Заклинатели войны

Приход второго гостя вызвал у изгнанника совсем другое чувство.

К шалашу заявился долговязый незнакомец, примерно одного возраста с Эшшу. Судя по въевшейся в кожу угольной пыли, этот юноша работал в шахте. Он побродил вокруг шалаша – и наконец заговорил:

– Уплываешь? За море?

– Уплываю, – сдержанно ответил Эшшу, которому незнакомец сразу не понравился.

– Вот! – воскликнул гость, словно споря с кем-то. – А как зазнавался... – Он оборвал фразу, вгляделся в лицо Эшшу. – Да ты меня не узнаёшь! А ведь мы из одного гнезда!

И тут Эшшу вспомнил подлого мальчугана, который любил ссорить ребят.

– Тихоня!

– Был Тихоня. Я прошёл испытание, мне дали имя. Хорошее. Но тебе не скажу. Не хочу, чтобы ты увёз моё имя с собой... Да-а, ведь я учился лучше тебя! Если бы учитель захотел, я бы тоже смог стать жрецом! Не знаю, как ты к нему подольстился... Но Мать-Змея – она справедливая, да! Я остаюсь на Ойшои, у меня дом и жена... ну, будет... А ты уплываешь...

И тут Эшшу понял, что не потерпит злорадства Тихони.

– Ты прав, – сказал он весело. – Мать-Змея справедлива и добра. У меня была мечта – повидать чужие земли. И эта мечта сбылась.

И он широко улыбнулся опешившему Тихоне.

* * *

Вскоре Эшшу покинул родной остров на борту торгового судна, капитан которого, обойдя Ойшои, возвращался на Фетти, в Энир.

Глава 3

Никто уже не помнил, как зовут трактирщика. Возможно, он сам забыл своё имя. Все называли его «дядюшка Сурок». Он и впрямь походил на добродушную зверушку – круглолицый, с отвисшими щеками и круглыми темными глазками.

Тот, кто видел дядюшку Сурка впервые, легко мог счесть его записным добряком и щедрым, гостеприимным хозяином. Тот, кто встречался с ним вторично, подобной ошибки уже не сделал бы.

А девчушка, стоящая сейчас перед Сурком в дровяном сарае, и вовсе считала его одной из самых поганых тварей, что позорят белый свет.

Если она и преувеличивала, то совсем немного.

Девочка и трактирщик разговаривали тихо, чтоб не слышали ни двое постояльцев, вышедшие на двор подышать свежим воздухом, ни работник, чинивший там же, во дворе, сломанную тачку.

– Сейчас же грузи отца в тележку, запрягай своё бесхвостое чучело и убирайся прочь! – шептал Сурок. – Пусть помирает где хочет, лишь бы не у меня. Не знаешь, что ли, примету? Если на постоялом дворе человек скончался – кто там заночует? Никто не захочет чужое горе за собой потащить! Мне сплошные убытки!

Девушка тряхнула волосами – короткими, до плеч, да ещё и выкрашенными в ярко-фиолетовый цвет. Дерзко вскинула остренький подбородок. Сверкнула огромными зелёными глазищами:

– Ночью на проезжей дороге отец точно помрёт. Под кустом, на ветру... А в доме, под крышей, может, и отлежится. Я в деревне у знахарки купила настой чёрной болотницы.

– Отлежится, как же... Да он своими лёгкими давится! А чёрная болотница не лечит, только сил придаёт... Погоди, этот настой – он же хороших денег стоит! Кошелёк дочиста вытряхнула, да? – Сурок заметил по дрогнувшему взгляду девчушки, что отгадал, и продолжил удовлетворённо: – Хорошо, Айри, что я с тебя за ужин вперёд плату взял! Но корму твоей дохлятине не насыплю, и не надейся. Собирайся – и вон отсюда!

– С чего ты взял, что я без денег, как сказал нищий нищему? – Айри явно пыталась помириться с хозяином. – Найдётся чем рассчитаться и за корм, и за ночлег. Я же не последнюю юбку с себя сняла!

Сурок только фыркнул.

Если бы девчонка сняла с себя юбку, вряд ли на эту вещь нашлась бы покупательница. Нет, Айри не щеголяла в рванине, юбка была вполне прочной. Но ни одна крестьянка или горожанка не согласилась бы надеть наряд, сшитый из пёстрых лоскутов разной формы и размера.

На девушке была уйма разноцветных украшений. Однако не то что ювелир, а даже самый непритязательный торговец оценил бы это добро не больше чем в пару медных «окуней». Единственное, что имело приличную цену, – широкий стальной браслет на правой руке. От браслета на тыльную часть ладони отходила пластинка с узорной гравировкой.

– Словом, забирай папашу и убирайся с моего постоялого двора, – подвёл Сурок итог разговора.

Зелёные глаза Айри потемнели от бешенства.

– А если... – страшным шёпотом произнесла она, – если я сейчас выскочу из сарая и во весь голос заору, что здесь Белая Сука? Так, чтобы все проезжие слышали?

Трактирщик пошатнулся. Не сразу он смог ответить.

– Рехнулась? – прохрипел он наконец. – Откуда Белая Сука? У меня отец – лекарь, он и меня в лекари готовил. У твоего отца вороний кашель, а вовсе не лёгочная чума.

– А кому это будет интересно? – торжествующе прошипела Айри. – И гости разбегутся, и твои работники. А потом придут стражники. Они даже не подойдут к дому. Они его издали... зажигательными стрелами...

– Но и тебе тогда конец!

– А плевать! – В зелёных глазах плясало, билось отчаяние. – Мой отец всё равно умрёт по дороге, а до себя мне дела нет! Хоть буду знать перед смертью, что и тебе конец, тварь ты хищная!

Взгляд трактирщика метнулся к стоящему у стены топору.

Айри это заметила:

– Хочешь меня пришибить втихаря и зарыть на болоте?

Она резко тряхнула правой кистью. Из широкого браслета, из-под узорной пластины вылетело лезвие.

– Попробуй. Может, и убьёшь. Но тихо – не получится!

Руку девчонка держала правильно. (В таких делах трактирщик тоже разбирался.)

Сурок решил пойти на мировую.

– Тебе что надо? Только переночевать, верно?

– Да... – Голос Айри разом охрип. – Гадалка сказала: ночью решится, умрёт он или выживет.

Сурок медленно кивнул. Он не солгал: отец действительно обучал его лекарскому искусству. И он был согласен со знахаркой. Кризис случится ночью.

– Знай мою доброту, глупая девчонка. Позволю вам заночевать здесь. Но на моих условиях. Если твой папаша выживет – утром уберётесь отсюда, всё равно у вас деньги кончились. Если ночью он помрёт, ты очень рано, пока гости спят, запряжёшь страусиху и уедешь. Покойника я тихо закопаю на болоте. А гостям скажу, что вы с отцом уехали. И ты никогда никому не пробрякнешься, где умер твой отец. Незачем моим постояльцам думать про дурные приметы.

Губы девушки искривились в горькой улыбке.

– Что ж... У детей дороги нет семейных склепов. Мне незачем носить цветы на могилу отца. Я его и так не забуду... Ладно, хозяин, будь по-твоему. Но ты дашь Плясунье корму, чтоб не сдохла прямо у тебя во дворе.