Занимательная сексопаталогия

Я.: Может ли Фрай, засунув руку в дырку между мирами, вытащить за волосы сам себя из затруднительной ситуации?

Ф.: Кажется, я всю жизнь только этим и занимаюсь.

Я.: А где ты живешь? В Германии, России или Ехо?

Ф.: Прямо сейчас - в Москве.

Что будет потом - понятия не имею. Но у меня вообще есть некоторая тенденция к регулярной миграции.

Я.: М-да... Чем-то Макс Фрай напоминает мне следы Слонопотама. Чем дальше, тем больше и запутаннее. Так и ходишь кругами...

Ф.: Угу. Следы Слонопотама - это мой фирменный стиль.

Я.: Кстати, хороший ход: вернутся к тому, с чего начали... А может сейчас ты просто боишься, что твои "фрайернутые" читатели, увидев своего живого и настоящего кумира, разорвут на клочки твои клетчатые штаны и желтый плащ, добела ототрут грим Отелло и оставят уйму засосов на всех обнажившихся частях тела.

Ф. Надеюсь, что нет: все-таки я не поп-звезда какая-нибудь.

Я.: Ты - хуже! Или лучше! Хотя и несопоставим.

Ф.: Конечно, я хуже: я и петь-то не умею.

Больше ни о чем серьезном в ту ночь мы не говорили. Под утро Фрай исчез так же тихо, как и появился. А я, придя в себя после бесчисленных встреч-проводов не то миллениума, не то просто 2000 года, наконец, расшифровал диктофонную запись, которую и предлагаю любезному читателю.

ПРОГРАММИСТ, ПОЭТ, ПЕВЕЦ.

Любителям эстрады давно известно имя поэта-песенника Симона Осиашвили. Он автор более четырехсот песен, многие из которых приобрели широкую популярность. А недавно поэт выпустил компакт-диск, в котором он сам исполняет свои песни.

Наш корреспондент встретился и побеседовал с Симоном Осеашвили.

– Симон, расскажите, как случилось так, что вы стали поэтом?

– Начало было таким: я родился и жил во Львове. В школе я был математическим мальчиком. Учавствовал в олимпиадах и даже получал призы. Совершенно осознанно пошел в Политехнический институт учиться по специальности прикладная математика.

Получив высшее образование, я стал работать программистом. Стихов не писал и даже почти и не читал.

И так было пока мне не исполнилось 24 года.

Мой начальник по работе дал мне тогда журнал "Юность", в котором была напечатана повесть Вениамина Смехова "Служенье муз не терпит суеты". Это один день драматического актера. Актер этот все время бегает, репетиции, съемки, записи, спектакли. Приходит он ночью домой, весь вымотанный и вспоминает стихи своего друга. И приведены эти стихи.

Уже потом, года через два, Сергей Никитин положил их на музыку и исполнил. А тогда они впервые были опубликованы.

Все их, конечно знают:

"Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди,

Под музыку Вивальди и вьюгу за окном

Печалиться давайте, давайте, давайте.

Печалиться давайте об этом и о том..."

И так далее. Сами по себе, это замечательные стихи. В них и музыка, и алитерация, все эти переливы звука. Они захватили меня своей поэтической стихией.

Если бы мне не попался этот журнал, я бы наверное до сих пор жил во Львове и работал программистом... Но после того, как я прочел это стихотворение, все мое мироощущение, самоосознание изменилось радикальнейшим образом.

Я бормотал эти стихи как безумный. Бормотал, бормотал, бормотал... И вдруг заметил, что бормочу уже другие слова. Слова, которые я сам придумал.

Они были плохие, глцпые, дилетантские, но я упивался этим плетением словес.

А потом, через некоторое время, я понял, что уже не могу без этого жить. Правда. И я решил поступать в Литературный институт имени Горького.

Поэт Давид Самойлов, которому я посылал свои стихи, написал мне, что поэзия - это судьба. Тогда, в моих ранних работах он этой судьбы не увидел. Нет, он очень доброжелательно ко мне отнесся, но в то же время и строго...

Тем не менее, со второго раза я поступил. Вы знаете, у нас самая пишущая страна, и конкурс там был до двухсот человек на место. Мне удалось заручиться рекомендациями Юрия Левитанского и Льва Озерова и - я прошел.

Так началась моя поэтическая жизнь.

Работа у меня тогда была очень романтичная - сторож. Я охранял на пару с собакой по кличке Джек, склад с электрооборудованием около Киевского вокзала. Днем я бежал на лекции, а по ночам чего-то писал... Я с нежностью вспоминаю те времена.

– Чему же вас научил этот институт? Писать?

– Научить писать невозможно!

Но студенческие годы научили меня держать удар. Когда я учился, по вторникам проходили творческие семинары, на которых мы обсуждали творения друг друга. Ничего более жестокого и страшного в моей жизни не было! Инквизиция, Страшный Суд бледнеют перед тем, что мы там вытворяли.

За неделю до семинара я отдавал своим 15-ти товарищам по группе то, что я сочинил за последние пол-года. А после обсуждения твоих работ выходишь, и думаешь: Все, ты полное ничтожество, бездарь! Пора забирать документы и топиться! Пора завязывать с рифмоплетством!

Но проходило какое-то время, раны зализывались и я продолжал писать стихи.

В любом случае, обучение в литинституте меня образовало. Приходилось много читать и какую-то культуру я приобрел.

– Как же вы перешли от стихов к песням?

– Одним летом я приехал на каникулы во Львов. Там один мой приятель познакомил меня со своим другом, который оказался студентом Консерватории. Звали его Роман Якуб. Я давно потерял уже с ним связь. Кажется, он куда-то уехал, но все равно, он сыграл в моей жизни очень серьезную роль. И он ко мне пристал: давай напишем песню. Я говорил ему, отстань, я песен никогда не писал и не собираюсь, это дурное дело, низкий жанр... Но он из меня вынимал душу, пока я не написал ему текст песни. Если б не он, я бы не стал поэтом песенником...

Так вот, написал я эту песню, называлась она "Москва-Олимпиада". Идиотский текст. Я не знал жанра, просто срифмовал какие-то слова. Роман написал музыку и через месяц повел меня во львовский Дворец молодежи.

Мы приходим, там полтысячи зрителей. Выходят музыканты, начинают играть, петь. И я смотрю, как пятьсот человек слушают слова, которые я написал!

Скольким людям можно почитать стихи? Ну пяти, десяти, а тут - целый зал! И крыша у меня уехала. Вот как, оказывается, можно выходить к людям со своим словом!