Занимательная сексопаталогия

Это было потрясение, когда люди слушали мои слова, пусть даже глупые. Люди слушали, аплодировали, и я понял, все, теперь я буду писать песни.

И стал. Но я не умел. Это ведь совершенно отдельный жанр. Стихи для песен. Но и по сей день я придерживаюсь принципа, что тексты песен должны иметь самостоятельную ценность, не только звуча вместе с музыкой. Чтобы было не стыдно дать прочесть их глазами.

– А как же просто стихи?

– Постепенно, со временем, я перестал писать собственно стихи. Как-то отмерла эта необходимость. Особенно когда я понял, что песни у меня получаются. Они нравятся слушателям, пользуются популярностью. Они стали моим хлебом, что не произошло со стихами. Вся моя жизнь ушла в эту работу. Но любой мой текст мне не стыдно дать прочитать.

– Но теперь вы ещё и исполнитель собственных песен...

– Да.

В моей жизни было несколько вех, которые радикально меняли мою судьбу. И одной из таких вех стало мое выступление в ГКЗ "Россия" два года назад. Это был мой творческий вечер. И там я в первый раз вышел ко зрителям не только как автор песен, но и как исполнитель.

На студии с помощью моих друзей Александра Кальянова и Игоря Зубкова была записана фонограмма. И я исполнил сам свою песню. Зрители её очень тепло приняли. Я прекрасно понимаю, что приняли они её не потому, что я так уж замечательно её спел, просто на том концерте была замечательная атмосфера. Выступали прекрасные артисты, звучали хорошие песни, публика была в таком добром расположении духа, что могла доброжелательно принять что угодно.

Произошло та же история, как тогда, когда я впервые услыщал как пятьсот человек слушают мою песню. Но здесь в зале было уже две с половиной тысячи зрителей. Они сидели и слушали меня. Как я сам им преподношу свою песню.

И я понял, что теперь и без этого я жить уже не могу. Сейчас я уже выпустил свой компакт-диск, на котором записаны 11 песен в моем исполнении, к которым я написал и тексты и мелодии.

Такая история...

– Симон, вы творческий человек. Скажите, что заствляет вас написать тот или иной текст?

– Я никогда не пытался препарировать свой творческий проуесс. Я никогда не писал песен по конкретным жизненным обстоятельствам.

Меня часто спрашивают: А это было в твоей жизни? Имея в виду какую-то конкретную песню. Может и было, так или иначе, но когда оно происходило, ничего не написалось.

– Вы долго носите это в себе?

– Нет, не специально. Это как-то происходит само собой.

Созревает строчка текста. Одна. У меня ни один текст не пошел от идеи. Только от строки.

Откуда она берется, не знаю. Наверное, откуда-то свыше... Вот строка у меня появилась, она меня завела, вот я уже весь вибрирую. И начинаю писать. Я ещё не знаю о чем это будет. Так создавались почти все мои песни.

– Они все доходят до слушателя, или есть какие-то "для индивидуального пользования"?

– Я расскажу такой случай. Лет десять назад я приехал к своему дяде на похороны его жены. И вот, я захожу в приходую, там никого нет, и вижу - лежит молоток.

Меня потрясла эта деталь. Бытовая мелочь - приготовили молоток, чтобы заколачивать гроб.Потом я захожу в комнату, там гроб, полно каких-то незнакомых женщин, они плачут...

Это было такое сильное потрясение, что я придумал стихотворение, которое назвал "Мама умерла". Именно придумал, а не записал на бумагу. Боялся писать, чтоб не воплотились эти слова. Слова от первого лиуа, слова лирического героя.

И вот, когда моей мамы действительно не стало, я отдал эти слова Добрынину, и он написал песню, которую исполнил Миша Шифутинский. Получилась очень сильная песня. Ее трудно дослушать до конца.

– Симон, вы сказали, что вибрируете. Это какое-то особое состояние?

– Да, и оно составляет главную радость моей жизни, когда я сижу на диване и пишу песню. В эти моменты - я самый счастливый человек. Я не думаю о том, что за свою работу получу деньги, что новая песня принесет мне какой-то авторитет. Это все приятно, нужно, полезно, это жизнь, но не в этом самая главная моя радость. Радость - в моменты, когда я придумываю.

Я сижу, переписываю. У меня масса тетрадей с черновиками. Их интересно посмотреть, как от начального варианта я прихожу к результату.

– А так, чтобы сразу, набело?

– Это крайне редко. Вот "Дорогие мои старики", ко мне пришла строчка "постарели мои старики"...

В конце-концов, это мое личное дело, как все это пишется. Главное - чтобы этот мучительный процесс шлифовки, доводки не был виден в песне.

Я мучаюсь, создавая текст. Но это радостное мучение. Я люблю его. Наверное, я мазохист.Мне нравится, когда работа меня мучает. Преодолев это мучение, я прихожу к тому результату, который мне нравится.

– Это состояние, в котором вы творец, приходит внезапно, или можно его как-то в себе вызвать?

– Чаще всего - спонтанно. Но бывают ситуации типа цейтнота.

Я помню, когда мы писали песни для Леши Глызина в его новый альбом, мне ребята звонили со студии и по телефону проигрывали инструментальную фонограмму. А я параллельно слушал и сочинял слова на нее.

Так были сделаны песни "Ты не ангел", "Пепел любви". Было надо - и получалось. Я приходил в свое радостное состояние и выходили хорошие песни.

– В том, что они хороши для слушателей, в этом нет никаких сомнений. А критика, цензура, были ли они к вам благосклонны?

– Когда была написана песня "Не сыпь мне соль на рану", редактура на телевидении со мной долго спорила. Это были времена, когда песню запросто могли запретить и "не эфирить". Меня упрекали в том, что не по-русски звучат слова "не говори навзрыд". Мол, навзрыд можно только плакать или рыдать, а говорить нельзя.

Я долго доказывал, что я написал не, скажем, рубить дрова навзрыд, а говорить. То есть говорить, сдерживая рыдания. Но мне твердили, что это не литературно.

Наконец, я вспомнил цитату из Пастернака:"Февраль. Достать чернил и плакать. Писать о феврале навзрыд..."

Все. Авторитет сказал. Разрешили.

– Симон, вы ориентированы только на эстраду, или пробовали писать тексты и для рок-музыки?

– Я ориентирован на шлягер.

В начале 80-х я писал что-то, что было больше похоже на рок-поэзию. Но я считаю, что она искусственна. О естественных человеческих чувствах она говорит какой-то придуманной образной системой. Я понял, что мне это не близко.

Главный принцип моей работы - Писать об общечеловеческих вещах общечеловеческим языком. Может быть именно по этому людям близко мое творчество, может быть поэтому оно находит в них отклик.