Заброшенный полигон

— Когда?

— А на этой неделе. Я скажу. Лады?

— Хорошо, договорились.

— Ну давай, катись. Да не держи на отца зла. У меня и впрямь накипело. И ты прости, если что не так, я, знаешь, могу сгоряча. Так что прости, Коля.

— Да брось, батя! Мы же мужики, понимаю.

Отец раскинул руки, словно распахнул ворота крепости, до этого наглухо, прочно стоявшие закрытыми, и Николай покорно шагнул в отцовские объятия. Отец крепко обнял, прижался щекой, но вдруг разжал руки, оттолкнул Николая, отошел к поленнице, принялся набирать дрова в беремя. Николай быстро пошел к машине, у него тоже першило в горле...

3

Катя поджидала его на лавочке возле своего дома. Едва села, к машине подошли трое парней. Первый был Николаю знаком: лошадиные зубы, бараньи завитушки на голове — тот самый, у которого покупал бензин.

— Катаемся? — спросил он, обращаясь к Кате.

Николай тронул с места, но парень вдруг прыгнул и загородил дорогу.

— Чего надо? — спросил Николай, удерживая машину педалью сцепле­ния.— Отойди с дороги.

— Жду ответа,— с кривой ухмылочкой сказал парень, не спуская глаз с Кати.

— Отойди, тебе говорят,— повторил Николай и, чуть отпуская педаль сцепления, начал сдвигать парня машиной.

Изображая ужас, парень заулюлюкал, повалился животом на капот, вытянул руки. Николай тормознул, взялся было за ручку дверцы, но Катя жестом остано­вила его, высунулась из кабины, сказала спокойно:

— Помнешь машину, родители шкуру с тебя спустят.

— У меня их, этих шкур, знаешь сколь? — Дурачась, парень растопырил пальцы.— Во!

— Все это очень глупо, Ишак. Глупо и неинтересно,— сказала Катя.— Дай дорогу.

— А пропуск есть? — спросил парень, обращаясь только к Кате.

— Есть.

— Покажи.

Катя показала ладошку. Парень удовлетворенно кивнул, сполз с капота и, сделав под козырек, встал чуть сбоку, с Катиной стороны. Николай рванул с места, обдав компанию облаком пыли. Катя дотронулась до его руки.

— Коля, не обращайте внимания.

— Что за идиот?

— Ишак. Прозвище. А вообще-то Клюнин Петька. Недавно вернулся из заключения, работает на самосвале. Ишаком прозвали, потому что кричал, как ишак. Был такой период...

— По-моему, он плохо кончит.

— Да уж наверняка. Ванька, его старший брат, помните?

— Ванька Клюнин? Ну как же, как же. Жлоб, еще здоровее Ишака. Они с того края магазин обокрали. Шпана!

— Верно. Два года дали. Потом вернулся и Москалева — был тут такой пьянчужка, вроде Чиликина,— облил керосином и поджег.

— Ну и... судили его?

— Семь лет дали. Родители его вообще до ручки дошли из-за них, идиотов. Один сидит, другой куролесит.

— Скоро сядет.

— Ой, не надо!

— Почему?

— Ну как же, сядет, значит, натворит что-нибудь, искалечит кого-нибудь. Нет уж, пусть гуляет...

Быстро смеркалось. На открытых местах было еще светло, хорошо различимы были сама дорога, и гравий на бровке, и придорожные канавы, заросшие бурь­яном, но когда въехали в лес, пришлось включить фары. Даль дороги, изгибы и низины затягивало туманом, из болот поднимался пар, пахло прелью, торфяным духом, влагой. Где-то прокричал филин, даже шум машины не заглушил его скорбного воя. Между густыми сошедшимися кронами пятнисто светилось еще яркое небо, а внизу таились мрак, плесень, комарье и лягушки — завели свои ночные трели и трещали без умолку, как цикады.

Проехав между двух корявых, словно отпрянувших друг от друга рябин, Николай вырулил на поляну к часовенке, заглушил двигатель, прислушался. Катя поглядывала то на него, то на освещенный подвесными лампочками «само­вар».

Гудел трансформатор, мигали фиолетовыми огоньками неонки на выносном пульте, брезентовый полог был сдвинут в сторону, над жерлом «самовара» струи­лось оранжевое свечение. Озадаченный Николай вылез из машины, заглянул в часовенку. Там никого не было — басовито гудел главный пульт, светились лампочки подсветки приборов, бегали, перемигиваясь, неоновые глазки счетчи­ков импульсов. Не видно было людей и в палатке. Они заглянули в сарай — никого, лишь многоэтажные полки с банками конденсаторов.

«Самовар» набирал мощность — воздух над ним светился размытой струей. Мерцая, вздрагивая, пульсируя, она то сжималась и тускнела, то вытягивалась ввысь и разгоралась, освещая палатку и баллоны с газом бледным прозрачным светом. Свист постепенно утончался, звук становился свиристящим, в нем проскальзывали басовитые нотки. Уже не слышно было гудения и перещелкивания приборов. Струя тянулась все выше и выше, красные тона отогнало к краям — в центре возник ярко-белый стержень, который, все утончаясь, рвался ввысь, пропарывал острием ночную мглу. Шум перешел в рев, свист — в треск, будто разрывали стеклоткань.

Николай вставил в уши заглушки и хотел было пойти к баллонам, чтобы отрегулировать подачу газа, но тут из темноты на поляну выбежали Вадим и Олег. Оба несли трехлитровые банки, в которых что-то прыгало, шевелилось, дергалось. Вадим пробежал мимо Николая со своей кривой ухмылочкой. Олег, виновато потупясь, пробормотал что-то и припустил за Вадимом к «самовару».

Николай осмотрелся. Они стояли с Катей между сараем и установкой. Все пространство вокруг «самовара» было хорошо освещено. Трава выкошена, вы­топтана, от часовенки к навесу проложены дощатые настилы, чтобы не мочить ноги во время дождя,— ионизаторы питались высоким напряжением, поэтому влажность тут имела большое значение: могло крепко тряхануть при случайном прикосновении к высоковольтным проводам. И только теперь он заметил, что от нижнего, всасывающего конца трубы до часовенки вдоль по настилу выстроились стеклянные банки с завязанными марлей горловинами. Он поманил за собой Катю, подошел поближе. В банках шевелились какие-то существа — зеленовато­бурые, глазастые, пупырчатые. Присев на корточки, он присвистнул от удивле­ния — лягушки! Вяло ползают друг по дружке, пялятся выпуклыми глазами, гладят лапками стекло в тщетных попытках выбраться наружу. Сначала ему стало смешно: при чем тут лягушки, абракадабра какая-то! Но, оглядывая этот странный ряд из банок, он понял, что все это неспроста, тут затеян какой-то эксперимент. Это его возмутило — вместо того чтобы заниматься темой, градуи­ровкой и самими испытаниями, эти два изобретателя развлекаются опытами над живыми существами! И еще тайком от него, главного тут хозяина!

Возмущенный, но и заинтригованный, Николай пошел к установке. Вадим и Олег раскладывали по пол-литровым банкам с марлей, стоящим таким же рядом в противоположном направлении, свежую добычу из трехлитровых банок. В первой банке, у самой трубы, свернувшись кольцами, лежала небольшая га­дючка. В остальных сидели лягушки, кузнечки, какие-то жуки, бабочки. Размах предстоящего эксперимента поразил Николая — эвон как развернулись! Разго­варивать было невозможно из-за шума, и Катя лишь разводила руками, показы­вая, как она удивлена.

Вадим впереди, Олег — за ним пронеслись мимо них в часовенку. При этом Вадим нахально подмигнул Николаю, дескать, подожди, не то еще будет. У Олега вид был запаренный, волосы потными, слипшимися сосульками висели на лбу и на затылке, в глаза он не смотрел, боялся.

В часовенке раздался щелчок пускателя, и «самовар» тотчас взвыл, входя в форсированный режим. Струя сжалась в тончайшую иглу, скользнула в небо и вытянулась сияющей струной, конец которой неразличимо терялся в вышине. Николай кинулся в часовенку с намерением немедленно отключить установку, но из дверей, чуть не сбив его, выскочили друг за другом Вадим и Олег и как-то странно, вприсядку стали продвигаться от банки к банке, разглядывая содержи­мое и делая записи в своих блокнотах. Николай тоже присел над банкой — лягушки в панике, отчаянно прыгали на стенки, давили друг друга, потом вдруг повалились навзничь и замерли, чуть подергивая лапками. И дышали они как-то странно: сначала часто, жадно, разинув пасти, потом все реже, как бы нехотя, лениво. Николай удивленно глядел на них, теряясь в догадках: что это — шок? отравление? смерть?.. Что так подействовало на них? Неужели «самовар»? Похо­же, он. Но что именно? Звук? Излучение? Ионизация? Поле?