Заброшенный в природу

— Что случилось? Что это было? — загалдели люди.

— Внутри что-то было… — начал рассказывать я.

— Наука победила, глупцы, — прервал меня доктор, — вот что это было. — Наука восторжествовала!

Я забрался в карету, доктор закрыл дверцу со своей стороны, я тоже захлопнул со своей. Потом карета слегка качнулась — это Хесус вспрыгнул на козлы. «Но, трогай!» — вскричал он, и спустя секунду мы понеслись вперед.

Дорога от Утреры до Севильи неблизкая, и мы с доктором невольно заговорили о случившемся.

— То, что там находилось, сеньор, — необыкновенно подвижное, — начал я разговор. — Оно перемещалось из одного конца церкви в другой, подобно ветру.

— Конечно, — сказал доктор. — Духи — они такие.

— Но ведь вы же сказали, что духов нет…

— В принципе это так, хотя всякое случается, бывают и исключения. А духов и вправду не существует, — утвердительно кивнул доктор Монардес. — Недоразумения случаются. Точно так же, как в науке, Гимараеш. Есть правила, а есть исключения.

— Значит, получается, что духи все-таки существуют, — произнес я, немного поразмыслив.

— Почему ты так думаешь? — возразил доктор. — Духов нет. Просто попадаются какие-то недоумершие сумасшедшие идиоты, плод какого-то сбоя в деятельности природы, но даже они — большая редкость. Ты когда-нибудь видел мух, которые вдруг исчезают?

— Нет, — признался я.

— Иногда, — стал рассказывать доктор, — особенно в Испании, поскольку она находится на юге, — он предупредительно поднял палец вверх, — муха, которая до этого свободно летала у тебя в комнате, вдруг исчезает. И если ты, подобно мне, привык убивать каждую муху, которая осмелится влететь в комнату, рано или поздно ты обязательно отметишь этот факт. Нельзя сказать, что она где-то прячется или садится там, где ты можешь ее не увидеть. Это тоже возможно, но бывает реже. В случае, о котором я говорю, она просто исчезает. Вот так летает себе, летает и вдруг исчезает. Иногда снова появляется, а иногда нет. Это просто ошибка в деятельности природы, functia errуnea. То же самое касается и так называемых духов.

Доктор умолк, и некоторое время мы ехали молча. Наши тела раскачивались из стороны в сторону, потому что карета тряслась по неровной каменистой дороге. Вперед — назад, налево — направо; вперед — назад, налево — направо.

— В принципе, — снова заговорил доктор, — пять всегда больше трех. Если ты не веришь, дай мне пять дукатов, а я дам тебе три. Однако три арбуза больше пяти яблок, а порой и три яблока могут быть больше пяти других яблок.

— Разумеется, так, — согласно закивал я головой. — Три яблока из Педештры намного больше пяти яблок из Рокельме. Это местечки в Португалии, — пояснил я.

— Вот видишь! Но ты, тем не мёнее, не станешь утверждать, надеюсь, что три больше пяти. Это просто недоразумение. Обычно недоразумения можно разрешить, если к правилу добавить кое-какие уточнения. Но иногда требуется много уточнений. Духов не существует, но порой нужно уточнить. Необходимость в подобных уточнениях мы и называем недоразумением.

— Ясно, — сказал я.

— Во всяком случае, это совсем не так, как считают невежественные крестьяне, — что некая бессмертная душа носится туда-сюда в воздухе. Она якобы может размышлять, у нее есть память, она может чувствовать и может даже что-то нам сообщить. Это просто бестелесная масса, не до конца умершая субстанция, которая может стучать тарелками или другой посудой, но вряд ли способна на что-то большее. Это исключительно редкая ошибка природы, нечто подобное уродцу с тремя руками, и ее лучше сразу уничтожить, потому как она создает лишние проблемы.

— Но мы не знаем, как ее уничтожить, — заметил я.

— Не знаем, — согласился доктор, — но догадываемся. Палкой. Дубинкой. Огнем. Как любое другое животное. Держу пари, что они не выносят огня.

— Вы не выносите духов, сеньор, — сказал я. И тут же быстро поправился: — Не любите недоразумений.

— Я их ненавижу, — подтвердил доктор. — Я ненавижу все, чего не существует.

Я чуть было не ляпнул то, что вертелось у меня на языке, но, слава богу, в последний момент сдержался. Язык мой — враг мой, как известно, и может ужасно подвести. Так что нужно быть очень осторожным.

— Оно действительно очень противное, Гимараеш, — продолжил доктор. — Оно постоянно атакует жизнь. Хочет вернуться сюда, на эту и без того грязную планету, и продолжить загрязнять ее своим телом, давить на нее своей ничтожной душой, размножаться и довлеть над всем сущим, вроде тебя и меня. Мир был бы намного чище, яснее и проще, он был бы блестящим и стерильным, как хирургический скальпель, как на других планетах, если бы природа была более разумной. Но, увы, это не так. Природа непрерывно совершает ошибки. Поэтому ее надо постоянно контролировать и помогать ей. Именно это и делает медицина. У природы женская душа, женские инстинкты. Она все время хочет размножаться, рожать, дарить жизнь. И стремится сохранить все живое. Она хочет уберечь льва и антилопу, свинью и желудь. А это очень большое недоразумение, и оттуда проистекают многие проблемы, дружок. Даже намного больше проблем, чем мы думаем, — доктор назидательно поднял палец вверх. — Если бы все зависело от природы, она сберегла бы и уродов, поскольку не делает разницы между добром и злом, красивым и безобразным, полезным и бесполезным. Для нее все это ничего не значит. Если бы зависело от нее, она бы подарила жизнь всему иллюзорному. А оно огромно, неисчислимо, Гимараеш, — повернулся ко мне доктор. — Оно может нас залить, как океан, как гигантский потоп. Запомни: никогда не давай никаких шансов ирреальному.

— Но, сеньор, если бы мы всегда руководствовались этим принципом, мы бы никогда не открыли Индий, никогда бы не обнаружили табак, это великое лекарство…

Доктор покачал головой, но только повторил:

— Запомни, что я тебе сказал.

— Хорошо, — кивнул я.

Некоторое время мы ехали молча. Но потом я не выдержал (и кто только меня дернул за язык — наверное, это от скуки!) и сказал:

— Может быть, все не так просто, сеньор!

Вряд ли можно было сказать что-то более несуразное. Сказать доктору, что он проповедует элементарные, примитивные вещи… — это ли не смертельная обида!

— Значит, ты считаешь, что все, о чем я говорю, слишком примитивно? — сказал доктор обманчивоспокойным тоном, сделав бесстрастное лицо. Я хорошо знал и это выражение, и этот тон. — Ты полагаешь, что все, о чем я говорю, примитивно и поверхностно?

Я ожидал нечто подобное и заранее придумал, что мне ответить. Я собирался сказать следующее: «Нет, сеньор, просто я полагаю, что некоторые вещи все еще до конца не известны науке. Тем более, что они лежат за пределами медицины, а потому почти не касаются нас». Но вместо этого сказал:

— Нет, сеньор. Я всего лишь полагаю, что мы не можем закрывать глаза на очевидное. В этой церкви было нечто такое, что бренчало посудой. Разве не так? Называть его недоразумением — значит сделать вид, что мы его не заметили. Это, возможно, не дух, каким его считают невежественные крестьяне, но вряд ли это просто недоразумение. Может быть, это что-то другое, еще более сложное. Кроме того, я твердо знаю, что если кошка перейдет мне дорогу, мне не повезет. Это так, сеньор, ей-богу! И я считаю, что старый Агриппа прав, когда утверждает, что, если птица вылетит у тебя из-за спины с левой стороны, это плохой знак. А если полетит с правой стороны и навстречу, то тебе повезет. Я не раз в этом убеждался, сеньор. И когда замечаю птицу слева, всегда возвращаюсь.

— Гимараеш, ты слышишь, что говоришь?! — воскликнул доктор. — Не могу поверить своим ушам! Для чего тогда я обучал тебя столько лет? Что ты несешь? И между прочим, чтоб ты знал, это говорит не Агриппа, а Плиний Старший в своей «Естественной истории». И этот Плиний — самый большой глупец на свете, а его книги — целая куча небылиц. До чего же я дожил — ты цитируешь мне Плиния! Можно считать, что то время, которое я тебе посвятил, потеряно зря!

— Ну, и как мы должны называть все это? — продолжал настаивать я.