За речкой

Я переглянулся с Плюхиным. Потом посмотрел на Бычку.

— Ты не виноват, Саша. Ты не сделал ничего плохого. Лишь выполнял свой долг.

— Я застрелил пацана, — проговорил Бычка вполголоса.

— Этот пацан, — вмешался Плюха, — он бы поперестрелял всех нас как уток в тире. И даже бровью бы не повел. И ты…

— Я застрелил пацана! — Крикнул Бычка вдруг. — Застрелил парня, которому и пятнадцати лет не исполнилось! Посмотри на него! Подойди и посмотри! Это совсем дите!

— Как я подойду?! — Удивился Плюхин. — У меня ж нога…

— Как тут воевать?! — Бычка снова не дал ему закончить. — Как тут воевать, а?! Я понимаю, когда на той стороне нормальный неприятель! Когда там сидит матерый бородатый мужик и хочет тебя застрелить! Ты это знаешь, — Бычка нервно засуетился, стаскивая с плеч ремень своего пулемета, — и потому сам хочешь его застрелить! Потому что знаешь, что или он тебя, или ты его!

Саня бросил пулемет на землю.

— Подними оружие, Бычка, — мрачно сказал ему я, а потом поднялся с корточек.

— А тут — пацан! — Крикнул мне Бычка. — У него еще волосы на роже не растут! Как таких стрелять?!

Бычка в полном бессилии развел руками. Повторил уже тише:

— Как таких стрелять? Это же… Это неправильно.

— Подними свое оружие, — я сделал шаг к Бычке.

Плюхин в полном оцепенении водил взглядом от Бычки ко мне и обратно.

— Мы сюда пришли выполнять интернациональный долг, ведь так нам говорят товарищи зампалиты, а? — Бычка дышал глубоко. Даже в темноте я видел, как его пробивает мелкая дрожь. — Говорят, что мы тут оказываем помощь братскому афганскому народу.

— Санек… Тише ты… — Попытался вмешаться Плюхин. — Ты…

Он недоговорил, потому что я показал ему руку в останавливающем жесте. Плюхин тут же затих.

— И вот как мы помогаем, а? — Бычка указал на тело парня. — Детей ихних стреляем! Вот как!

— Успокойся и подними свое оружие, Саша, — сказал я спокойно, но твердо.

На лице Бычки застыла настоящая страдальческая маска. Он тихо проговорил:

— Это что? Это выходит, мы злодеи?.. А? Скажи мне, товарищ старший сержант? Это я злодей?

— Ты отправляешь детей на убой? — Не повел я и бровью.

Слова мои, спокойные, ледяные, прозвучали в тишине туннеля, как гром среди ясного неба. И так же оставили за собой едва уловимое гулкое эхо, отразившись от стен.

Бычка, казалось, даже опешил от услышанного. Он будто бы не понял моих слов сразу. Будто бы мы с ним говорили на разных языках.

И когда до него дошло, его брови медленно поползли вверх от удивления.

— Ты вооружаешь их и засоряешь голову пропагандистским мусором? — Продолжал я.

Бычка открыл было рот, чтобы что-то сказать, но не нашел слов.

— Ты ждешь их смерти, чтобы использовать ее в своих идейных интересах?

Ефрейтор молчал. Он опустил голову, словно провинившийся ребенок.

— Нет, — ответил я. — Ты делаешь то, что и должен. Ты — выполняешь боевую задачу, потому что ты солдат. И сегодня ты ее выполнял. Как и я. Как и Плюха. Как все наши парни здесь, в Афгане.

Бычка застыл на месте, опустив голову. Казалось, он просто боялся поднимать на меня взгляд.

Я медленно приблизился к ефрейтору. Поднял его пулемет и сунул ему. Бычка торопливо схватил его. Прижал к животу и, наконец-таки, заглянул мне в глаза.

— Ты не посылаешь детей на смерть, Саша, — покачал я головой. — И в том, что этот парень погиб, нет твоей вины. Вина лежит на том, кто отправил его сюда воевать. И мы здесь сегодня только для того, чтобы найти этого сукина сына.

— Как я теперь спать-то буду? — Простонал Бычка, не найдя больше, что ответить.

— Ты считаешь себя виноватым? — Спросил я Бычку.

Тот снова посмотрел на погибшего мальчишку.

— Я убил пацана… — В неведомо который раз повторил он.

— Если ты считаешь себя виноватым, значит сегодня проповедник победил. А ты хочешь победы ублюдку, отправляющему детей на войну?

Бычка, повременив, покачал головой.

— Значит не дай ему победить, — сказал я.

— Я ж… — Он сглотнул. — Я ж теперь спать не смогу.

— Селихов! Мужики, вы там?! Время все, вышло!

Внезапный голос сержанта Андро Геворкадзе пронзил вязкую и очень мрачную тишину туннелей.

Бычка обернулся на звук. Я посмотрел туда, откуда донесся оклик поверх его плеча.

— Да! Тут мы, тут! — Отозвался вдруг Плюхин.

При этом он немного дернулся. Потом зашипел от боли в сломанной ноге.

Снова зазвучал голос Геворкадзе. В тишине повис его вопрос:

— Поднимаетесь?

Тогда я хлопнул Бычку по плечу. Тот вздрогнул.

— Если уж я нормально сплю, то ты и подавно сможешь. Лады, — я обернулся к Плюхину, — хватит тут сидеть. Поднимаемся на поверхность.

* * *

Асфандиар Кайхани по прозвищу «Шахин» сидел под каменистым выступом низкорослой скалы, что темной стеной уходила вверх, к полному звезд и очень черному небу.

Шахин машинально погладил большую, окладистую бороду. При этом он безотрывно и внимательно, словно сокол — птица, чье название стало его позывным, наблюдал за тем, как душманы выбираются из сухого колодца, спрятанного в скалистых камнях.

Когда мужчины оказались снаружи и стали помогать мальчикам подниматься наверх, один из душманов — крепкий коренастый мужчина, отделился от общей группы.

В спокойной тишине афганской ночи он не спеша побрел к Шахину.

— Кажется, твои уроки не пошли впрок, Шахин, — сказал он хрипловатым голосом старика.

Шахин неплохо знал этого человека — одного из младших полевых командиров знаменитого в этих местах Абдул-Халима. Знал он так же, что Харим не так стар, как можно было бы подумать. И не так тверд душой, как кажется на первый взгляд.

— Об этом судить не тебе, Харим, — проговорил он низким, как гул высокогорного ветра, голосом.

— Не мне? — Харим подошел и присел рядом, на камень. Поправил свой старенький, но ухоженный СКС, что висел у него на груди. — Мы потеряли много людей. Мальчик, сын Юсуфа, которого ты отправил на смерть, тоже не вернулся.

Шахин не ответил сразу. Он уставился на тени, что стояли у колодца и ждали, пока наружу по веревке выберется последний мальчишка. Это давалось мальчику с явным трудом. Видимо, автомат и боезапас мешали ему легко вскарабкаться наверх. Правда, Шахина это не слишком-то беспокоило.