, как думала Азеб. Викч пошептал что-то экзаменатору по имени Адам, в песне и с козлиной бородкой, ленинский стипендиат Ян получил третью двойку и был отчислен. Козлобородый Адам читал курс по НЭПу голосом ватиканского кастрата, аналогичным электромагнитному колебанию спинного мозга во время оргазма, так что на лекциях позвоночники студентов по-вороньи каркали, а у студенток росли мясистые языки, когда-то регулярно обрезавшиеся в гаремах.
Когда фаринелли обратился к экзаменуемому, тот не заметил у него ни пенсне, ни бородки. Адам вначале был безлик. Позже грех запечатан был лицом.
Сердце, как отбойный молоток, уминало Яна в мраморный пол. На выходе из института командору вдруг бросился в глаза остаток монастырской скульптуры над карнизом. Переплетающиеся толстые серые ветви тернового венца были похожи на мозговые извилины с шипами. Снаружи снежная слякоть, посыпанная солью дворников, скрипели крупинки, отражающие весь мир, напоминая о хоре ангелов, единственная задача которых ведать, как падает волосок. У всех встреченных прохожих напруженные глаза. Пустынная аллея, парочка. Девица как раз целует парня, загибает ножку. Попадает толстенным каблуком-платформой Яну в голень. Молча смотрят вслед.
Ян вспомнил, недавно Черенкова рассказывала, что пиит Пророченко, до того как стать щербатым человеком с блуждающими по телу ягодицами, пытался откосить oн Гиндукуша в Кащенко, куда явился с библией и дореволюционным учебником скорбноглавия. Любителя беккетовских пьесок поразило название тамошнего, затопившего татарскими заморские дачи, труда Бекет, что, как сообщил ему лечащий полиглот, по-татарски означает воспитателя, а на заморских языках дозор и цель пилигрима. Отчисленный студент поехал к сестре Ноте. Проходя мимо встроенной в её сталинку стеклянной панели домовой кухни, он увидел оттопыренный мизинчик, чашку общепитского кофе и шляпку, осенённую вуалькой — крылом ангела справа или слева. Шею Ноты грузил амулет — камень из верхнего мира.
Дверь, как всегда, была не заперта и Жур, с высунутым языком крутившийся в квартирной центрифуге, которую он по частям перенес из своего института космической медицины, не заметил Яна, вытащившего из верхней полки справочник по неврологии. В парах журова языка вилось несколько мошек.
Ян, восхищённый сложной орбитой, решил попробовать получить белый билет в Южной Мангазее, наивном краю, где папа работал первым замминистра. Для это надо была сняться с учёта в районном военном комиссариате на Английской набережной. И хотя Яна отчислили зимой, в промежуток между осенним и весенним призывами, два прапорщика-амбала, сверив его паспорт, моментально взяли бывшего студента под белы ручки, так что Яну, которому срочно приспичило позвонить по уличному таксофону, пришлось не только оторваться от правого и левого аггелов, но, кажется, подобно жуку вскрыть обе половины грудной клетки и, оставив у атлантов все свои оболочки, вырваться из свивающегося по обе стороны, истонченного мира во что-то вроде вакуума, где у него началась кессонная болезнь, так что слабоагрегатный Ян, прострачиваемый милицейскими свистками прапоров, побежал туда, где был гуще воздух, в кривоколенные переулки, где слежались за века торгаши и товары, коммуналки и погреба, так что он не только пропитался огородными запахами, но и само его тело стало походить на велок капусты, готовое вести растительную жизнь.