За Отчизну
Шрифт:
За ним поспешили и все остальные.
Позади них возник ропот толпы, перешедший в яростный крик:
– Убийцы, убийцы!.. Проклятые!..
Толпа добежала до места казни и окружила его плотным шумящим кольцом.
Высокая пожилая женщина во вдовьей одежде протиснулась через гущу народа, подошла к лежавшим телам и заботливо укрыла их белыми простынями:
– Сыночки мои, сыночки... Мученики...
– Позвольте, пани Людмила, мы их возьмем с собой.
Подошедшие студенты бережно подняли тела, уложили их на наскоро сделанные носилки и с торжественным пением понесли в Вифлеемскую часовню, где они и были похоронены.
Большая площадь Старого
3. ШИМОН
Уже с раннего утра Шимон чувствовал какое-то неприятное беспокойство. В этот день должен был погибнуть Штепан. Шимон еще вчера думал со злорадством, что Штепан и не подозревает о ловушке, которая его ожидает. Но сегодня утром в его сознании с убийственной отчетливостью всплыл вопрос: "За что я так ненавижу Штепана? Дурного он мне ничего не сделал. Почему же я так радуюсь наступлению сегодняшнего утра?" И ни на один вопрос Шимон не был в состоянии ответить. Но что сделано, то сделано. Оглядываться и сожалеть не приходится. Остается идти по выбранной дороге.
Шимону не сиделось дома. Ни с кем не прощаясь, он вышел на улицу и тут только вспомнил, что забыл попрощаться с Боженой. Божена на время заслонила собой неприятные мысли о Штепане и его сегодняшней ужасной участи.
Шимон вообще никогда и ни о чем глубоко не задумывался и старался всё неприятное отогнать прочь. Так было и с беспокойными мыслями о Штепане. Шимон отбросил их и занялся сравнением Эрны с Боженой - это было приятнее, чем угрызения по поводу смерти, притом вполне заслуженной, врага не только его, Шимона, но и святой церкви.
Конечно, Божена - девушка бесспорно красивая и неглупая, но куда ей до Эрны! Эрна говорит на трех языках: родном, французском и итальянском, не считая этого мужицкого - чешского. Эрна поет, играет на лютне, знает массу веселых анекдотов и умеет готовить превосходную колбасу со шпиком. Правда, нрав у Эрны немножко колючий и вздорный, а на язык фрейлен Зуммер и вовсе зла. Ее язычок Шимону пришлось на себе испытать не один раз.
А Божена - наивная, как овца, помешана на диких своих моравских преданиях, одевается по-деревенски, хоть нарядно и даже красиво. Но все равно - ганачка с ног до головы, и ничего с ней не сделаешь. Но этот старый дурень Ян Краса объявил, что дает ей приданое.. Зуммер - скупердяй, что-то хитрит; как будто и сговор был, а все свадьбу оттягивает: "Когда я выпью добрую кружку пива в твоей лавке, тогда подумаем и о свадьбе". Ишь что выдумал - "в твоей лавке"!
Правда, нассауский декан обещал хорошее дело со свечами. Если выйдет - плевать и на Зуммера и на его Эрну, хватит и красовских денежек. Надо будет только у Милана разузнать, сколько Ян Краса думает отвалить Божене. А Божена от Шимона не откажется - это так же верно, как "Pater noster". [34] Но что скажут старики и братец? Старики в конце концов согласятся, а Ратибор... Что-то он подозрительно редко разговаривает с Боженой, что-то тут есть...
Шимон, погруженный в свои размышления, не заметил, как оказался около Большой площади. Навстречу шла толпа мужчин и плачущих женщин.
34
Католическая молитва (лат.).
Шимон остановил знакомого портного:
– Ради бога, Тонда, что случилось?
– Да вы что,
Шимон, с луны слетели? Вся Прага, можно сказать, кипит, а он еще спрашивает!– Да вы не сердитесь, милый друг, я только что вышел из дому.
– Кровопийцы из радницы подло казнили трех честных чешских юношей.
– Боже мой! Трех юношей? Да кого же и за что?
– Имен их не знаю. Говорят, двое мастеровых, а третий - студент. Казнили за то, что они обличали в церквах поповских мошенников с их индульгенциями.
– Вот как?.. Ай-ай-ай! Какой ужас! А вы не знаете, где схватили этого несчастного студента?
– Говорят, в Тынской церкви, и называют его близким учеником мистра Яна Гуса.
– Самого Яна Гуса? И они осмелились!.. Но прошу прощения, нужно спешить... Будьте здоровы, дорогой Тонда!
Шимон повернулся и почти побежал домой. Сомнений не было: студент в Тынской церкви и близкий ученик Яна Гуса - конечно, Штепан. Шпион не соврал. Кончились для Божены уроки по чешскому языку и латыни... У немцев крепкая рука, здесь не шутят!
Войдя в дом, Шимон нашел одну Теклу. Войтех с Ратибором были, как обычно, в мастерской, Божена кормила гусей.
Шимон с печально-торжественным выражением лица, опустив глаза, скорбно и как бы с трудом вымолвил срывающимся голосом:
– Мать! Какой ужас и какой позор! Наш Штепан...
– Что Штепанек? Что? Говори!
– Сегодня в полдень казнен на Большой площади. С ним еще двое.
– Шимон! Так шутить нельзя! Скажи, ты шутишь?
Шимон, стоя с шапкой в руке, только низко опустил голову и чуть слышно промолвил:
– Молитесь, мать, за его грешную душу... Казнь - это не шутка...
– Войтех! Войтех!.. Божена!.. Боже мой, да где же они все!
Первая прибежала напуганная криком Теклы Божена:
– Тетя, вы звали?
– Боженка, Штепана нашего... нет больше нашего Штепана... некому тебя учить наукам...
– Жена! Чего ревешь? Что там стряслось?.. Шимон, почему мать плачет?
– Войтех грозно поглядел на сына.
– Отец, - тем же серьезным и грустным тоном отвечал Шимон, - волею божьей, страшной и позорной смертью сегодня в полдень окончил свою грешную жизнь в сем мире наш Штепан. Да будет господь милостив к его отягченной тяжкими грехами душе!
– Что ты там мелешь, дурень! Ты загадки нам не загадывай! В чем дело?
– Войтех стоял перед Шимоном, от гнева и волнения то сжимая, то разжимая свои узловатые пальцы.
– Лучше бы у меня язык отнялся, чем мне сообщать вам эту злую новость! Но, хоть и больно мне говорить, все же это горчайшая правда. По приказу короля староместская радница сегодня за ослушание и поношение святейшего отца казнила трех человек, в том числе и нашего несчастного Штепана.
– Тут что-то не то, - недоверчиво и угрюмо отозвался прислонившийся к дверям Ратибор.
– Пойду все узнаю сам.
С этими словами Ратибор выскочил и как был, не умывшись, в своем рабочем кожаном фартуке, бросился бегом по улице.
– Я сегодня посетил рано утром нашего Штепана в раднице, - продолжал свой рассказ Шимон, - и застал его там в глубокой печали и раскаянии в совершенном преступном грехе.
Шимон достал шелковый, цвета бычьей печени платок и вытер глаза.
В комнате было тихо, только сдержанные всхлипывания Теклы нарушали тишину в эту горестную минуту. Войтех стоял, опустив на грудь седую голову и мрачно уставившись в пол. Божена обеими руками оперлась о стол и стояла неподвижно, бледная, широко открыв глаза. Известие потрясло всех, никто не был в состоянии произнести ни слова.