Заноза Его Величества

Я не помню, но я это чувствую: удушливый ком, подступивший к горлу — слёзы, что никак не хотят пролиться. А ещё вижу: тёмная вуаль на лице Марго и Георг, смертельно-бледный, серый от горя, стоящий у гроба, опустив голову.

Чур меня, чур! Отталкиваю я Маргариту и прижимаю руки к груди, которую раздирает на части от боли. И чёртова Катькина память впихивает мне в башку не только страшные воспоминания, не только знание, что Марго была лучшей подругой Аурелии, но и страшные слова.

— Ты сказала: это он их убил. Аурелию и её ребёнка, — мелькают перед глазами картинки, независимо от моего желания. И слова: «он», «неумытый бандит», «его головорезы». — Убил из-за меня, Марго.

— Я была так ослеплена своим счастьем, а ты наговорила столько гадостей про моего жениха, назвала меня тупой коровой, — отворачивается она. — Ты всегда была злая, Катарина. Злая и чокнутая. Но ты во всём оказалась права. А я во всём ошиблась.

— И в чём же я была права, тупая ты корова? — что-то мне так херово, что надо срочно это чем-то залить, пока меня не вытошнило прямо на её голые сиськи.

К счастью на столе стоит ещё недопитое вино. И, налив трясущейся рукой полбокала, я осушаю его до дна. Наливаю ещё и… подаю Марго.

Она тоже выглядит не очень.

— Тиз женился на мне из-за титула, — осушает она бокал до дна. — Потом выкидыш, а через два года он развёлся и отправил меня в Белый дом.

— Белый дом — этот тот самый гадюшник, который бордель? — наливаю я снова.

— Да, тот самый. А сам, тварь, женился на дочери ювелира. И теперь у него мой титул, её деньги и сын. А я, мать её, маркиза, что за свою голубую кровь шла в борделе по цене за двоих простушек.

— Тогда я однозначно всё правильно сказала. Где ж были твои глаза?

— Ну, Катарина, — хнычет она. — Он такой красивый. И так ухаживал. Я его любила.

— Ясно, ясно, — тычу ей в руку кубок. Тут неизлечимо. Вина мало, но ей всё же важней.

А потом, когда, осушив его до дна она вытирает ладошкой губы, перехожу к основному вопросу.

— Как же ты оказалась здесь? — ничего не глушит это чёртово слабенькое пойло. Сейчас бы водки. Блин, дайте водки!

— Он забрал меня, — упрямо называет она Георга «Он».

— Спасибо, что разрешила остаться, — и быстрее, чем я успеваю остановить, она, зараза, бухается на колени.

— Да встань ты, дура! — тяну я её вверх, хоть она и сопротивляется, собираясь непременно расцеловать мои тапки. — Совсем ополоумели в своём средневековье. Сядь! — почти впихиваю её на стул. Наливаю ещё вина. И иду открывать дверь, в которую опять робко стучат.

— Ужин, миледи, — стоит, потупив глаза, уже знакомая Лорна.

— У тебя вот тут, — показывает Марго на мою щёку, пока служанки таскают на стол еду, и лезет в свою сумочку на поясе, чтобы протянуть мне зеркальце.

«Вот же гад!» — офигев от увиденного, разглядываю я лицо. Я тут служанками пытаюсь повелевать, а он меня, оказывается, помадой «под хохлому» расписал. И ведь не поленился же, сволочь: накрасил губы и понаставил отпечатков. На лбу, на щеках, на шее. Даже на руках. — Погоди-ка, — возвращаю ей зеркало. — У тебя кстати тоже, тушь, — показываю ей где и убегаю в ванную.

И не только на руках! В тусклом свете зажжённых свечей стираю полотенцем всё видное, что так щедро «нацеловал» Его Коварное Величество. Остальное, что под платьем, пусть сам устраняет. Во сколько там у нас время вечерней летописи? В девять? В десять?

Выхожу из ванной как раз, когда служанки оставляют нас одних.

— Я могу быть твоей камеристкой, — снова норовит сползти на пол Марго, когда я сажусь напротив неё на стул, но тут уж я во всеоружии, пресекаю это сразу. — Пожалуйста, Катарина! Только не отправляй меня на кухню. Пожалуйста! Я могу помогать тебе с одеждой. С причёской. Могу мыть ноги на ночь. Курей щипать — не могу, — брезгливо кривится она.

— А свечку держать можешь? — усмехаюсь я.

— Могу, — охотно подскакивает Марго. Недолго думая, хватает подсвечник и становится у стола. — Так?

— Ага, — сокрушённо рассматриваю я её рассыпавшиеся по голым плечам тёмные волосы и рвение, с которым она прижимает к себе тяжеленный канделябр. А вроде не блондинка. — Немного не здесь и не сейчас, но сойдёт, — отбираю у неё подсвечник, снова усаживаю на стул, пододвигаю тарелку, наливаю вина. — Пей, дурища! Да закусывай!

— Хорошо, что тётка уже умерла, она бы не перенесла такой позор, — обжигается она чем-то вроде тушёной капусты, подталкивая её на вилку хлебушком. Изголодалась от таких переживаний за день девка. А мне что-то и кусок в глотку не лезет.

Видеть её не могу, ведь сразу картинки рисуются одна другой краше: как она с Гошиком. И с другой стороны вроде не виноватая она.

Вроде хорошо бы иметь её рядом: знает, как там в высшем свете себя ведут, кто есть кто. И каждый день душу рвать.

Сплавить бы на кухню с глаз долой. Но ведь тот, что её прислал, не просто так пошёл «на уступки». Просили — распишитесь? Ведь уверен, что меня на ревность будет пробивать. Или намеренно будет с нами обеими по очереди «в платочек»? У них же тут королю фаворитку иметь дело, наверно, обыденное. Да не одну. Только что ж он себе какую-то шалаву-то нашёл? В детстве не научили всякую грязь домой не таскать?

— И много вас там таких высокородных в тех борделях?

— Не много, — пожимает Марго плечами, жуя свою капусту, — но есть. В основном те, кому с замужеством не повезло, как мне.

«Не-не-не, — я только что рукой не загораживаюсь. — Нафик! Мне подробности без надобности. Я не Жанна Д’Арк, в ваши заморочки с законами и порядками лезть. Мне бы со своими баранами, местными, одним, разобраться. А революции это вы потом, пожалуйста, без меня».

— А здесь ты давно? — с удивлением замечаю часы, которые мне поставили на каминную полку. Вот время бежит! Как бы уже Георгиус Победоносец не заявился наследника делать, пока мы тут девочками пьянствуем. И, кстати, какого ж Орта я пью, раз у меня миссия детородная? Вот же блин, засада!

— Год, — вытирает рот кружевной салфеткой Маргарита.

— Значит, год, — типа нюхаю я новое вино, что притащили служанки, но на самом деле прикрываюсь от неё бокалом.

Охренеть! Год! Мне хватило дня и уже гормоны шалят. А она за год в Него поди в хлам, по гланды, по уши влюблённая. И даже не знаю, что чувствовать. Вроде и придушить хочется её, гадину, чтобы на Гошика рот не разевала. И такая тоска, что хоть волком вой. Мы же с ней, считай, в одинаковом положении: и она без права на прописку, и я никто и звать меня никак. И ведь девка красивая — закачаешься, и так по жизни не повезло.

«Эх, не родись красивой!» — с грустью отставляю я бокал и наливаю себе воды.

— Тебе как раз исполнилось восемнадцать, — рассказывает она. — Назначили дату свадьбы, а ты накануне сбежала, — совсем не по-благородному вытирает маркиза тарелку хлебушком, икает, извиняется, запивает вином.

— И он поехал в бордель?

— Нет, — усиленно качает она головой. — Ему не положено. Меня привезли прямо во дворец.

И зачем она мне это всё рассказывает, дурища? Прямо вижу, как Его Оскорбённое Самолюбие в свадебном фраке, узнав, что невеста сбежала, дерёт девчонку со злости. Трахает во все дыры, до отвращения, до изнеможения, схватив за волосы. Срывает на ней свою злость. А потом брезгливо вытирает свой хрен подолом её платья и уходит.