Замерзшее мгновение

— Но только представь себе, если она не выдержит…

— Да, — ответил он. — Но остается только ждать.

Она усмехнулась сквозь слезы.

— Ты хочешь сказать: Карин, ты ничего не контролируешь. По крайней мере смерть.

— Да, что-то вроде того.

На какое-то мгновение ему показалось, что Бекман положила трубку, но она продолжила, уже с некоторым облегчением:

— Кстати, звонил Бьёркман относительно одной находки в доме Барта. Спрятанные письма от сестры. Кажется, она и из него пыталась выжать деньги.

— Каким образом? Нет, подожди, попробую догадаться: она угрожала рассказать, что ей известно о его причастности к случившемуся в клубе?

— Точно. Она, кажется, считала, что он когда-то присвоил деньги, на самом деле принадлежавшие ей. И вот нашла способ получить их назад.

— О черт. Вот это да.

Он порылся в карманах в поисках номера телефона в палате Сейи. Пожалуй, нужно уехать отсюда прежде, чем начнется сильный снегопад, чтобы не увязнуть в снегу на шоссе в ожидании снегоуборочных машин.

Но он не хотел прекращать разговор с Бекман, не убедившись, что с ней действительно все в порядке. Она редко снимала броню и позволяла себе быть слабой. Если она поймет, что иногда это полезно, то, может, со временем ей станет легче.

Но разговор закончила она.

— Возвращайся к девушке, — сказала Бекман. — Она, наверное, ждет тебя.

Телль ничего не ответил. Растерянно стоял с ключами от машины в вытянутой руке, держа их в десяти сантиметрах от замка и не в силах закончить движение. Он устал.

В голове роилось множество вопросов и мыслей, но он понимал, что здесь, на парковке, не сможет ни в чем разобраться. Снег шел все сильнее, ложась на асфальт мягким белым покрывалом.

Он вдруг вспомнил: кто-то говорил, что вечером будет снег. Может, утром по радио. Он задумчиво обернулся и бросил взгляд на полупустую парковку.

В здании больницы горели почти все окна. Телль подумал, что в это самое мгновение люди за стенами борются за свою жизнь.

Он сунул ключи в карман и вошел обратно через вращающиеся двери. Он не стал снимать пальто, потому что не собирался задерживаться надолго. Но он должен сказать Сейе, что сейчас уедет. Однако потом обязательно вернется.

Эпилог

Кристиан Телль оглядел застекленную террасу, типичную для одноэтажной виллы из коричневого кирпича, к которой она была пристроена. Здесь буйствовала зелень во всех своих проявлениях. Какие-то растения в горшках показались ему знакомыми с детства. Одно из них — разбитое сердце, может, потому, что внешний вид и название совпадали. Пеларгонии, конечно же. Под потолком вились темно-зеленые побеги вьющихся растений, переплетенные настолько сильно, что трудно было понять, и каких горшков они растут.

Не может быть, чтобы Эстергрен была таким цветоводом, подумал он, представив себе комнату шефа с пустыми подоконниками. Это, наверное, муж.

Он заметил, что сад с задней стороны дома не настолько ухожен, как остальной участок. Трава была ровно скошена, но деревья росли свободно. Кусты давно не стригли. Кипарисы устремлялись высоко в небо. За газоном начиналась рощица или лес, за которым должен находиться залив Аскимвикен.

Густав Эстергрен на кухне мягко выговаривал жене за то, что она перетруждается. Она тут же раздраженно отмела его заботу, чтобы через секунду попросить прощения. Телль печально улыбнулся. Иногда в тяжелые моменты жизни нелегко выстраивать отношения.

Она, кажется, действительно обрадовалась его приходу. Они давно не разговаривали, с тех пор как ей дали больничный на неопределенный срок. И какое-то время до этого.

Он по-прежнему чувствовал себя неловко: когда увидел дом, первой мыслью было проехать мимо. Он подумал, что не звонил и не предупреждал о своем приходе. Было рано. Возможно, она еще спит.

— Я ненадолго, — сказал он. Смешно, но это были первые произнесенные им слова, когда Эстергрен удивленно открыла входную дверь.

Он смущенно показал на часы.

— Ну, вы понимаете.

Сперва она стояла неподвижно и выглядела серьезно, словно не узнавая его вне обычных обстоятельств, при которых они встречались раньше. Потом произнесла его имя и неожиданно рассмеялась. Ее смех звучал весело, и он обрадовался этому.

— Просто хотел узнать, как у вас дела.

— Если ты пока посмотришь, как дела на террасе, я сделаю нам по чашечке кофе.

На нем был новый костюм, светло-серый, вместо обычного темного. Он снял с брючины прилипшую нитку, вытащил коробочку жевательного табака и непривычным жестом взял порцию.

Сейя сообщила ему: месяц без курения, и они поедут «куда-нибудь в теплые края». Сейя даже представить себе не могла, насколько долго тянется месяц. Кроме того, смешно, что она, с ее скудным бюджетом, куда-то его приглашает. Но ему очень хотелось поехать с ней, очень. Только это могло стоить таких мучений.

Густав Эстергрен принес на террасу термос. Прежде чем поставить его на стол, он смахнул со скатерти пару засохших листьев.

— Может, помочь? — спросил Телль, как ребенок в гостях у старших родственников, и впервые почувствовал разницу в возрасте. Эстергрен не в два раза старше его, но символы поколения в их доме такие же, как у его родителей: свадебная фотография на стене гостиной, Анн-Кристин Эстергрен с прической в стиле шестидесятых. Ковролин на террасе, имитирующий травяной газон. Стулья с пышными подушками. Подставки под чашки, сделанные из сосны.

Все это вместе слегка его озадачило — выходит, он совсем не знал коллегу, с которой проработал много лет. Для него шеф не имела возраста, не была ни молодой, ни старой, ни женщиной, ни человеком, чьи мысли и чувства могут выходить за рамки трудовой деятельности.

Он вдруг подумал, каково ей было лишиться всего этого.

— Анки, ты захватишь сахарницу?

Когда Эстергрен во время их последнего разговора вскользь упомянула мужа, Телль удивился, что она замужем. И сразу нарисовал для себя портрет этого человека.

Теперь оказалось, что, во-первых, Густав Эстергрен вовсе не высокий статный адвокат или бизнесмен на пенсии, каким представлял его Телль. Во-вторых, он понял, что, конечно же, знал о его существовании и даже встречался с ним много лет назад. Это было на рождественском ужине в объединении садоводов. Телль припомнил, что Карина, тогда сидевшая за одним столом с ним, буквально влюбилась в скромного человека, который растрепанными седыми волосами и бородой, живыми, дружелюбными глазами, рубашкой навыпуск и джинсами, заправленными в носки, напоминал домового. Сейчас он нацепил на нос сильные очки и проверил дату изготовления на пакете молока, прежде чем открыть его и перелить содержимое в молочник.