Замыкание

— Ротмистр, мое почтение, — ввалился слегка растрепанный Давыдов в полузастегнутом мундире. — Дама против детей! Веду переговоры! — Подхватил еще две бутылки шампанского из ящика, кивнул мне и исчез в прежнем направлении.

— Ротмистр, что такое безопасные дни? — Через десяток минут деликатно поскребся он в дверь и осторожно заглянул внутрь.

— Когда каска на голове, господин полковник!

— Ха! Наивная! — Закрылась было дверь.

Но тут же распахнулась, чтобы Давыдов мог забрать еще две бутылки.

— Мало ли что, — доложил он с таинственным видом и отбыл.

Это еще он не знает, что бывает рождаются дочери. У меня-то все надежно, а там пятьдесят на пятьдесят.

Словом, я продолжил изучать потолок, стараясь не слышать окружающее пространство.

Давыдов вернулся через час, и, тяжело дыша, сел на ближний к выходу край топчана. Мундир был просто наброшен на плечи, обувь отсутствовала, а концентрированным дыханием можно было обеззараживать.

С гулом выдохнув, Василий Владимирович встал на ноги, чуть качнувшись, с неким сомнением посмотрел на дверь. А затем на оставшиеся бутылки. И сделал выбор.

— А как же новый год? — Уточнил я, глядя на оставшиеся три емкости.

— Еще принесут, — отмахнулся господин полковник. — Я человек опытный! — заскреб он свободной от шампанского рукой по мундиру, пытаясь попасть ладонью во внутренний карман. — Вот! — С гордостью продемонстрировал он мне Малую Императорскую Печать.

Которая, если и была меньше Большой, то ненамного.

— Сохранили от возможного захвата врагом? — Попытался я придумать вменяемое объяснение поведению начальства.

— Почему? На два ящика шампанского поменяю… Хотя, выходит, спас, — решительно кивнул князь.

Стряхнул с печати пыль и подул на поверхность с отпечатком, заботливо глянув поверхность на просвет.

— Я, знаете ли, много всего когда-то спас, милостивые господа! Иное и сейчас найти не могут!

А затем принялся оборачиваться по сторонам с некоторым азартом.

— Куда бы ее поставить… О, ротмистр! Давайте поставим печать на вашу мышь! Будет императорской! — Приценился он к спине Лучинки.

— Проволока помешает, ваше сиятельство, — уклонился я.

— Тогда вот, — поставил он оттиск на туалетной бумаге.

— Теперь ей нельзя пользоваться. Имперское преступление.

— Да ну, скучный вы, ротмистр. — погрустнел Давыдов, пряча печать обратно. — Помню дед ваш, князь ДеЛара, поставил себе печать на живот, а через лет десять, когда его повели казнить, нацарапал себе помилование. С тех пор сидит себе в Биене. Все думают, в тюрьме. Прямо как про нас! — Оживился Давыдов. — Точно, мы же в засаде! Ротмистр, когда уже будет потеха?! — Грозно тряхнул он подбородком, и неуклюже перехватил сползающий с плеч мундир.

— Мы кое-кого ждем, ваше сиятельство.

— Вы как-то поторопите их там. — проворчал князь, скинув мундир на топчан и скручивая проволочку с пробки. — Еще немного, и вы потеряете союзника!

— Никак нельзя поторопить, господин полковник.

— Что за важные люди?

— Наши палачи, господин полковник.

— Экие мерзавцы. — Не сразу понял князь.

А потом замер, прислушиваясь к окружающим звукам. Скрежет открываемых камер, отзвуки голосов, шорох спускающихся по лестнице людей.

Князь аккуратно переложил бутылку другим хватом, чтобы удобнее бить по голове, взял другой рукой мундир и на цыпочках, неслышно занял место в углу комнаты, рядом с дверью.

Я же встал по центру камеры, прикрывая Лучинку руками и терпеливо дожидаясь убийц.

— Спрячьтесь, — одними губами с возмущением потребовал Василий Владимирович.

Но я предпочел этого не заметить, глядя только на дверь — приоткрытую, приглашающую. Не нужно даже ключа — просто зайди и убей.

Мелькнул чужой взгляд из коридора. Дверь шевельнулась буквально на пару сантиметров — чтобы впустить ствол дробовика, оглушительно рявкнувшего в замкнутом пространстве. Дробь посекла стены, разнесла в дребезги шампанское в руках Давыдова, обратила в осколки последние три бутылки шампанского. И бессильно застряла в мареве вспыхнувшей вокруг Лучинки артефактной защиты, призванной сохранить живое от мертвого железа.

— Они лишили меня праздника! — Возмущенно проорал Давыдов, пнув дверь и сшибив всех, кто за ней стоял.

В руках его была уже не бутылка, а оружие куда более страшное — острая розочка толстого зеленоватого стекла. Коридор тут же наполнился воплями боли, мольбами о пощаде и гневным рыком князя Давыдова, полуобнаженного и страшного, объявившегося внезапно, словно демон нижнего мира, ради плоти и крови смертных. Я невольно прикрыл глаза Лучинке, чтобы не смотрела, а затем и вовсе убрал ее во внутренний карман мундира.

— Смотрите, ротмистр! — Продемонстрировал мне Василий Владимирович ружье, поднятое с пола. — Эти наглецы пришли меня убивать и не спилили мушку! Зря-я… — Зло протянул он, подхватывая стонущего стрелка за штанину.

— Господин полковник, наши друзья объявили наступление! Нас ждут.

— И вечно такая суета, — недовольно отпустил он чужую ногу. — Ничего не успеваю! Так, а где моя обувь? — принялся он оборачиваться с ружьем в руках.

— Вы оставили у супруги, — деликатно подсказал я.

— Точно! Один момент! — Заспешил Давыдов с ружьем по коридору в дальнюю камеру.

И даже как-то тревожно стало…

— Ротмистр, еще десять минут! — Невозмутимо выглянул Василий Владимирович через секунду, но потом кто-то схватил его за ружье и затащил обратно.

— Господа! — суматошно застучали изнутри из камеры напротив. — Если наверху переворот, готов встать в ваши ряды!

— Там решают, кто будет вас судить. — я склонился к телам и принялся неспешно их обыскивать.

Документы офицеров имперского флота, пропуск, деньги, ключи. Следующий. Документы, патроны, деньги. Последний. Документы, два флакона алого цвета. Подсумок. Запал, шнур, динамит…

— И кто сохранит эту кладку на месте. — Поднялся я и посмотрел на ближайшую замурованную камеру.

Изнутри донесся глухой звук — бессильной и ненавидящей злости.

— Ротмистр! — Объявился возмущенный Давыдов, уже в обуви и отмытый от чужой крови. — Объясните ей, что там действительно переворот! Говорит, что она мне наскучила, и я якобы пытаюсь от нее сбежать! — Всплеснул он руками.

— Вот вам мышь, скажите ей, что поймали ее и собираетесь выпустить наверху.

— А как же заговор?!