Забвение пахнет корицей

– И вообще, – подводит Гэвин итог сказанному, – твоя бабушка явно хочет, чтобы ты поехала во Францию. Вероятно, у нее для этого имеется серьезная причина.

– Да какая там причина? – глухо возражаю я. – Она больна, Гэвин. Она теряет память.

Гэвин качает головой.

– У моего деда тоже был Альцгеймер. Это ужас, я знаю. Но я помню эти моменты просветления. Особенно насчет прошлого. А судя по тому, что ты рассказала, она, похоже, была в здравом уме, когда писала этот список.

– Знаю, – сдаюсь я наконец. – Я знаю.

Когда мы выходим и я запираю кондитерскую, на улице уже начинает темнеть, синева неба делается глубже. Прохладно, я, дрожа, кутаюсь в джинсовую куртку.

– Ты как, нормально? – интересуется Гэвин и медлит, прежде чем повернуть налево. Я вижу его джип, припаркованный примерно в квартале отсюда на Мэйн-стрит.

Я киваю.

– Полный порядок. Спасибо. За все.

– Есть о чем поразмыслить, – замечает он. – Если только все это правда, – добавляет он, помолчав, – явно чтобы мне подыграть.

Я снова киваю. Меня охватывает странный ступор, как будто мозг у меня завис, перегружен всем тем, что рассказал Гэвин. Невозможно поверить, что у моей бабушки было прошлое, о котором она ни разу не заикнулась. Но приходится признать: во всем этом есть логика. И от этой логики мурашки по коже.

– Ну ладно, – подает голос Гэвин, и я осознаю, что стою посреди улицы, бессмысленно уставившись в пространство.

Тряхнув головой, я заставляю себя улыбнуться и протягиваю ему руку.

– Да, спасибо тебе еще раз. Большое спасибо. Гэвина, кажется, удивляет моя протянутая рука, однако он пожимает ее и отвечает:

– Не за что.

Рука у него мозолистая и теплая, и, сжав мою ладонь, он удерживает ее чуть дольше, чем положено.

– Надеюсь, пирожные тебе понравятся, – говорю я, показывая глазами на коробку в его левой руке.

– Это же не для меня, – улыбается Гэвин. Я внезапно чувствую неловкость.

– Ладно, действуй.

– И ты действуй, – отзывается он. Я провожаю его взглядом, и непонятно с чего на меня вдруг наваливается ощущение потери.

Глава 9

Всю ночь я ворочаюсь с боку на бок, а когда наконец удается заснуть, меня мучают кошмары. По улицам, мимо окон моей кондитерской, гонят толпы людей, как скот, направляя к какому-то поезду и загоняя в вагоны. Я выскакиваю и бегу рядом с толпой, пытаясь найти Мами, но ее там нет. Я просыпаюсь в холодном поту в половине третьего ночи. Обычно я встаю на работу без четверти четыре, но тут сразу выбираюсь из постели, кое-как натягиваю одежду и выхожу на бодрящий утренний воздух. Все равно я уже не засну.

Должно быть, начинается отлив, судя по запаху водорослей и соли от залива, в двух кварталах отсюда. В тиши раннего утра можно даже расслышать рокот волн, накатывающих на берег. Прежде чем сесть за руль, я медлю, стою у машины и глубоко дышу. Всегда любила этот запах морской воды, он напоминает мне раннее детство, когда дедушка, пахнущий морем, возвращался с рыбалки и подбрасывал меня высоко в воздух.

– Кто у меня самая любимая девочка на свете? – спрашивал он, а я взмывала вверх и летела по комнате, как Супермен.

– Я-а-а-а-а-а-а! – выкрикивала я, хохоча и захлебываясь от счастья. Мне никогда не надоедала эта игра. Я уже поняла, еще тогда, что мама, когда не в духе, может быть холодной и сумрачной, а бабушка ужасно замкнута. Зато дед осыпал меня поцелуями, читал сказки на ночь, учил меня ловить рыбу и играть в бейсбол и звал меня своей «лучшей подружкой».

Заводя мотор, я думаю о том, как мне его не хватает. Он бы знал, что делать в этой ситуации с Мами. Мне становится интересно, а были ли ему известны тайны, которые она хранила столько лет. Если он и знал, то ни разу не проговорился. Я всегда считала, что у них прекрасный брак, а могут ли отношения сохраняться многие годы, если они основаны на обмане?

В кондитерскую я вхожу в самом начале четвертого. Машинально, на автопилоте ставлю разогревать замороженные вчера маффины, булочки и капкейки, которым после этого предстоит отправиться в духовку. А потом сажусь за компьютер – у меня еще целый час до начала ежедневной кухонной работы.

Я захожу в электронную почту и с удивлением обнаруживаю в почтовом ящике кондитерской сообщение от Гэвина, отправленное вскоре после полуночи. Щелкаю, чтобы открыть текст.

Привет, Хоуп.

Я вот решил переслать тебе адреса организаций, о которых говорил: www.yadvashem.org и www.jewishgen.org – тебе лучше всего начать поиск с них. После этого ты могла бы обратиться в M'emorial de la Shoah – Мемориал холокоста в Париже. Думаю, там должны быть подробные данные по жертвам гитлеровского режима и холокоста во Франции. Дай знать, если понадобится моя помощь.

Удачи,

Гэвин.

Я сижу, уставившись в экран, глубоко дыша и пытаясь собраться с мыслями. Потом щелкаю по первой ссылке и попадаю в базу данных с именами жертв холокоста. Вот окно поиска – а под ним сообщение, что в базе данных собраны имена половины из шести миллионов евреев, уничтоженных во время Второй мировой войны. У меня екает внутри: я и раньше слышала эту цифру, но сейчас она относится непосредственно ко мне. Шесть миллионов. Бог мой. Я напоминаю себе, что Гэвин может ошибаться насчет Мами. Почти наверняка ошибается.

Текст на главной странице сайта гласит, что имена миллионов жертв так и остались неизвестными. Меня поражает, как это возможно через семьдесят лет. Как случилось, что столько людей навеки канули в неизвестность?

Я делаю еще один глубокий вдох, впечатываю «Пикар» и «Париж» и нажимаю на кнопку «Поиск».

Появляется восемнадцать результатов, и, пока я изучаю список, сердце тяжело бухает в груди. Ни одно из имен не совпадает с написанными Мами. Я не знаю, радоваться этому или огорчаться. Но в списке есть Анни, и мне становится не по себе. Трясущейся рукой я щелкаю по этому имени. Читаю появившийся на экране отсканированный текст: эта девочка родилась в декабре 1934 года, гласит он. Жила в Париже и Марселе, умерла 20 июля 1943 года в Освенциме. Я считаю в уме. Она не дожила даже до своего девятого дня рождения.

Я думаю о своей Анни. На ее девятый день рождения мы с Робом возили ее и трех ее подруг в бостонскую «Парк Плазу» на чайную вечеринку. Все девчонки были расфуфырены, точно принцессы, и хихикали над своими крохотными сэндвичами со срезанными корками. На снимке, который я тогда сделала, Анни в нежно-розовом платьице, с распущенными длинными волосами, дует на свечу на розовом торте – это до сих пор одна из моих самых любимых фотографий.

Но у малышки Анни Пикар из Парижа так и не было девятого дня рождения. Она не стала подростком, не воевала с матерью из-за подкрашенных глаз, не волновалась из-за несделанных уроков, не влюблялась, не дожила до того времени, когда всерьез задумываются, кем хотят стать.