За час до полуночи (пер. Максима Дронова)

– В Конго? – спросил я.

– Занимаюсь формированием специального подразделения для поддержания порядка. Куамбра должен был найти мне несколько человек. Но выродок даже не попытался. Сейчас на аэродроме меня ждет старенький «Ди-Си-3». Только теперь в нем некому лететь.

– Кроме меня.

Слова сами собой соскочили у меня с языка, я даже не подумал, прежде чем произнести их. С одной стороны, меня снедало тщеславие. Однако все было не так просто. Я обнаружил, что мне не хотелось ударить в грязь лицом после его похвалы. Профессионального психолога, вероятно, не очень затруднил бы анализ моего состояния. Я слишком рано лишился отца, а вместе с ним и родственников по отцовской линии. Стал скитальцем, чтобы забыть события ужасных дней, унесших мою мать и оставивших меня совсем одного в этом мире, с единственным человеком, которому действительно был небезразличен – моим дедом. С единственным, которого боялся любить.

В мои мысли ворвался голос Берка:

– Ты говоришь серьезно?

– Куамбра был первым человеком, в которого я стрелял за свою жизнь, – ответил я. – Хочу, чтобы вы ясно это поняли.

– Четыреста тысяч франков в месяц, – сказал Берк, – включая все остальное.

– Включая саван? Я слышал, там неспокойно.

Берк на глазах изменился – от души рассмеялся в темноту, протянул руку и сжал мою кисть.

– Я научу тебя, Стейси, всему, что нужно. Мы прогрызем себе дорогу с одной стороны Конго до другой и выйдем, смеясь, с набитыми золотом карманами.

За горизонтом прогрохотал гром, как удар в огромный барабан, и начался ливень, плотный и теплый. Брезентовая крыша кузова прогибалась под тяжестью потоков воды. В воздухе запахло электричеством. Меня охватило возбуждение. Полагаю, что в тот момент я страстно желал быть таким, как Берк. Ничего не боящимся, ни о чем не заботящимся крутым парнем, способным смотреть судьбе прямо в глаза и склонять ее на свою сторону.

Боже, я был просто счастлив – счастлив в первый раз за много лет, сидя в кузове грузовика, везущего меня сквозь ночь и ливень, которые наполняли мои ноздри ароматами Африки.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

«Выродки Берка» – так некоторые газеты называли нас после первого же набега в Катангу. Мы потеряли много людей, однако другие потеряли больше, и газетные истории определенно помогали нам в вербовке. На некоторое время газетчики создали вокруг Берка нечто вроде легенды, совершенно позабыв о нем впоследствии, но уже тогда наша репутация как привилегированного формирования была незыблема. Отыскивать новых людей не составляло никакого труда, и Берк мог спокойно выбирать тех, кто ему нужен.

Это были чудесные времена – лучшие в моей жизни. Тяжелые, но прекрасные. В первый раз я ощущал в себе силу, испытывал свою смелость – как я подозреваю, этим занимались большинство наших людей – и обнаружил, что в минуту опасности был способен идти, а не бежать, что, если вы действительно понимаете в этом толк, было немаловажно.

Берк никогда не успокаивался. Во время короткого затишья он как-то заставил нас тренироваться в прыжках с парашютом из старенького «рапида» на аэродроме в Лумба. Через месяц мы уже применяли этот навык на практике, высадившись на станцию в Кассаи и опередив таким образом отряд симбов – свирепых партизан, обитателей этого района. Мы пробили себе дорогу через две сотни миль недружественных джунглей, освободив по пути восемь монахинь.

За эту маленькую увеселительную прогулку Берк стал полковником, а я получил звание капитана – в то время я должен был всего лишь заканчивать третий курс Гарварда. Жизнь, полная напряжения и опасностей, была страсть как хороша, а деньги действительно текли рекой, как и обещал Берк. Два года спустя те, кто остался в живых, уволились и определенно ни о чем не жалели.

* * *

Вопреки общепринятому мнению, большинство наемников в Конго шли туда по той же причине, по которой молодые люди обычно вступают в Иностранный Легион. Сложности, однако, начинались тогда, когда действительность такой службы представала во всей своей красе. Однажды мне пришлось наблюдать останки местных жителей, разрезанных на куски циркулярной пилой. Я также знал наемников, которые имели привычку закладывать пленных в пустые зарядные ящики и сбрасывать в озеро Киву – но и то только в том случае, когда уставали использовать их в качестве живых мишеней.

Между двумя этими полюсами – Конго и Ямой – я сильно изменился, чего нельзя было сказать о Пайете Джагере – он оставался таким же, каким я его увидел впервые. Выходец из маленького городка в южном Трансваале, где еще верили, что у кафров нет души, он был одним из немногих уцелевших из первоначального состава. Как ни странно, Пайет не был расистом. Он присоединился к нам, поскольку возможность непыльной работы и кое-каких денег в кармане выгодно контрастировала с жизнью на семейной ферме под началом отца, у которого в одной руке была Библия, а в другой – хлыст, одинаково применяемый как к сыну, так и к кафрам, которым не посчастливилось работать на ферме.

Пайет, я думаю, выжил исключительно благодаря тому, что поклонялся Берку, как богу, и с радостью шел за ним в преисподнюю и обратно, не подвергая ни малейшему сомнению его действия.

Я наблюдал за его отражением в зеркале, пока он аккуратно сбривал мне бороду, – загорелый, тщательно причесанный юный бог, мечта любого режиссера на роль молодого офицера СС, озабоченного муками совести и приносящего себя в жертву ради красивой девушки в финальной сцене фильма.

В дверях стоял Легран; его добродушное крестьянское лицо было бесстрастным, из-под густых шикарных усов выглядывал окурок сигары. Как я уже говорил, большинство наемников в Конго были искателями легкой наживы, однако встречались и исключения; Легран был одним из них – убийца, отправлявший людей на тот свет без малейших угрызений совести. Стрелок Иностранного Легиона, который сбежал в Конго в поисках убежища, он всегда относился ко мне подчеркнуто уважительно, несмотря на мою молодость. Как мне кажется, за мое умение владеть оружием, впрочем, как и всем остальным.

Пайет аккуратно убрал горячее полотенце и сделал шаг назад. Из зеркала на меня уставился незнакомец, на смуглом от загара лице которого резко выступали скулы, а темные, слегка запавшие глаза смотрели задумчиво и спокойно, словно чего-то ожидая.

– Кости целы, а мясо нарастет, – заметил Пайет. – Хорошая пища и обилие красного вина определенно поправят дело.

– И немного женской ласки, – серьезно отозвался Легран. – Ласки женщины, которая знает, что от нее требуется. Вот тогда набор будет полным.

– На Сицилии девушек хватает, – сказал Пайет.

Я резко посмотрел на него, но прежде чем успел спросить, что он имеет в виду, в комнату со стороны веранды вошла похожая на гречанку женщина, в глазах которой стоял вопрос. Ей было лет тридцать-тридцать пять на вид – точнее определить возраст местной жительницы, очевидно крестьянки, было невозможно. Иссиня-черные волосы свободно ниспадали на плечи, кожа имела оливковый оттенок, во взгляде светилась доброта.

Легран и Пайет рассмеялись, и Джагер показал французу на дверь.

– Мы оставляем тебя, Стейси. Желаем приятного отдыха.

Пока отголоски смеха стихали за закрытой дверью, женщина подошла и положила на кровать два чистых полотенца и белую рубашку. Затем улыбнулась и сказала что-то по-гречески. Греческий располагался за пределами моих познаний, поэтому я перешел на итальянский, вспомнив, что Греция была захвачена Италией во время войны. Но это не помогло, так же как и немецкий.

Тогда я беспомощно пожал плечами, а женщина улыбнулась снова и почему-то погладила меня по голове, как школьника. Я все еще сидел напротив зеркала, где Пайет брил меня. Женщина стояла совсем близко, ее груди были на уровне моего лица. Запаха каких-либо духов не чувствовалось, однако ее дешевое хлопчатобумажное платье было только что выглажено, и поэтому от женщины исходил кружащий голову аромат свежести, от которого во мне начало просыпаться нечто давно забытое.