Замерзшее мгновение

— Да, но… — запротестовал он.

— Я полагалась на то… — она подняла палец вверх, что ты оцениваешь риски в своем поведении. Ты достаточно компетентен, чтобы справиться с этим, хотя в том случае действительно балансировал на грани. Поэтому меня сильнее всего ранило твое нежелание поговорить со мной. Вместо этого ты избегал меня. Это было малодушно.

— Да.

— И по-детски.

Он не поднимал взгляд, но уловил, что в уголке ее рта появилась едва заметная улыбка. По какой-то причине это заставило его почувствовать себя еще более уязвимым.

— Да, конечно.

Он повысил голос.

— И раз уж мы начали говорить о моей бесхребетности, то я бы хотел также прокомментировать тот факт, что вообще боялся вас видеть и слышать о вашей болезни. То есть дело было не только в Сейе. Я просто-напросто испытывал страх при мысли…

Телль умолк. Беспомощный жест в ее сторону говорил о том, чего он не мог высказать.

— Что я скоро умру, — спокойно закончила она. — Извинения приняты.

Он чувствовал, как ее взгляд прожигает его кожу.

— Почему ты так злишься?

Эстергрен так высоко вздернула брови, что они почти исчезли под белым облачком волос.

— Почему ты злишься, если я не злюсь?

Она наклонилась вперед и заставила его взглянуть ей в глаза.

— Теперь я задам тебе тот же вопрос, который задавала Густаву в последние несколько недель. Почему ты злишься, если я перестала это делать? Я приняла тот факт, что жить мне осталось год. У меня есть год, чтобы прочитать все те книги, которые я собиралась прочитать, выйдя на пенсию. Спать дольше по утрам. Ходить в баню, которую мы построили десять лет назад, но еще толком не пользовались. Или продолжить все те занимательные разговоры, которые мы вели с мужем, еще будучи молодоженами, и которые постепенно прекращались с каждым новым витком карьеры. Я говорю ему: «Ты должен радоваться, Густав. Ты ведь всегда твердил, что я тебя не вижу».

Телль собрался было рассмеяться, но в ту же секунду с удивлением понял, что слезы обжигают ему глаза.

— А ты, Кристиан? Тебе бы надо порадоваться за себя. Радуйся, как я, что нашел кого-то, кто добр к тебе и может тебя вытерпеть, и хватит купаться в этом странном чувстве вины. Не позволяй страхам управлять тобой. Перестань спрашивать, достоин ли ты того, что получаешь, — живи! Радуйся этому!

Энергично жестикулируя, она смахнула со стола колоду карт.

Потом, размышляя, он понял, что действительно радовался. Тому, что Сейя, вероятно, ждет в его квартире, когда он вечером вернется с работы. Он не решался считать это само собой разумеющимся, но думал, что она там. И радовался этому.

— С девушкой все хорошо, — сказал он. Радость отразилась на его лице, когда он наклонился, чтобы поднять карты.

— Смотри-ка, теперь ты тоже смеешься. — Она шутливо толкнула его в бок. — Я же знала, что ты можешь.

Они засмеялись, и вновь воцарилась тишина. Они смотрели, как Густав Эстергрен вывозит газонокосилку из-за утла дома и паркует ее у лестницы в подвал. Когда он открыл дверь веранды, до них донеслись крики чаек. Холодный ветер дохнул в лицо. Телль увидел, что Анн-Кристин Эстергрен задрожала.

— Ветер с моря, — сказал ее муж и налил себе кофе из термоса.

Телль действительно почувствовал запах моря. Раньше он не ощущался, в воздухе висел только выхлоп множества машин. В детстве он любил бродить у моря, когда дул по-настоящему сильный ветер.

— А как скрипка? — спросил Телль.

— Сейчас выпью чашечку кофе, а потом можете пойти со мной и посмотреть.

Он окунул кусок булочки в чашку, а свободной рукой потянулся за пледом, лежавшим сложенным у двери. Он дал плед жене, и та благодарно накрыла им колени.

Телль поднялся.

— В другой раз, Густав. Мне надо ехать.

Он просто, без драматизма попрощался с Анн-Кристин Эстергрен. Теперь у него было удивительно легко на душе.

Когда он вышел на улицу, ветер усилился, раскачивая кипарисы. Он решил все же пройтись по скалам. Пожалуй, у него есть на это время.