Заброшенный в природу

— Лопе, — говорю, — это ты?

Все так обращаются к Лопе — по имени и не называя себя. И он так же разговаривает с людьми, и точно так же не представляется. Но тем не менее, все его знают.

— А кто же еще? — громогласно отвечает он, скользнув по мне взглядом. — Или, может, я похож на Святую Агнессу? Хесус, ты что скажешь?

Наш кучер Хесус, который, как я понимаю, играет роль крестьянина с ведром, пожимает плечами:

— Я скажу: Святые угодники, моя жена отказалась стирать.

— Немножко живее, — гремит Лопе.

— Святые угодники, — Хесус молитвенно складывает руки, обращаясь к небесам, — моя жена больна, она отказалась стирать!

— Мертва! — выкрикивает Лопе.

— Святые угодники, — повторяет Хесус, — моя жена мертва, она отказалась стирать!

— Вот теперь хорошо. Запиши это, — говорит Лопе кому-то в сторону. — Потом обкатаем.

Там, в темноте, сидит его помощник, который записывает реплики.

— Лопе, — выкрикиваю я (потому что здесь все кричат), — что ты делал в Англии?

— Я никогда не был в Англии. Был где-то рядом, — отвечает он мне. Наверное, он имеет в виду свое возвращение с армадой, когда им пришлось обойти весь британский остров.

— Да ладно, будешь мне рассказывать! — заявляю я.

Читатель должен знать, что меня трудно провести, так как я отношусь ко всему скептически и не лишен проницательности. Очень трудно.

Лопе наверняка это почувствовал, потому что ничего не ответил, лишь пожал плечами.

— Хесус, — выкрикнул он, — толкни ведро ногой и зарыдай!

Хесус толкнул ногой ведро и завыл, как койот.

Лопе одной рукой отряхнул рубашку, а другой вытер лоб.

— Идиоты, кто вам велел налить в ведро воды? — выкрикнул он.

— Энрике, — тут же ответил Хесус.

— Лопе, — продолжаю я, — ты должен написать что-то про Англию.

— Возможно, — отвечает Лопе. — Завтра. Завтра я напишу пьесу про Англию.

— А та, которая о Марии де Бланка, сеньор? — спрашивает его помощник.

— Ну, значит послезавтра, — Лопе впервые смотрит на меня. — Послезавтра напишу пьесу про Англию.

— Лопе, — обращаюсь к нему. — Мне нужен Хесус.

— Можешь его забирать, — разрешает он.

Спускаясь со сцены, Хесус споткнулся, но сумел сохранить равновесие.

Правда, он что-то сказал при этом, но я не стану записывать.

— А что… — продолжает он говорить, но я не слышу его из-за громовых раскатов голоса Лопе. Жестом предлагаю ему выйти на улицу. Снаружи солнце ласково касается моего лица. Уличный шум напоминает журчание водного потока. Я вздыхаю.

— Нужно поехать в Пиньян, Хесус, — говорю я.

Он снова произносит нечто такое, что я не стану записывать. Я молча пожимаю плечами, и мы отправляемся к большому белому дому доктора Монардеса. А точнее, к тому дому, где он сейчас находится. Какой-то идиот идет впереди нас, постоянно путаясь под ногами.

— Эй ты, козел, — говорю я ему, — не путайся под ногами!

Тот попытался было что-то ответить, но вмешался Хесус, который снова произнес такое, что не стоит записывать. Если кто-нибудь вдруг решит написать сочинение, в котором употребит все слова, используемые жителями Севильи, то полкниги, несомненно, будет состоять из многоточий.

Идиот отошел в сторону, продолжая бормотать что-то себе под нос.

Мы с Хесусом продолжаем путь. Солнце нежно ласкает нас своими лучами, согревая кровь.

— Хесус, — говорю я, — а теперь скажи еще что-нибудь.

— Что мне сказать… — и следует новая тирада.

Увы, спасения нет.

Доктор Монардес ждет нас у калитки, ведущей во двор. Рядом с ним много детей, которых он угощает конфетами. Завидев нас, он прогоняет детей, замахнувшись тростью и говоря: «Пошли, пошли, у меня дела. Некогда мне с вами ерундой заниматься». Эту трость доктор использует скорее для красоты и пущей важности, а не для чего-либо другого.

— Ну наконец-то, Гимараеш, — выкрикивает доктор. — Я уже было подумал, что ты уехал в Португалию.

— Что мне там делать? В Португалии ничего нет, — отвечаю я, помогая Хесусу запрягать лошадей. — Лопе здесь.

— Не может быть, — восклицает доктор.

— Здесь он, здесь, — подтверждает и Хесус. — Будем с ним играть трагедию.

— И где же? — интересуется доктор.

— В «Марии Иммакулате», — отвечаю я.

В таком случае поехали. Чем раньше мы выедем и поймем, чего от нас хотят, тем скорее сможем вернуться. Кто рано встает…

— …тому Бог подает, — закончил я фразу.

Спустя несколько минут мы уже были в пути. Я высунул руку из окна кареты и ощутил легкий, приятный ветерок. Солнце прогрело воздух, и я закрыл глаза. Сквозь веки я ощущаю, как солнечные блики пробираются сквозь кроны придорожных деревьев и легонько перебегают по моим сомкнутым векам. Я слышу стук колес и цокот копыт. Рядом со мной доктор Монардес закуривает сигариллу. На секунду я открываю один глаз и смотрю на него. Он повернулся в сторону и задумчиво глядит в окно. Лицо его разделено пополам светом и тенью. Я снова закрываю глаза и слушаю звуки, сопровождающие нашу поездку. Urbi, Urbi et Orbi, римлянин Эпиктет.

4. ДЛЯ ЛЕЧЕНИЯ ВЗДУТИЯ У ЖЕНЩИН

В Пиньяне нас уже ждали. На этот раз — женщина, вся отекшая, лежала на кровати и громко стонала. Ее огромный живот занимал половину кровати.

— Спокойно, женщина, — сказал доктор, положив ей руку на лоб. — На каком ты месяце вздутия?

— На восьмом, — ответила она, продолжая стонать.

Поскольку я знал, что нужно делать в таких случаях, я попросил принести дров, разжег огонь в печи и стал ждать, приготовив большой лист табака.

— Как тебя зовут? — услышал я голос доктора у себя за спиной.

— Мария, — ответила женщина.

— Зачем я спрашиваю… — пробормотал доктор себе под нос.

Когда огонь в печи достаточно разгорелся, я разворошил дрова, отодвинул щипцами пару угольков в сторону и принялся вертеть над ними лист табака, словно мясо на вертеле. Листку предстояло нагреться, но не сгореть. Поскольку у меня уже был опыт в «поджарке табака», как называет этот процесс доктор Монардес, то очень скоро лист был готов. В свое время для достижения нужного результата мне нужно было два-три листка, но постепенно я добился большой ловкости в этом деле. Перебрасывая горячий листок из одной руки в другую, я подошел к кровати и осторожно положил его на пупок.