Замерзшее мгновение

И теперь она действительно достигла этого.

Она была вынуждена сконцентрироваться на управлении машиной. К числу ее положительных качеств не относилось умение ориентироваться в незнакомых городах. На нужную улицу она попала в общем-то благодаря случайности, а не карте города, разложенной на коленях. Она опустила в парковочный автомат деньги за час — больше времени это вряд ли займет.

На лестнице Сейя засомневалась и решила подумать еще раз.

Она знала, что не зря стояла у этого клуба двенадцать лет назад, когда начали падать первые снежинки. Она тогда встретила Мю, и у нее появилось дурное предчувствие. И судьба распорядилась так, что она одной из первых увидела мертвое тело у мастерской Томаса Эделля.

У нее не было готового плана. Кристиан в гневе обвинил ее в том, что она вступила с ним в связь со скрытым умыслом. Если у нее и был умысел, то он неизвестен даже ей самой. Может, любовные отношения — всеохватывающее счастье которое она испытывала тогда, острая тоска, ощущаемая сейчас — также были знакомы? Один из тех знаков, которые и привели ее в единственную точку к единственному решению: она должна разобраться в этой истории и сделать ее понятной. А значит, следует об этом написать. И она могла это сделать, лишь написав.

Мю пришлось умереть. Не только потому, что ее загнали как лисицу на охоте, — никто не пришел ей на помощь. Она могла бы выжить, если бы ее тело не потеряло слишком много крови. Прежде чем холод изгнал последние жизненные силы.

В этом и заключалась ее вина: она пренебрегла Мю. Была слишком слабой и не решилась послушаться своего предчувствия или поговорить с полицией. Презрение, которое окружающий мир проявил к Мю, позволив трем мужикам, отнявшим у нее жизнь, расхаживать на свободе. Но только до сих пор — об этом позаботился убийца. В каком-то смысле Сейя могла понять того, кто взял справедливость в свои руки. Иррациональное и примитивное чувство зависти лежало в основе любопытства, приведшего ее к неприметному кирпичному дому, перед которым она сейчас стояла. Она завидовала Мю, которую кто-то любил так, что совершил убийство, чтобы восстановить ее доброе имя. Завидовала убийце, который в своем гневе предпочел что-то сделать, чем скрывать его, терзая душу.

Своей работой она собиралась восстановить имя Мю и таким образом искупить часть своей вины. Она хотела написать глубокий криминальный репортаж. Она же журналист — хорошо, будущий журналист, — и напишет историю с уникальной позиции участника событий. Действующего лица, хотя и второстепенного.

Она не представляла, как нужно действовать, но для достоверного описания Мю ей следовало поговорить с теми, для кого Мю была важна. С семьей: ее мамой, женщиной, кажется, самой ее большой любовью, и тем человеком, с которым она проводила большую часть времени.

Йон Свенссон, друживший с приятелем Ханны, был немного знаком с Мю в Буросе. Но, начав учиться в Высшей народной школе, они стали друзьями, близкими друзьями, или «настолько близкими, насколько позволяла им Каролин».

Это он так выразился. Он долго говорил о Мю и Каролин. «Их любовь была примечательной», — сказал он.

Стоя перед дверью, Сейя глубоко вдохнула. Она все еще могла передумать. Могла позвонить Кристиану, переступив через горечь, возникшую в ней после их гневного расставания, и сделать новую попытку заставить его сесть и выслушать ее. Найти время послушать, как она пытается сложить кусочки воспоминаний, которые вместе с любопытством и неясными чувствами вели ее вперед, к чему-то трудноопределимому.

Но она постучала. Дверь сразу же открылась. Высохшая женщина, стоявшая на пороге, должно быть, видела ее в глазок и ждала. У Сейи сразу же возникло неприятное ощущение.

Извинение прозвучало неубедительно даже для нее самой.

Она сказала, что хочет поговорить о Мю. Что была скорее случайной знакомой, чем близким другом, но ей нужна помощь, чтобы разобраться в произошедших событиях.

— У вас, наверное, тоже много вопросов. Не буду давать вам ложную надежду: мне не много известно. Но я… хотела бы написать о Мю, о том, что случилось. Потому что я знала ее. И, мне кажется, кто-то должен это сделать. То есть… я только хотела бы немного поговорить. О Мю.

Она умолкла. Женщина стояла неподвижно. Возможно, она внимательно слушала Сейю, пыталась угадать малейшие оттенки выражения ее лица. Но взгляд, скорее, был устремлен вдаль. Словно она находилась в собственном мире, закрытом для Сейи.

— Надеюсь, я не сильно разбередила ваши раны своим приходом, — неуверенно закончила Сейя, не получив ответной реакции. — Можно мне зайти ненадолго?

Это было сказано достаточно ясно. Женщина исчезла в квартире, ожидая, очевидно, что Сейя последует за ней.

Оставшись одна в коридоре, Сейя медленно расшнуровала ботинки. Осмотревшись, она поняла, что женщина не могла жить в квартире одна. На полке для обуви стояли две пары мужских ботинок и несколько пар женской обуви, по размеру не подходившей такой маленькой женщине. На вешалке висело красное пальто, которое, очевидно, достало бы до пяток и высокой Сейе.

Пахло дымом, какой-то сладкой приправой и завядшим букетом срезанных цветов — запах гнили. Сейя вдруг почувствовала немотивированный страх. Совсем недавно она горько обвиняла себя в том, что в серьезный момент своей жизни не прислушалась к внутреннему голосу. Нельзя еще раз пропустить сигналы, посылаемые телом. Но она все равно пошла во мрак квартиры.

В традициях семидесятых вход в квартиру и туалет располагались в разных концах коридора, а по сторонам от него расходились двери в комнаты и кухню. Поскольку все они были закрыты, в коридоре царила темнота.

Гранит села в кресло у окна в гостиной. Сейя, поколебавшись, протиснулась к дивану. Комната была просто-таки забита мебелью.

Она устроилась напротив женщины, повернувшейся лицом к окну, хотя шторы были закрыты и пропускали только полоску света, падавшего на ее тощие ноги, носки Сейи и дальше на паркет. Осколки разбитой фарфоровой фигурки лежали на полу в тени кресла, образуя неровный круг.

— Вы сказали, что знали Мю? — без всякого выражения произнесла женщина, по-прежнему глядя на занавески.

— Я была с ней немного знакома, — ответила Сейя. — Мы иногда встречались и разговаривали. Мы нравились друг другу. Я хочу сказать, она нравилась мне. И кажется, я нравилась ей. По-моему, мы были довольно похожи.

Женщина медленно повернулась к Сейе. В бесцветных глазах что-то промелькнуло.

— Она нравилась вам?

Нижняя губа задрожала, и слезы потекли по щекам. «Боже мой, — подумала Сейя. — Она по-прежнему сломлена, после всех этих лет. Она не пережила смерть своей дочери». И хотя естественно, что после такого можно не оправиться до конца жизни, что-то подсказывало Сейе: перед ней лишь останки человека, результат потаенной печали и горечи.

Сколько ненависти и гнева может вместить человеческое тело, не рассыпавшись при этом как карточный домик? Особенно такое тщедушное тело: она весила максимум килограммов сорок.

«Она не решается делать резкие движения». Сейя вдруг поняла: эта женщина застыла, чтобы не рассыпаться на куски! В душе у нее так много нереализованной ненависти, что она боится взорваться и отравить ею землю. Она думает, что малейшее движение, малейшее осознанное чувство может перерасти в катастрофу. И она что-то знает. Она знает.