Заброшенный в природу
Шрифт:
— А какой табак ты куришь, Джейн? — спросил доктор Монардес.
— Какой попадется, — ответила старуха. — Всякий. Это моя единственная радость в жизни.
— Сколько трубочек в день ты выкуриваешь? — спросил мистер Фрэмптон, согнувшись над тетрадкой.
— Одну утром, потом еще одну, и еще одну, а иногда — и еще одну.
— А в какое время дня? — спросил мистер Фрэмптон.
— Откуда мне знать… Днем, — ответила старуха. — Как придется. Когда съем что-то, тогда и курю.
— В какое время дня ты ешь? — продолжил расспрашивать мистер Фрэмптон.
— Да днем, сынок. В обед, — ответила старуха. — Когда мне принесут, и если аппетит будет. В последнее время мне уж и есть-то не хочется.
— Джейн, — торжественно и в то же время прочувствованно начал доктор Монардес. Он поднялся с места, подошел к старухе, слегка
— Ты правду говоришь? — Джейн подняла глаза на доктора. — Не смеешься над старухой?
— Можешь быть уверена, — утвердительно кивнул доктор Монардес. — В силу своих целебных свойств табак удлинил твою жизнь на несколько десятилетий. Он и поддерживает твои силы.
— А если я перестану курить, то умру, что ли? — спросила старуха. — На этот ее вопрос доктор ответил не сразу. А мне показалось, что в ее голосе прозвучала какая-то надежда.
— Возможно, — поколебавшись, все же ответил ей доктор. — Но ты не торопись, живи. Умереть всегда успеешь.
— Дай-то бог! — вздохнула Джейн.
Доктор легонько похлопал ее по плечу, потом выпрямился (насколько это было возможно), повернулся к нам и сказал:
— Время раскланяться с доброй женщиной, сеньоры. Оставим ее отдыхать.
— Благодарствуйте, благодарствуйте, — закивала головой Джейн.
— Да, чуть не забыл, — сказал мистер Фрэмптон. Он вынул из внутреннего кармана футляр для курительных трубок — дорогой футляр из слоновой кости отличной работы, достал оттуда трубку и положил на столе рядом с принесенным нами табаком. — Мы же тебе привезли новую трубку.
На самом деле это была его собственная трубка из вереска.
— Благодарствуйте, благодарствуйте, — опять закивала головой Джейн.
Все направились к двери, я же немного отстал от остальных, обернулся назад и сказал:
— Меня зовут Гимараеш, я из Испании. Точнее, я из Португалии, но переехал в Испанию, а оттуда приехал в Англию.
Старуха молча смотрела на меня.
— Бабуля, я хочу тебе сказать, что ты — самая удивительная женщина, которую я когда-либо встречал. Я их много видел на нашей земле, повсюду, но… — Я махнул рукой. Сегодня слова явно не давались мне легко.
— Благодарствуйте, благодарствуйте, — повторила старуха, и я вышел, испытывая чувство облегчения.
На этом наш визит закончился. Весьма памятный визит. «Она курит дольше, чем ты живешь на этом свете, Гимараеш». Я спросил себя, а хотелось бы мне достичь такого долголетия с помощью табака? И если нет такого желания, то должен ли я напрочь от него отказаться? Нет, мне было бы неприятно. Ни так, и ни по-другому. Подобные мысли или подобие мыслей продолжали будоражить мой ум, пока мы возвращались обратно. Вокруг нас простирались заснеженные, голые, наводящие тоску поля. Впрочем, при этом доктор Монардес и мистер Фрэмптон чем-то были воодушевлены, и то же я мог сказать про себя. Странная штука — жизнь, а, Пелетье? И не радует тебя, и не хочешь с ней расстаться. И зовет она тебя, и отталкивает. Подобно горькому лекарству или сладкому напитку, после которого у тебя болит голова. Но как остановиться? Ты никогда не можешь остановиться. Да тебе и не хочется. И несет тебя вот так — через поля и через снега, словно какого-то Пелетье, словно некую Медузу, а мысли в голове — туда-сюда, словно косынка на ветру. И куда ты двигаешься, куда отправился, только дьяволу ведомо. Urbi et Orbi, amigo.
11. О СПОРЕ ДОСТОПОЧТЕННЫХ УЧЕНЫХ-МЕДИКОВ — АНГЛИЧАНИНА ДОКТОРА ЧЕЙНЕЛЛА И ИСПАНЦА ДОКТОРА МОНАРДЕСА С ГЛУПЫМ И НЕВЕЖЕСТВЕННЫМ АНГЛИЙСКИМ КОРОЛЕМ, А ТАКЖЕ С ЕГО ПОДХАЛИМАМИ- СЛУГАМИ, КОТОРЫЕ ПЕРЕД ЦИВИЛИЗОВАННЫМ МИРОМ ВЫДАЮТ СЕБЯ ЗА ВРАЧЕВАТЕЛЕЙ, — ОБ ИХ ПОЗОРЕ И О ПОЗОРЕ ИХ ПРЕДВОДИТЕЛЯ
Я всегда считал английского короля глупцом. Причем не только нынешнего короля, но и всех королей до него.
Наоборот, испанский король очень умен. Но он сумасшедший. Думается, именно этим объясняется тот факт, что мы до сих пор не захватили их маленький гористый остров. Другая причина, как мне кажется, в том, что у сеньора де Леки нет к этому финансовых интересов. Ибо не будем заблуждаться — захват их бесполезного острова потребовал бы содержания огромной армии и расхода огромных средств. И что
взамен? Немного сельских угодий, поля, овцы, лес, горные пики на севере и кое-где шахты для добычи сланца. Под конец герцог де Альба разделался бы со всем этим, как он делает всегда и со всеми, но это вызвало бы немало трудностей, отняло бы много времени и немало денег. Лучше вложить все эти средства в освоение Индий, что потом вернется сторицей. С десятком тысяч головорезов ты завладеешь необъятными землями, и к тебе потекут реки серебра и золота, табака и всяких экзотических находок. Кому он нужен, тот маленький, промокший остров на семи ветрах? Да, надо признать, что сеньор де Лека прав, как всегда.Но я отклонился от темы, вернее, сделал бы это, если бы начал рассуждать. А дело касалось дебатов, которые затеял в Оксфорде английский король Яков I — «Полезно ли здоровым людям частое употребление табака?» Вопросительная форма этого предложения — чистое лицемерие, так как она предназначена лишь для соблюдения формальных требований к проведению дебатов. Ибо все знают, что Яков — большой противник табака, и, по словам мистера Фрэмптона, который получил эту информацию из своих тайных источников, король намеревался представить на дебатах свое новое сочинение, озаглавленное «Контрудар по табаку», и с помощью нескольких подставных лиц заклеймить это прекрасное растение. А его конечной целью, по мнению мистера Фрэмптона, было повышение пошлины на табак в два-три раза. Имея в виду, насколько велик спрос на табак и как хорошо он продается, можно с уверенностью сказать, что доходы королевской казны значительно бы выросли.
Как бы там ни было, мы решили присутствовать на дебатах, тем более что в Оксфорде было много любителей заокеанской панацеи и вряд ли позиция короля была бы принята без какого-либо сопротивления.
А посему от старухи Джейн мы отправились на юг, в Оксфорд, куда и прибыли как раз к началу дебатов.
Мы сразу прошли в зал заседаний Крайст-колледжа, где должен был состояться диспут. Мистер Фрэмптон настоятельно просил, чтобы доктор Монардес и я записали все высказывания. Делать было нечего. Для этой цели с помощью мистера Фрэмптона, которого здесь знали, меня усадили в конце подиума за длинный стол, где размещались все стенографисты. Благодаря мистеру Фрэмптону, мое место оказалось рядом с самим Исааком Уэйком, публичным оратором университета, который должен был вести стенограмму для Оксфорда. С другой стороны сидело несколько бородатых ничтожеств, имена которых я не пытался запомнить или даже узнать. Однако мистер Уэйк оказался весьма приятным человеком с прекрасными манерами и певучим голосом, похожим на звон серебра. С ним было очень интересно беседовать до того момента, как я ему сказал — разумеется, в шутку, — что, к счастью, с таким именем он не живет в Испании и в этом ему крупно повезло. И хотя он мило рассмеялся, потом он ни разу ко мне не обратился, а на мои вопросы либо утвердительно кивал, либо отрицательно качал головой, а когда это было невозможно, подносил палец к губам, будто собираясь произнести «ш-ш-ш», хотя и не произносил. Нечего сказать, хитрый еврей! Мне даже закралась в голову мысль, что его род, должно быть, из тех, кого испанский король изгнал из страны много лет назад, и я, сам того не желая, затронул больную для него тему. Но разве же я мог знать об этом?!
Диспут начался выступлением английского монарха, которого собравшиеся стоя восторженно приветствовали аплодисментами.
Мы тоже были вынуждены подняться, и я рукоплескал вместе со всеми, в отличие от доктора Монардеса, который, как я успел заметить, в этот момент сморкался. Но более всего меня поразил мистер Фрэмптон, который тоже аплодировал, но не так, как все, а тыльной стороной ладоней. Ну надо же! Я бы тоже так сделал, если бы мы, писари, не находились на подиуме, столь близко к королю. Не стоило из-за какой-то формальности навлекать на себя неприятности.
Король был одет в черный приталенный камзол с золотым шитьем, из-под него виднелись рукава широкой рубахи в зелено-белую полоску, шею обхватывал высокий гофрированный воротник. Наряд короля дополняли зелено-белые полосатые панталоны до бедер, серые шелковые чулки и островерхие кожаные туфли белого цвета. На его плечи была накинута красная мантия длиной до пояса, из-под которой выглядывал золоченый эфес шпаги. На голове красовалась шляпа, украшенная фазаньим пером, руки были в перчатках, а грудь украшала цепь с большим золотым крестом.