Забвение пахнет корицей

– Помнишь, мы были на пляже, – напоминаю я. Бабушка смотрит с удивлением.

– Мы не ездили на пляж. Сейчас ведь осень. Я вздыхаю.

– Ты сама попросила, чтобы мы с Анни отвезли тебя туда. И ты кое-что нам сказала.

У Мами растерянный вид.

– Анни?

– Дочка моя, – поясняю я. – Твоя правнучка.

– Я прекрасно знаю, кто такая Анни, – отрывисто отвечает Мами и обиженно отворачивается.

– Мне нужно кое о чем спросить у тебя, Мами, – снова приступаю я, выждав немного. – Это очень важно.

Бабушка продолжает смотреть в окно, и мне уже кажется, что она меня не слышит. Но наконец она глухо произносит:

– Да.

– Мами, – начинаю я очень медленно и отчетливо, выговаривая каждое слово почти по слогам, чтобы она точно услышала и поняла. – Я должна это знать: ты еврейка?

Мами так резко поворачивается в мою сторону, что я еле успеваю отпрянуть. Вперив в меня горящий взгляд, она яростно трясет головой.

– Кто тебе сказал такое? – Голос звучит резко, почти неприязненно.

С изумлением я понимаю, что сильно волнуюсь. Хотя рассуждения Гэвина и казались мне фантастикой, я вдруг осознаю, что сама уже верю в эту историю.

– Н-никто, – запинаюсь я. – Просто я подумала…

– Если бы я была еврейкой, я бы носила звезду, – сердито продолжает бабушка. – Таков закон. А вы видите на мне желтую звезду, видите или нет? Не надо выдвигать обвинений, которых не можете доказать. Я собираюсь в Америку повидать своего дядю.

Смотрю на Мами, онемев от изумления. Щеки у нее раскраснелись, глаза сверкают.

– Мами, это же я, – мягко обращаюсь я к ней. – Твоя внучка, Хоуп.

Но бабушка, кажется, меня не слышит.

– Не приставайте ко мне, иначе я сообщу куда следует! – заявляет она. – Если я тут оказалась одна, еще не значит, что вам позволено надо мной издеваться.

Я мотаю головой:

– Да что ты, Мами, я бы никогда…

Она обрывает меня:

– А сейчас я вынуждена вас покинуть, извините. Раскрыв рот, я смотрю, как она неожиданно проворно вскакивает и поспешно скрывается в спальне. Хлопает дверь.

Я поднимаюсь со стула, чтобы пойти за ней, но останавливаюсь. Не представляю, что теперь делать. Ужасно, что я так расстроила Мами. Но ее бурная реакция привела меня в полное замешательство.

Выждав какое-то время, я все же решаюсь подойти и легонько стучу в дверь спальни. Слышно, как бабушка поднимается с кровати, пружины старенького матраса протестующе скрипят. Мами открывает дверь и улыбается мне.

– Привет, милая, – говорит она. – Не слышала, как ты вошла. Прости меня. Я просто поправляла помаду.

И в самом деле, она заново подкрасила губы своей любимой бордовой помадой. Я в замешательстве гляжу на Мами.

– У тебя все нормально? – спрашиваю я неуверенно.

– Конечно, дорогая, – звучит безмятежный ответ.

Я перевожу дух. По всей вероятности, она уже не помнит о яростной вспышке всего пару минут назад. Я беру ее за руки. Мне необходим ответ.

– Мами, посмотри на меня, – начинаю я. – Я Хоуп, твоя внучка. Помнишь?

– Разумеется, помню. Не говори ерунды. Я крепко сжимаю ее руки.

– Послушай, Мами. Я не хочу тебя огорчить или причинить тебе зло. Я очень, очень люблю тебя. Но мне очень важно знать, были ли твои родные иудеями.

Глаза ее снова вспыхивают, но на сей раз я начеку и не даю ей шанса отвести от меня взгляд.

– Мами, это я, – говорю я и чувствую крепкое пожатие ее рук. – Я не хочу тебя обидеть. Просто мне очень нужно знать правду.

Мами смотрит на меня, потом отстраняется. Я иду за ней следом к окну в гостиной. Когда я уже решаю, что она забыла о моем вопросе, Мами вдруг заговаривает так тихо, что это больше похоже на шепот.

– Бог един, моя милая, – говорит бабушка. – Он всюду. Невозможно привязать его лишь к одной религии. Ты знаешь об этом?

Я глажу ее ладонью по спине и радуюсь, что она не шарахается от прикосновения. Мами не отводит глаз от розовато-серого неба с голубой полоской у самого горизонта.

– Неважно, что мы думаем о Боге, – продолжает Мами таким же тихим, ровным голосом, – мы все живем под одними небесами.

Я в нерешительности.

– Имена, которые ты мне дала, Мами, – мягко говорю я, – Пикары. Это твои родственники? Вы разлучились во время Второй мировой войны?

Бабушка не отвечает. Она продолжает смотреть в окно. И, выждав минуту, я решаюсь сделать еще одну попытку:

– Мами, так, может быть, ты все-таки из еврейской семьи? Ты иудейка?

– Ну да, конечно, – незамедлительно отвечает она, и я настолько поражена твердостью ее тона, что невольно отступаю на шаг.

– Правда? – переспрашиваю я.

Бабушка кивает. Она наконец отводит взгляд от окна и смотрит на меня.

– Да, я иудейка, – продолжает она. – Но я также и католичка… И мусульманка тоже, – добавляет она, помолчав.

Сердце у меня обрывается. А я-то уже решила, что она понимает, о чем говорит.

– Мами, а это-то здесь при чем? – Я изо всех сил стараюсь скрыть дрожь в голосе. – Какая же ты мусульманка?

– А это не одно и то же? Разницу ведь люди сами выдумывают. Но для Бога-то все мы едины. – Она вновь отворачивается к окну. – Звезда, – шепчет она, и, проследив за ее взглядом, я вижу первую светящуюся точку на фоне заката. Некоторое время я тоже смотрю на звездочку, пытаясь увидеть ее глазами Мами. Хочу понять, что заставляет ее каждый вечер сидеть у этого окна, вглядываясь в небо и вечно что-то ища и не находя. После долгого молчания бабушка поворачивает ко мне улыбающееся лицо. – Моя дочурка Жозефина скоро придет меня навестить, – сообщает она. – Надо бы вам познакомиться. Она тебе непременно понравится.

Я опускаю голову и рассматриваю пол. Не стану напоминать ей, что моя мать уже давно в могиле.

– Конечно, обязательно понравится, – шепчу я.

– Думаю, мне нужно отдохнуть. – Бабушка глядит на меня, не узнавая. – Спасибо, что заглянули ко мне. Было очень приятно повидаться. А теперь позвольте, я провожу вас к выходу.

– Мами, – делаю я попытку.

– Ах, нет, нет. Моя mamie здесь не живет. Она живет в Париже. Недалеко от башни. Но я ей скажу, что вы передавали привет.