За все в ответе

П л а т о н. Толковый парень?

Ф е д о р. Присматриваюсь, вроде бы берется.

П л а т о н. Почему-то считают, что для музыки нужен талант, для песни — стих, а мастеровым вроде бы любой может стать… Смотри, человека учить — не резьбу нарезать.

Ф е д о р. Понимаю. (Хочет идти в дом.)

П л а т о н. Погоди, Федор. (Помолчал, окинул сына тяжелым взглядом.) Правду говорят, что у тебя с врачихой… (подыскивает слово) шуры-муры?

Федор взглянул на отца.

(Понял, что оскорбительным показалось сыну это слово.) Называй как знаешь, по-своему.

Федор молчит.

Что же ты себя и отца срамишь? С замужней женщиной. На смех и пересуды семью нашу выставляешь… Что молчишь, язык проглотил?

Ф е д о р. Я люблю Клаву.

П л а т о н. Девчат тебе мало?

Ф е д о р. Я Клаву люблю.

Пауза.

П л а т о н (едва сдерживает себя). Любишь?.. Любовь не водят по закоулкам, не прячут! Любовь не крадут, Федор!

Ф е д о р. Мы с Клавой еще не знаем…

П л а т о н. Среди дороги остановились? Ни туда, ни сюда? Жизнь наедет и раздавит вашу любовь, коль она у вас такая!..

Ф е д о р. Мы с Клавой подумаем, решим…

П л а т о н. Единый советчик во всем, и в малом и в большом, — правда! Слышишь — правда!

Ф е д о р. Да. Правду сказать надо. А как это сделать?

Затемнение.

Ранний вечер. П л а т о н что-то мастерит.

Входит м а л я р.

М а л я р. Добрый вечер, Платон Никитич. В трудах и заботах? Правильно, надо же как-то время убивать. Человек на пенсии — все равно что в чистилище: впереди — либо рай, либо ад. Третьего не дано. Трудитесь, дай вам бог здоровья. А что же это ваших не видно?

П л а т о н. Невестка повела мать и Таню на концерт — японцев слушать. Говорят, поют хорошо. А Федор скоро будет.

М а л я р. Пусть себе поют, а у нас свое дело. Знаете, я даже не поверил, когда вы позвонили…

П л а т о н. Почему?

М а л я р. Известное дело: вы любите деньги в свой карман складывать, а вынимать… (Жест.) А тут раскошелиться придется. Вам побелка-покраска?

П л а т о н. Да.

М а л я р. Даю материал для размышлений: если будем договариваться официально, побелка затянется на месяц, а то и на два. Если же договоримся по-человечески, три-четыре дня, знак качества — и будь здоров! Вот и вся история с эпилогом!

П л а т о н. А успеете и на работе и здесь?

М а л я р. Ассигнации ваши — дело наше. Каждому хочется не просто хлеба, а хлеба с маслом.

П л а т о н. Крадешь, воруешь?

М а л я р. Кручусь! Темными, запутанными дорожками приходится человеку бродить в поисках масла к хлебу, Платон Никитич. У меня семья: жена — врач, дочь в школу ходит. Деньги мне очень нужны.

П л а т о н. Жена тоже зарабатывает?

М а л я р. Не зарабатывает, а зарплату получает. Зарабатывать, я считаю, — это то, что сверх зарплаты. Она, бедняжка, ходит по домам, людей обслуживает, ищет всякие недуги в человеке, а пользы от этого — ноль целых… У меня закон: зарплату-до последней копейки семье, а навар — это уже мое.

П л а т о н. Куда же ты расходуешь свой навар?

М а л я р. Вы уже в таком возрасте, что долговато вам объяснять придется. Ближе к делу. Магарыч! Потом уж разговор — таково правило трудящегося человека.

П л а т о н. Хорошо. (Выносит бутылку и какую-то закуску.) Ты почему с завода ушел?

М а л я р. Ямку нашел. (Наливает рюмку.) Если бы вы рыбачили, то знали бы: рыба, как правило, ямки любит. Почему? Там корм собирается. Я откровенно с вами, потому что вы мне почти крестный отец. Помните, в детстве меня пацаны дубасили, а вы защищали? (Кивнул на бутылку.) Еще по маленькой.

Платон наливает рюмку.

А себе?

П л а т о н. Не могу.

М а л я р. Неволить не стану. Водка — это лекарство: от хандры, от горя, от счастья, от безделья, от переутомления, от любви, от ревности… Единственное универсальное лекарство. (Пьет.) К нему привычка нужна. (Налил еще рюмку, выпил.) Говорите, ворую? Все воруют. Кто может, кто умеет, кому есть где украсть, тот и ворует. С ними борются, а они воруют… Один потянет — ему выговор. Другой — его с работы, третий — его в кутузку… А сколько неуловимых? Платон Никитич, их легионы! Я как раз из тех, которые вроде бы и крадут и не крадут. На грани… Для меня статьи не существует.

П л а т о н (увидел кого-то). Ну, закусишь потом, иди обмерь комнаты, осмотри, чтобы знать, какова работа.

М а л я р. Что мне обмерять… Я глазом поведу — и дело в горшочке. (Идет в дом.)

Входит К л а в а, красивая женщина лет тридцати.

К л а в а. Немножко задержалась.

П л а т о н. Простите, что я в выходной вас позвал.

К л а в а. У болезней нет выходных, да и у врача тоже. Сердце пошаливает, наверное?

П л а т о н. Все, что ни есть, на сердце ложится, Клава.

К л а в а. Пойдемте в комнату, я вас послушаю.

П л а т о н. И здесь можно.

К л а в а (раскрывает чемоданчик). Измерим давление?

П л а т о н. Не трудись, Клава.

К л а в а. Надо обязательно.

П л а т о н. Обойдемся.

К л а в а. Вы недооцениваете медицину…

П л а т о н. Человек и без врача знает, что к чему.

К л а в а. Зачем тогда вы меня позвали? Чай пить?

П л а т о н. Можно и чаем угостить.

Из дома выходит м а л я р.

М а л я р (увидел жену). Клава, Клавочка, Клавуся, за мной пришла?

К л а в а. К больному.

М а л я р. Это кто — больной? Платон Никитич? Да он и в двадцать первом веке будет пополнять свою сберегательную книжку.

П л а т о н. Если доживу — буду.

М а л я р. Вовремя ты явилась. Будешь теперь знать, почему иной раз я прихожу домой не в форме. Разве я собирался выпивать? И в мыслях не было! А вот Платон Никитич выставил. Видишь?! (Жест.) Садись, Клавочка, с нами.