Южный узел
Шрифт:
Последним доводом со стороны родных стало требование защитить тему: оборона империи в случае совместного нападения Пруссии и Польши. Намёк понятен.
Он старался. Ползал по карте, чертил, считал наличные резервы. Со всех сторон выходило, что от первого удара Россия потерпит поражение. Войска откатятся вёрст на пятьдесят. Не меньше.
Пошёл к Паскевичу, в полку которого начал службу. Тот подтвердил. Да, откатятся. Так бывает в каждую войну. Ничего не поделаешь. Особенности местности, комплектования… Вместе ползали по карте, проверяли, пересчитывали. Никак. Потом подойдут
— А люди? Ну те, что живут на границе? В полосе отступления?
— А не надо селиться где попало! — с раздражением отвечал генерал. Ему, топавшему аж за Москву, до сих пор, несмотря на все последующие победы, было стыдно.
— Если они выедут прочь, нечем станет кормить отступающих, — возражал Никс. — Надобны буферные зоны. Но пусть принадлежат не нам, чтоб не жалко.
— Если не нам, то превратятся в плацдарм для нападения. Как Польша.
Никс понимал: Польша — ещё та задница. Работу он защитил. Даже с блеском. Выставил Пруссию агрессором. Ляхов — на подмоге, но так, чтобы они двигались первыми, пронзая рыхлые границы России и расчищая путь железным полкам союзника.
«Изрядно». Так и было написано на тетради.
— Его высочество имеет верный и вполне самостоятельный взгляд на вопросы обороны, — рассуждал в кабинете государя Паскевич.
Александр Павлович загадочно улыбался и устремлял взгляд в туманные дали.
— Так что же с Шарлоттой? — наконец спросил он брата. — Вернее, с Шарлоттами? Которая из них?
— Ваше величество, — Никс почувствовал, что его голос срывается. — Я имел счастье неоднократно докладывать, что дочь нашего вернейшего союзника…
— Союзники легко оборачиваются противниками, — возразил государь. — Вы только что сами это доказали. — Брат должен понимать, что сидеть ему придётся на пороховой бочке. И если он считает, что с Шарлоттой прусской это сидение приятнее, значит, так тому и быть. — Вы можете отправляться в Берлин за невестой. Но помните, что Пруссия так же опасна, как и любая другая соседка.
Меньше всего он в тот момент думал о Пруссии!
Ввозя Шарлотту в границы империи, Никс обратился к офицерам эскорта:
— Господа, это не чужая приехала к нам.
Как положено, все закричали: «Ура!!!» И у них потекла семейная жизнь. Лучшая из возможного.
Теперь он прятал в столе книжку британского врача и силился понять: может, удастся вывернуться?
Около 11 государь решил подняться к жене пить кофе. Как обычно. Хотя уже недели полторы манкировал этим обыкновением. Но Шарлотта, вот милая душа, каждый день приказывала накрывать за маленьким круглым столиком два прибора. И ждала.
В половине двенадцатого она тихонько вздыхала, наливала себе английского чаю из фарфорового чайника с синим жуком и начинала потихоньку отхлёбывать. Глоток, другой, пауза. Взгляд на дверь. До ломоты в ушах прислушивалась к шагам в анфиладе. Готова была, как школьница, вскочить на скрип лестницы. Только бы под родными ногами!
Он не шёл. Боялся. Увидит — не сдержится. А ей казалось: из
равнодушия. И даже отвращения. Между кожей и костями она не могла нагулять и дюйма плоти. Потому и выкинула последнего младенца. С этого начались врачебные консилиумы, закончившиеся приговором.Двенадцать ударов. Никс никогда так не опаздывает. Он точен до умопомрачения. Минуту лишнюю пережить не может. Для неё самой, хоть бы все часы шли по-разному. Нет беды. Для него битьё и кукование с разницей в несколько секунд — нестерпимая катастрофа. Нарушение порядка. Караул! Подрыв основ империи. Домашний заговор. Поэтому все часы шли в ногу, как солдаты. И раз отмерили полдень, значит, поздно. Не придёт.
Шарлотта чуть не заплакала. Схватила с блюда эклеры, его любимые — с заварным кремом, глазурью и сахарной пудрой. И стала обеими руками запихивать себе в рот. Врачи запретили жидкое? Вот она ест твёрдое и жирное. Неужели не пополнеет?
Молодая женщина давилась и ела, размазывая по лицу слёзы пополам с сахарной пудрой. За этим занятием её и застал муж. Никс растворил дверь и в удивлении уставился на супругу. Нетрудно было догадаться, что подвигло её на подобный шаг.
— Ты запивай иногда, — с участием сказал он. — Легче проскакивает.
Шарлотта вздрогнула от неожиданности, поперхнулась, закашлялась. Кусочек попал не в то горло. Государь схватил жену за талию и с силой стукнул по спине. Злополучный кусочек непропеченного теста выскочил на ковёр.
— Я только хотела… Ты не думай…
Вечно она извинялась, хотя ни в чём не была виновата.
— Что-нибудь осталось? — Никс сел за стол, придвинул блюдо и знаком приказал налить себе чая. Жена поспешила.
— Я уезжаю, ты знаешь, — начал он веско, — и хотел бы, как обычно, просить тебя…
Перед его отъездами они всегда говели вместе. Потом исповедовались, и его величество катил куда угодно с лёгким сердцем.
— На театре военных действий, — попытался объяснить он, — всякое может…
Сама Александра Фёдоровна бывала слишком слаба, чтобы поститься. День-два, не больше. Но вместе с мужем, если надо, отважилась бы и на Великий пост. Она бы с ним и на Монблан влезла в одних бальных туфельках.
— Я уже думала, ты не предложишь, — сказала Шарлотта, боязливо заглядывая ему в лицо.
— Почему? — Никс насупился, отлично зная ответ.
Жена быстренько замотала головой, заранее отрицая любые упрёки. Государю стало стыдно, он положил ладонь ей на руку и почувствовал, будто коснулся раскалённого железа.
— Мы в последнее время отдалились. Не по нашей вине, — поспешил добавить он. — Ведь решение было общим…
Кому здесь врать? В их доме всё, всегда и за всех решал он.
— Я хотел бы просить вас, — Никс непроизвольно перешёл на французский, словно вспоминая те времена, когда только ухаживал за ней. — Окажите мне честь, несмотря на погоду. Совершите со мной путешествие в Петергоф. Перед отъездом нам стоит посмотреть, как идёт строительство в верхнем парке.
Шарлотта задохнулась от неожиданности. Конечно, она поедет. Пусть пока ещё ветер с реки и дорога не слишком покойна для экипажа…