За все в ответе

Л е н и н. Нужно.

Д о л г о в. По-моему, все дело в том, что старая гвардия просто устала. За плечами — тюрьмы, каторги, ссылки, болезни, раны, есть же предел человеческим возможностям?

Л е н и н. Думаете, в этом дело?

Д о л г о в. Конечно! Не случайно у молодежи совсем другое настроение.

Л е н и н. Какое?

Д о л г о в. Мне повезло, я в Москву добирался в теплушке вместе с комсомольцами, делегатами съезда. Знаете, о чем они говорили день и ночь? Как вы выйдете на трибуну и скажете: «Хватит заседать! Долой словоговорилку! Бери винтовку и штык и как один — на Польский фронт! Даешь Варшаву!» И единственное, о чем спорили, — одно будет заседание съезда и сразу же мобилизация или два, чтобы успеть новый ЦК выбрать. Если бы вы видели этих ребят, Владимир Ильич!

Л е н и н. Жаль, но, наверное, не сумею я у них выступить — очень много неотложных вопросов. Давайте пока с вами разберемся, если не возражаете?

Д о л г о в. С удовольствием.

Л е н и н. Вот тон мне ваш нравится, глаза мне ваши нравятся… Но такую чепуховину, простите, несете — зеленую!

Д о л г о в. Я не обиделся! Я не обиделся! Продолжайте.

Л е н и н (улыбнувшись). Идея мировой революции, Саша, нам очень дорога, но советизация Европы с помощью Красной Армии — это ведь революционная авантюра, и не более того! Мы никому не собираемся навязывать социализм штыками. Мы будем отстаивать социализм штыками, но это совсем другое дело. Революции не экспортируются, они рождаются изнутри. Почему мы сейчас в Польше проиграли? Из-за ошибок военных? Только ли? Мы до польского пролетариата не добрались, он был не с нами. И если кто-то рассчитывает при помощи чужих штыков или кучки «беспощадных революционеров», без поддержки народа, вопреки его воле и желанию прийти к власти и полагает такой путь правильным…

Д о л г о в. Владимир Ильич, а мы не фетишизируем народ?

Л е н и н. А разве для вас, Саша, народ — послушный, бессловесный объект руководства? Нет, извините! Когда я ответил английским товарищам не призывом к революции, что было бы преступлением, а советом работать в массах, просвещать массы и в конце концов завоевывать массы на свою сторону, вы сказали, что мой ответ…

Д о л г о в. Был странным и разочаровывающим.

Л е н и н. Откуда у молодого марксиста такое нежелание работать с массой, считаться с ней? И в то же время решать за народ, говорить от его имени? Почему мы победили в семнадцатом, хотя нас было всего лишь несколько тысяч? Потому что нас поддержали миллионы. В этом наша сила. И мы будем непобедимы, пока массы будут за нас. Самое святое для коммуниста — связь с народом. Порвутся связи, мы заживем своей жизнью, народ своей — быть беде. Поэтому не отмахивайтесь по-барски от народа, а если вы партия народа — извольте выражать его коренные интересы, извольте жить в гуще, а не отгораживаться, извольте знать настроения, знать все, понимать массу, уметь подойти к ней, завоевать ее абсолютное доверие и, конечно, не льстить массе, а говорить правду!

Входит Н а т а ш а, протягивает пакет.

Н а т а ш а. Из Реввоенсовета, материалы о Врангеле.

Л е н и н (расписываясь на корешке). Спасибо. Из Риги не звонили?

Н а т а ш а. Нет. Ходок будет в час. Сапожниковой я все объяснила, она плачет.

Л е н и н. Попросите товарищей из МК отнестись к ней очень внимательно.

Н а т а ш а. Я уже позвонила.

Л е н и н. Спасибо. И еще, если вас не затруднит: достаньте где-нибудь чайник, наполните его холодной водой и вылейте на мою несчастную голову, будь она неладна!

Н а т а ш а машинально кивает и выходит из кабинета.

Д о л г о в. Владимир Ильич, я внимательно выслушал ваши аргументы, многое заставляет меня задуматься. Но ответьте мне на такой вопрос: в чем же в таком случае заключается наш интернациональный долг?

Л е н и н. Построить подлинный социализм, дать народам мира осуществленную светлую идею, доказать преимущества социализма перед капитализмом практическими успехами. Это главное. Делать максимум осуществимого в одной стране для развития, поддержки, пробуждения революции во всех странах. Это интернационализм на деле!

Д о л г о в. Но если мы будем строить так, как сейчас, — в сутки по чайной ложке, — это никогда не кончится и ваши слова останутся лишь словами. Это с одной стороны. С другой стороны, вы говорите, что советизация Европы с помощью Красной Армии…

Л е н и н. Безусловно.

Д о л г о в. Но тогда, чтобы ускорить процесс, может быть, нам действительно необходим метод военного принуждения? Ведь человек действительно ленивое животное, без приказа и команды он работать не будет. Троцкий, на мой взгляд, прав и в том, что свободный труд производителен только в условиях буржуазного строя. В наших условиях экономику можно построить только на принудительной основе. Это лучший, идеальный метод для строительства…

Л е н и н (сдерживая себя). Чего?

Д о л г о в. Коммунизма.

Л е н и н. Какого? Того, которому Маркс дал очень точное определение — «казарменный коммунизм»?

Д о л г о в. Дело не в определениях, а в сути моей мысли.

Л е н и н. Какое отношение имеет казарма, где люди — безымянная масса, строительный материал, не больше, работают из-под палки, где отрицается личность человека, где боятся таланта и потому насильственно освобождаются от него, где отрицается культура и царствует нравственный застой, где нет жизни, а властвует регламент, — какое отношение, я вас спрашиваю, имеет эта казарма к коммунизму?

Д о л г о в. Я имел в виду нечто другое.

Л е н и н. Ничего другого вашим «идеальным» методом построить нельзя. Если замечательную идею осуществлять негодными средствами — знаете, что вы получите? Люди могут усомниться в идее и, не разобравшись, обвинить ее, а не средства — вот в чем гвоздь! (Ходит по кабинету.) Я только одного не могу понять, Саша, — откуда у вас, молодого человека, этакое барское, презрительное отношение к человеку, как к вещи? Если для коммуниста человек — это вещь, ленивое животное, тогда возможно все — от мировой революции с помощью штыков Красной Армии вплоть до мечты о коммунизме из-под палки! Но тогда, простите, это не коммунист! (Наливает из графина в стакан воду, пьет.)

Д о л г о в. Я вас очень расстроил, Владимир Ильич? Я понимаю. Но поверьте, было бы в тысячу раз хуже, я бы просто оскорбил вас, если бы стал поддакивать.

Л е н и н. Саша, я ненавижу поддакивающих. Будь моя воля, я бы во всех кабинетах повесил лозунг: «Да здравствует гибкость ума, а не гибкость поясницы!»

Д о л г о в. Я должен все это продумать, понять, а не просто запомнить.

Л е н и н. Браво, Саша! Наконец-то я слышу речь не мальчика, но мужа! Коммунизм не может быть заучен! Выстрадан, продуман, понят, освоен! Без работы мысли — это всего лишь вывеска.

Д о л г о в. И если я не приду к согласию с вами, я сам сделаю все необходимые выводы.

Л е н и н. Это какие же?

Д о л г о в. Очевидно, при таком несовпадении наших позиций я не смогу оставаться на своем посту.

Л е н и н (погасив улыбку). Какое у вас образование?

Д о л г о в. Неоконченное реальное, вытурили за листовки, потом — самообразование.

Л е н и н (обрадованно). Все дело в этом! Надо учиться, срочно, немедленно! Такая мешанина в голове…

Д о л г о в. Учиться? Сейчас? Кто меня отпустит?

Л е н и н. А вы скажите своему начальству: мне надо стать коммунистом, мне надо сесть за парту.

Д о л г о в. Я с пятнадцатого года большевик.

Л е н и н. Ну-ну, только не обижаться. У меня поводов для обид сегодня было гораздо больше. Я столько лет знаю вас, Саша, слежу за вами с откровенной симпатией, дома смеются, говорят, что влюблен… Неужели ваша чистая душа не подсказала вам, что все, что вы сегодня предлагали, — да, да, все от начала до конца! — противно большевизму, противно человеческому чувству?