Загробный

– - Ты че уставился?
– спросила Лиза.
– Ты меня рисуешь, да?

– - Ага, - сказал я.

Лиза почему-то немного покраснела и сказала:

– - Тогда я тоже тебя рисовать буду.

И мы повернулись друг к другу и стали друг друга рисовать.

Я обнаружил, что у Лизы румяные щеки, полные, будто слегка надутые, губы, густые брови и длинные ресницы. Что обнаружила Лиза в моем лице, сказать трудно, но она всматривалась внимательно и, даже, губку прикусила от старания.

Я нарисовал Лизины волосы, я всегда начинал рисовать людей с головы, нарисовал ее длинную косу, которая доставляла Лизе множество неприятностей, так как за нее было удобно дергать. Потом я нарисовал лоб, брови и начал рисовать щеки. Я не пожалел розового цвета, так что щеки у Лены получились, как большие яблоки.

Я перешел к губам и заметил, что у Лены на верхней губе легкий пушок, как у персиков, когда их только купишь на рынке.

Я наклонился поближе, чтоб рассмотреть этот трогательный персиковый пушок и сам не заметил, как коснулся ее губ своими губами. Мне стало безумно приятно и я секунду промедлил, прежде чем отпрянуть.

Лена покраснела еще больше, а ябеда Клавка, которая, как сова, всегда и все видела, закричала на весь класс:

– - А Вовка с Лизкой целуются!

Лиза совсем наклонилась к парте, я обернулся к ябеде, чтоб сообщить все, что он о ней думаю, но тут понял, что и в самом деле поцеловал Лизу прямо в губы. Как взрослый. И это было приятно, хоть и необычно.

Тогда я тоже покраснел и тоже нагнулся к парте.

Так мы и сидели, нагнувшись, пока учительница не успокоила класс и не подошла к ним.

– - Кончайте кукситься, - сказала она строго, - продолжайте рисовать. Ничего не произошло. А ты, Клава, не сочиняй всякие глупости, лучше рисуй старательно.

Хотя я боялся, что на переменке над нами начнут смеяться, никто не смеялся. Все показывали свои рисунки, лишь одна Клавка попыталась пропеть: "Тили-тили-тесто...", но я показал ей кулак и она заткнулась.

А когда я пришел домой, оказалось, что родители уже знают о происшествии на рисовании. Им позвонила учительница и все рассказала. Иначе, зачем бы мама спросила:

– - Ты что, дружишь с Лизой Застенской?

– - Мы на одной парте сидим, - сказал я угрюмо, - и всем делимся, и бутербродами, и яблоками, и еще всем.

– - Да нет, я ничего не имею против, - поспешно сказала мама.
– Что ты наежился, иголки выпустил? Я к тому, что почему ты никогда не пригласишь Лизочку к нам в гости?

– - А можно?
– обрадовано спросил я.

– - Конечно, - сказала мама, - вот в следующий выходной и пригласи, мы рады будем с ней познакомиться.

– - Вот здорово!
– сказал я.
– Понимаешь, она хорошая. Я ее раньше не видел, а сегодня разглядел!

11

Боже, как часто мне хотелось поделиться с людьми своими чувствами. Красотой чего-то того, что я внезапно увидел, огромностью бытия, нежностью восприятия, величием понимания.

Был молодым, открывал рот, делился... Слова получались серыми, они не передавали желаемое. Да и люди в суете забот не слишком-то прислушивались.

Стал старше, открывал рот и тут же его закрывал. Копил золото молчания. Начал понимать старшего брата, который часто замыкался в собственное.

Стал еще старше, издал несколько стихов, рассказов. Жадно ожидал реакции, критики. Было, чуть-чуть.

Стал совсем большим, издал несколько книг. Перестал реагировать на и на критику, и на похвалу. Но подсовывал наиболее удачные книги жене, дочкам. Реакция была настолько вялой, что перестал показывать им новинки. Убедился, что не бывает пророков в собственном отечестве.

Жестко понял, что какое бы произведение я не создал, хоть новую библию, всегда найдется сколько-то человек, которые его похвалят, примерно столько же - которые осудят, и неизмеримо большое - которое останется равнодушным. А уж количество прочитавших будет зависеть только от тиража и рекламы.

Когда утро - все заняты. Мама хлопочет на кухне, братья никак не поделят туалет и ванную, папа просматривает какие-то бумаги, а бабушка еще спит. У бабушки старческая бессонница, она все время это твердит, поэтому она утром спит.

Я полусонный стою на балконе. Весна теплая, у второклассников занятия в школе уже закончались, а у Миши и Ляли еще уроки, и скоро экзамены.

Я все равно встаю утром со всеми. Мне нравится эта дорожная суета, нравится сесть со всеми за стол, позавтракать. И особенно нравиться, что после завтрака он со спокойной совестью может вновь лечь в кровать и досмотреть утренние сны.

Странный звук слышится со стороны улицы. Будто очень большая лошадь цокает копытами по асфальту.

Я всматривась. Тополь еще не оброс летней широкой листвой, поэтому сквозь узенькие листики улица видна хорошо.

У меня начинает щекотать в животе, а горло пересыхает, как во время ангины. По улице идет ПАВЛИН. Это огромный ПАВЛИН, он легко достает головой до балкона второго этажа. Это он цокает, как лошадь, хотя переступает по асфальту лапами, а не копытами. Лапы у этого огромного ПАВЛИНА похожи на лапы страуса, только гораздо толще. И, если честно, это не совсем павлин. Во-первых, таких огромных павлинов не бывает. Во-вторых, этот павлин переливается роскошными цветами, как райская птица. Кроме того, он цокает страусиными ногами и гордо смотрит не по сторонам, а только вперед.

– - Ляля, иди сюда, - сдавленным голосом зову я.

– - Ну, что там у тебя?
– отзывается средний брат.
– Я занят, мне собираться надо.

– - Миша, - отчаянно зову я.

Старший брат бурчит в ответ нечто нечленораздельное. Ему, как всегда, не до меня.

– - Мама, а мама...
– безнадежно зову я.

Мама на кухне, она просто не слышит.

Тогда я с трудом отрываю глаза от ПАВЛИНА, который уже прошел мимо дома и удаляется вдоль по улице, ведущей к реке, бегу в комнату и хватаю первого попавшегося - Лялю, тащу его на балкон.

– - Да пусти ты, - говорит брат, - вот ошалелый... Ну, что ты тут увидел?

"Вот же, ПАВЛИН сказочный..." - хочу сказать я, но павлина уже нету, ушел, так быстро ушел...

– - Да так, ничего, - говорю я, - листочки на тополе уже распустились, лето скоро.

Брат несколько удивленно смотрит на меня, переводит взгляд на чахлые листики, вновь - на меня, недоуменно хмыкает, уходит с балкона и тотчас забывает о странном поведении младшего брата. А я смотрю в пустоту улицы. В ушах еще звучит цокот копыт, безумные краски оперения так и стоят перед глазами. Прекрасная сказочная птица, видением которой я хотел поделиться с родными, всегда будет цокать своими страусиными лапами в моей памяти, вызывая одну только горечь...