Задание Империи

– Взяли. А как же иначе? Знаете, года три назад после парада подходил ко мне Иосиф Виссарионович, говорили с ним об авиации, о перелетах… Так вот, он мне сказал такую вещь, которую я навсегда запомнил: «Человек для нас – это все». Понимаете? Не капиталы, не чины, не известность, а человек. Вот как.

…Под бочками обнаружился замаскированный люк в подземную емкость; запас топлива, необходимый для заправки «Туполева», был бы слишком велик для научной экспедиции и вызывал подозрение. «Интересно, как его сюда завезли, – думал Виктор. – Дирижаблями, что ли?» Ветер донес знакомый тепловозный запах солярки.

– Это что, у вас дизель стоит? – поинтересовался Виктор.

– Он самый. Дает на четверть увеличение дальности. Доводили вместе с концерном «Юмо». А нагнетатель в Коломне проектировали. Эту машину еще пытались в бомбардировщик переделать, иприт с него выливать, вон баки-то какие – шесть тонн почти! Но не получилось, и в серию не пошел. Так вот на задания и летаем. Из-за этой истории с бомбардировщиком еще Калинин с Туполевым ссорились, друг друга обвиняли во вредительской деятельности.

«Калинин? Это всесоюзный староста? Нет, это, наверное, конструктор Калинин, что того динозавра проектировал, на котором сюда летели. И они с Туполевым друг на друга телеги писали? И может, они так друг друга и посадили? В этой реальности? А в нашей? Вот черт, шляешься тут по чужим реальностям, а о своей ни шиша не знаешь. Вернусь, надо будет в инете порыться…»

– А воздушная подушка?

– Это как на катерах Левкова, а гибкое ограждение знаете кто придумал? Циолковский, учитель из Калуги. Он сейчас фильмы консультирует про полеты на Луну и в космические города. А что, вот так бы махнуть вокруг шарика, а? Интересно, какая Земля с высоты сто тысяч метров?

– Голубая.

– Вот и он тоже так думает.

Глава 30 Право на один звонок

Взлета Виктор так и не увидел. В тесном и узком как гроб фюзеляже вместо пассажирских кресел были парусиновые койки, и стояли они так, что иллюминаторов не было видно. Он запомнил бесконечно долгий разбег, когда их немилосердно трясло, и дикий визг компрессора воздушной подушки под полом. В самолете дрожало все, и Виктору казалось, что не пройдет и часа, как заклепки повылетают из своих гнезд и ажурная конструкция рассыплется в воздухе ворохом гнутых дюралевых листов и труб из нержавейки. Правда, радовало то, что кабина оказалась герметичной, точнее, почти герметичной – в ней повсюду что-то посвистывало, но давление не падало. Был и обогрев – даже, пожалуй, немного жарковато.

Дальше потянулись долгие, бесконечно долгие часы не сна, не бодрствования, а какой-то полудремы, в которой отупевший от усталости и грохота мотора мозг переделывал какие-то давние впечатления в химеры. То Виктор бродил по каким-то кабинетам и хозяйственным постройкам Старого корпуса, говоря с какими-то людьми, кого-то искал, с кем-то договаривался, что-то смотрел, перелистывал какие-то книги, но зачем, почему – он так и не мог понять, как и того, что вообще здесь делалось. То Виктор пытался перейти через пешеходный мостик пути станции Орджоникидзеград, но мостик вдруг оказался на ремонте, и Виктор полз вперед по балке, вцепившись в нее руками и боясь взглянуть вниз, а вокруг поднимался то ли туман, то ли паровозный дым, и мостик кончился где-то на лугу, и вокруг него росли кусты орешника, а вдали уходило за холмы закатное солнце. То он вдруг оказался в Бежице в пятьдесят шестом году и ехал за рулем газовской полуторки по Куйбышева до Литейной, а там пошел на паровозный завод, который оказался почему-то на месте автозавода; он уже было начал думать, что это еще одна реальность, но проснулся в тридцать восьмом, в брюхе железной птицы.

Экипаж по идее должен был вымотаться еще больше. Самолет вели все трое посменно; Ковальчук неоднократно предлагал тоже посидеть за штурвалом, чтобы увеличить время отдыха остальных, но Чкалов держался настороже и не допускал. Кормили их сухим пайком, который запивали подогретым какао; поскольку Виктор двигался мало, ему это казалось вполне достаточным. В перерывах, когда он чувствовал, что еще может соображать, он продолжал заметки по скоростному разведчику и всему, что могло пригодиться в будущей войне для крыльев Родины, и тогда происходящее начинало обретать какой-то смысл. У него не было ощущения, что он возвращается, что через какое-то время он увидит себя в привычной домашней обстановке; было желание только как можно скорее покинуть западное полушарие и достичь более или менее спокойного места. Полюса, кстати, они не увидели – пришлось сделать крюк из-за циклона. Так что максимум можно было похвастаться тем, что летал в высоких широтах.

«Господи, как же сузить номенклатуру выпускаемых машин и унифицировать? Заводов не хватает. Экспериментальной базы ужасно не хватает, как и ее оснащения. Что будет нужнее из разведчиков – «рама» или легкомоторный «шторьх», который они уже собрались делать по лицензии? Что важнее пустить в серию – штурмовик Ильюшина или легкий бомбардировщик Сухого, которые, по сути, будут выполнять сходные задачи? Хочется быть прогрессором и кидать идеи, а тут, черт возьми, надо быть заскорузлым бюрократом и зарубать новинки, потому что куча мелких КБ, куча проектов, а довести и освоить в частях ни черта не успевают».

– Попробуем найти место для посадки. Надо осмотреть двигатель: температура масла растет, причина непонятна. Так что готовьтесь к тому, что, возможно, посадка будет жесткой.

– А в чем трудность с местом? – спросил Ковальчук Чкалова. – Судя по показаниям приборов, времени для выбора площадки у нас хватает. Особенно с учетом вашего чудесного шасси на воздушной подушке.

– Подушка-то подушкой, но мы, видимо, отклонились от курса и попали примерно вот сюда, – Чкалов показал Ковальчуку планшет, – видите белое пятно?

– А почему белое пятно? – совершенно искренне удивился Ковальчук.

– Как почему? Почему и другие белые пятна на картах. Местность-то не изучена.

– Минуточку! – воскликнул Ковальчук, порылся в сумке и жестом факира вынул оттуда одну из карт на тончайшей ткани.

– Ишь ты… Парашютный шелк, что ли?

– Капрон. Посмотрим на ваше пятно.

Чкалов впился глазами в очертания карты, затем ошарашенно взглянул на Ковальчука.

– Что это? Откуда это у вас?

– Валерий Павлович, не время и не место для таких вопросов. Вы человек военный, понимаете. Здесь площадка подойдет?

– Конечно… Я не про это. Понимаете, здесь же никто раньше не летал! Ни наши, ни американцы, никто! Никто не мог делать съемки!

– Валерий Павлович, есть вещи, о которых будут всем рассказывать ну разве что лет через двадцать.

– Так точно, понял… Спасибо вам!

Чкалов метнулся с картой к штурману; похоже, и на того легкий, полупрозрачный кусок материи с очертаниями поверхности земли произвел впечатления больше, чем вид летающей тарелки. Все же после нескольких многозначащих восклицаний они привыкли к ситуации как к данности; вернувшись, Чкалов посетовал Ковальчуку:

– Двадцать лет! Через двадцать лет с меня, как со старого коняки, уже подковы сдерут. Буду летать по билету из Москвы на Минеральные Воды.

«Где-то я уже слышал похожее», – машинально отметил Виктор, а вслух заметил:

– Никогда не надо отчаиваться. Вон Маресьев вообще без ног летал.

– Какой Маресьев?

«О черт, Маресьев вообще уже летает? Если, конечно, стал летчиком…»

– Это в Первую мировую было, – поправил Ковальчук, – и без одной ноги, а не обеих. Фамилию только не помню. На «Фармане» летал.