Зачем сожгли моё чучело

– Да это точно Псиш. Кто ещё-то? Она достала его ревностью, обещала всё рассказать его девке, вот он и…

– Да не, харош. Она недавно с какими-то байкерами затусила, мутные типы. Вот ты что-то знаешь про этих байкеров, общался с кем-нибудь из них? Нет. Никто из нас про них ничё не знает. Это кто-то из них.

– Да зачем им это? И почему ты думаешь, что это именно мужик сделал? Может, это баба! Из ревности.

– Пока что улики есть только против Псиша, – спокойно заметил Макс.

Псиш был долговязым парнем с длинными чёрными волосами и двумя кольцами в нижней губе, всегда в одной и той же кофте в чёрно-красную полоску, как у Фредди Крюгера. Он не часто проводил с нами время, всегда приходил поздно ночью. Я не знала даже его настоящего имени. Знала только, что он был старше нас, и что у него уже лет шесть есть девушка. Это совершенно не мешало ему периодически спать с девчонками из нашей компании.

Однажды я целовалась с ним. В ту ночь мы пили пиво на крыше, под утро все разошлись, и мы остались вдвоем. Говорить нам было не о чем, поэтому мы сидели молча, потом он притянул меня к себе и поцеловал. Мы целовались долго, его язык активно и настойчиво ворочался у меня во рту. Мне не нравилось, но я не отстраняла его. Просто ждала, пока всё закончится.

После того, что мне пару дней назад рассказал Макс, я постоянно прокручивала в голове эту сцену. Каким-то образом Максу удавалось быть в курсе всего.

«У Псиша дома нашли кофту со следами крови, эту его, фреддикрюгеровскую. Только говорят, что это его кровь, а не Ольки. А ещё телефон её нашли, без сим-карты и разбитый. Он говорит, что она отдавала ему телефон на починку, и проверить это никак нельзя. Ищут системный блок, который унесли из её квартиры, но у него нашли только эту грязную кофту и мобилу. Короче, пока улик не хватает, но как-то слишком много совпадений. Пока что он единственный подозреваемый», – так он сказал.

От него же я узнала, что отцом ребёнка Оли тоже был Псиш.

«Не понимаю, как они сошлись с Псишом, но сошлись. Иногда она приходила ко мне и рассказывала, что любит его, что это лучший секс в её жизни, что он пристёгивает её наручниками к батарее, а она всегда о таком мечтала. Только свою бабу он всё равно бросать не собирается. Она всё спрашивала, что ей делать, а что я мог сказать ей? Псиш всегда был странным типом, ему не зря такую кликуху дали. Оля ему сцены ревности устраивала, он вроде даже бил её, но до чего-то серьёзного не доходило. А потом она начала шантажировать, что всё расскажет его девушке. Про его измены, про ребёнка… Но как-то всё утихло. Она помирилась с Саньком, всё ему рассказала, и он принял её, ну, про это ты знаешь. Я порадовался, что всё устаканилось, они даже ездили выбирать детскую кроватку, а потом раз и… Такие дела».

Наручники, батарея, ребёнок, проломленная голова и ухмылка в гробу.

Байкеры? Вряд ли.

Это точно сделал Псиш.

Я чувствовала, как зудит у неё внутри, когда она едет с Сашей выбирать детскую кроватку для ребёнка от другого человека. Чувствовала, как её разъедает изнутри что-то тёмное, мерзкое, ядовитое. В ней одновременно росла и новая жизнь, и новая смерть. Я видела глазами стороннего наблюдателя, сверху, как ночью, в кровати, она лежит и тайком от Саши пишет сообщение Псишу. Пишет, что не может без него, что хочет умереть, что пусть он придёт, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста. А он читает, но ничего не отвечает ей. Трясущимися руками она продолжает умолять его, но он молчит, и тогда она начинает угрожать. Пишет, что он сломал её жизнь, значит, она имеет право сломать его. Что всё расскажет его девке и заставит его сделать тест ДНК, хотя и так понятно, что он отец, но она заставит. Она писала и писала эти угрозы, пока он, наконец, не ответил, что зайдёт к ней, и что им «надо поговорить». Кулак, сжавший все её внутренности, разжимается, у неё текут слёзы облегчения, она пишет ему, что ждёт его, и засыпает почти сразу – крепким и спокойным сном.

Утром она провожает на работу Сашу, а он не понимает, почему она в таком хорошем настроении, но радуется вместе с ней и растерянно улыбается. Закрыв за ним дверь, она бежит к шкафу и перебирает кофты и платья, прикидывая, в чём будет лучше выглядеть, учитывая округлившийся живот.

Через пару часов раздается звонок в дверь, и она открывает Ему. Ей осталось жить секунд тридцать, но она не знает этого и поворачивается к Нему спиной.

Дальше картинки нет.

Темнота.

Я видела всё это, лёжа перед сном в кровати. Это была моя колыбельная, мои «Спокойной ночи, малыши». После этого мне снились кошмары, в которых мы с Олей стоим посреди разрушенной площади, везде обломки, кирпичи, наверное, тут был взрыв или землетрясение. Она на одном конце, я на другом. Я кричу ей, чтобы шла ко мне, что нам надо выбираться отсюда, и она начинает идти, только идёт странно. Дёргается и изламывается, как будто двигается не сама, как будто к её рукам и ногам приделаны невидимые нитки, и кто-то дёргает за них. Из-под одежды выпирает огромный живот. Она спотыкается об обломки, но не падает, а продолжает идти ко мне, я не вижу её лица, оно скрыто длинными, грязными рыжими волосами, она всё ближе и ближе, и сейчас она подойдёт ко мне.

Я просыпаюсь от собственного мычания, сердце колотится. Включаю свет, глубоко дышу, тру глаза, очень болят глаза. Беру с тумбочки зеркальце, смотрюсь в него и в ужасе отбрасываю. Белки глаз почти целиком красные. В них лопнули капилляры.

– Тебе хреново?

Я морщусь и мотаю головой, она раскалывается.

Я всё ещё на поминках. Передо мной стоит Макс с бутылкой пива в руке.

– Да, что-то плохо. Поеду домой.

Я обуваюсь, пытаясь сохранить равновесие, потом плюю на это, сажусь на пол и неслушающимися пальцами завязываю шнурки.

В комнате кто-то орёт, что мы – все мы – каждый год будем ездить к Оле на кладбище и привозить свежие цветы, а Псиша, ну или кого угодно, кто сделал это, мы изобьём до кровавых соплей, мы отомстим за Олю, мы сами найдём её убийцу, и цветы, да, цветы, много цветов.

Цветы каждый год.

Деперсонализация почти не мучает меня, когда я пьяная. Я как будто забываю о ней. Может, это как в той байке про теннисиста? Если перед матчем спросить теннисиста, где находится его большой палец, когда он держит ракетку, то теннисист проиграет матч, потому что будет всё время об этом думать. Не лезь в то, что работает автоматически, само по себе.

Рыбе не нужно знать, как работают её плавники. Просто плыви и всё. Плыви и всё. Человек не должен контролировать каждый свой вдох и выдох. Человек не должен спрашивать себя, где его «Я».

За день до похорон у меня был последний допрос. Меня вызвали ненадолго: чистая формальность, подписать какие-то бумажки. Я сидела и ставила подпись на бесконечных листках, и в этот момент в кабинет зашёл Псиш.

Ему сказали подождать на стуле в углу.

Я пялилась в листки и продолжала ставить закорючки, чувствуя, как немеет язык, горло и что-то в груди. Он сидел рядом. Буквально в метре от меня.

Скосив глаза, я увидела, что на нём чёрная толстовка с ярким принтом. Впервые он был не в своей полосатой кофте.

«Это потому что она перепачкана кровью и лежит где-нибудь в отделе улик».

Я видела его впервые за год, а может, и больше. Не знаю, узнал ли он меня.

На его голове были большие наушники, оттуда доносилась бодрая музыка. Он слегка подёргивал ногой в такт и покусывал свои колечки в губах.

Его лицо было абсолютно умиротворённым.

Как будто он сидит в автобусе или на лавочке во дворе.

– Убавьте музыку в наушниках, вы не на концерте, – рявкнула тётка, которая подсовывала мне новые и новые листочки на подпись.

– Да, конечно, – миролюбиво ответил Псиш, достал из кармана плеер и несколько раз нажал на кнопку.

Музыка стихла.

– Всё, вы можете идти, – гаркнула тётка уже мне, вырвав у меня из-под ручки последний лист.

Я встала, сняла со спинки стула рюкзак и медленно пошла к выходу. Искушение было слишком сильным. Я обернулась и посмотрела прямо на него.