За час до полуночи (пер. Максима Дронова)

Из караулки показался Туфик с солдатской флягой в руке и направился в мою сторону. По его лицу градом тек пот. С трудом взгромоздившись на ящик, оставленный охранниками, он вставил флягу между моими зубами. Дав глотнуть, Туфик вылил остальную воду мне на голову.

– Будьте благоразумны, мистер Смит. Он скоро вернется. Обещайте мне. Совсем все испортите, если опять станете раздражать его понапрасну.

Туфик нетерпеливо уставился на меня, вытирая грязным платком струившийся по лицу пот. Я был заинтригован. Во-первых, он назвал меня «мистер», что произошло явно впервые; кроме этого, он почему-то тревожился за меня, и сильно тревожился. Все это показалось мне довольно странным, однако Хуссейни приехал до того, как я успел развить эту интересную мысль.

Разогнав овец на въезде в деревню, «лендровер» майора затормозил у караулки. Хуссейни вылез из машины и направился в мою сторону. Остановившись ярдах в десяти, он посмотрел на меня глазами, полными ненависти, затем резко развернулся и зашел в дом.

Овцы тем временем вошли в деревню, затопив пространство между домами, и побрели по площади, направляясь к водоему на другой стороне деревни. Замеченный мною ранее мальчишка был вертлявым и загорелым до черноты, лет десяти-одиннадцати на вид. Он бегал взад и вперед между овцами, посвистывая и хлопая в ладоши. Трое его напарников были типичными бедуинами в рваных накидках и закрывавших лицо бурнусах для защиты от пыли.

Пастухи прошли мимо, занятые своим делом. В неподвижном воздухе раздавался только перезвон колокольчиков. Было совсем тихо, солнце уже почти зашло за горизонт. Через каких-нибудь полчаса со стороны пирса покажется колонна заключенных.

Овцы толкались у воды, борясь за лучшее место; пастухи облокотились на изгородь, наблюдая за ними. Открылась дверь караулки, и появился Хуссейни в сопровождении двух солдат. Троица направились прямо в мою сторону. Они разрезали веревки, и я шлепнулся на землю, словно куча дерьма. Хуссейни что-то пробормотал, солдаты подняли меня и поволокли через площадь к дому Туфика.

Толстяк жил один, если не считать старухи, которая стирала и готовила ему еду. Дом также служил Туфику конторой, где он хранил немногочисленные официальные бумаги. В комнате стояли старый письменный стол и два колченогих стула.

Хуссейни пролаял какой-то приказ, и солдаты усадили меня на стул и крепко связали руки за спиной. Именно тогда я обратил внимание на хлыст из носорожьей кожи, от удара которого легко лопается кожа на спине. Майор снял китель и стал неторопливо закатывать рукава рубашки. Туфик выглядел перепуганным и вспотел больше обычного. Солдаты встали у стены, а Хуссейни взял в руки хлыст.

– Ну что, еврей, – проговорил он, сгибая хлыст двумя руками, словно охотничий лук, – начнем с дюжины ударов. А там будет видно.

– Майор Хуссейни, – мягко произнес по-английски чей-то голос.

Хуссейни резко обернулся, я тоже поднял голову. В дверях стоял один из пастухов, правая рука которого поднялась к бурнусу и сдернула его, открыв загорелое лицо европейца, и показавшийся мне знакомым рот, который, казалось, был готов растянуться в улыбку – однако этого не произошло, – и серые, холодные, как лед, глаза.

– Шон? – выдохнул я. – Шон Берк? Не может быть...

– Может, Стейси, может.

Из-под рваной накидки показалась рука с «браунингом». Первый выстрел поразил Хуссейни в плечо, развернув майора в мою сторону, поэтому я мог видеть его лицо, и то, что на нем отражалось, когда он умирал. Вторая пуля оторвала ему часть затылка, пригвоздив тело к стене комнаты.

Двое солдат наблюдали за происходящим с расширенными от ужаса глазами, винтовки по-прежнему висели у них за плечами. Они умерли так же быстро, когда ствол автомата разбил стекло и срезал обоих двумя длинными очередями.

В комнате повисло напряженное молчание. Первым заговорил Туфик, с трудом выдавливая из себя слова:

– Я очень беспокоился, эффенди[2]. Думал, с вами что-то случилось, и вы уже не придете.

Берк не ответил, а медленно подошел и нагнулся надо мной.

– Стейси? – произнес он и дотронулся до моей щеки. – Стейси...

На его лице отразилась истинная боль, чего я раньше за ним не замечал, а затем Берка охватила та ужасная, убийственная ярость, в которой он был страшен. Повернувшись к Туфику, он прорычал:

– Что вы с ним сделали?

Туфик побелел.

– Что я сделал, эффенди? – пролепетал он. – Я же единственный, кто помогал вам.

– Я недоволен твоими расценками, приятель.

«Браунинг» приподнялся, Туфик в ужасе закричал и скрючился в углу. Я покачал головой и прошептал:

– Оставь его, Шон. Он мог оказаться и похуже. Забери-ка лучше меня отсюда.

Берк помедлил, и «браунинг» исчез в складках рваной накидки. Туфик обессиленно упал на колени и стал издавать слабые всхлипы.

* * *

Если бы я подумал хорошенько, то мог бы догадаться, кто были остальные двое. Пайет Джагер, южноафриканец – один из немногих, уцелевших из старой гвардии наемников со времен Катанги – и Легран, бывший стрелок Иностранного Легиона, завербованный Берком в Стенливилле, когда мы там переформировывались. Джагер сел за руль «лендровера», а Легран помог Шону дотащить меня и положить на заднее сиденье. Все было проделано быстро и без лишних слов – очевидно, что операция была продумана заранее.

Деревушка оставалась такой же безжизненной, когда мы выехали из нее на шедшую вдоль берега дорогу, мимо колонны заключенных, которые маршировали от пирса после трудов праведных.

– Быстро же вы сработали, ребята, – прошептал я.

Берк кивнул.

– Времени у нас в обрез. Но не волнуйся.

Проехав с милю, Джагер свернул с дороги и повез нас по песчаным дюнам к широкому, плоскому пляжу. Когда он выключил мотор, в воздухе обозначился другой звук, и над морем, на высоте не более двух-трех сотен футов, показался самолет. Легран вынул ракетницу и выстрелил; самолет сразу же повернул в нашу сторону и пошел на снижение.

Это была «сессна» – мне удалось разглядеть самолет, пока он прыгал по пляжу по направлению к нам. Зевать, однако, было некогда. Меня дотащили до кабины и втолкнули внутрь. Остальные сразу же присоединились ко мне, и, когда Легран запирал дверцу на задвижку, «сессна» уже разворачивалась по ветру, а рев двигателя резко усилился.

Берк поднес флягу к моим губам, и я закашлялся с непривычки, пока бренди прожигало себе дорогу в мой исстрадавшийся желудок. Я вяло улыбнулся.

– Куда теперь, полковник?