Заноза Его Величества

Но далеко убежать не успеваю.

— Ваша Милость, — кланяется мне в дверях генерал Бартоломеус Актеон, командир королевской стражи, Бешеный Медведь и личный телохранитель короля.

И что-то мне подсказывает, что не поболтать по душам за чашечкой чая он меня приглашает, когда его волосатая лапища молча указывает направление.

Глава 15

Буду молчать! Пусть пытают меня своим калёным железом, всё равно буду молчать. Уйду в глухую несознанку. Катька я, Лемье и баста! Все знают, что она сумасшедшая, мне и косить не надо. Вот на буйное помешательство и буду спирать.

Именно такие слова я говорю себе, пока, сопровождаемая Бартом, спускаюсь в какие-то дворцовые казематы. И скрипучая железная дверь в камеру не предвещает ни только ничего хорошего, но даже более-менее сносного.

«Отпрыгалась, козочка!» — прямо читаю во взгляде короля, который, оказывается, меня там поджидает. Но до чего же хорош! Аж дух захватывает. Весь такой опасный, злой, трудный. И уже переодетый. В белой рубахе. В чёрной коже. Плётки ему только не хватает в руках. Но что-то мне подсказывает не в «Пятьдесят оттенков серого» мы будем тут играть. А жаль.

— Садись! — показывает он мне на каменную скамью.

Сажусь. А комнатка прямо скажем, неуютная. Хотя чего ей быть уютной. Камера и камера. Зарешеченное окошко под потолком. Цепь с кандалами рядом в стене. В общем, антуражик нагнетает.

— Георг, — кланяется генерал Актеон.

— Спасибо, Барт, я сам.

«Сам что?» — прямо стесняюсь я спросить, когда дверь за генералом закрывается и мы остаёмся один на один. И он не заставляет себя ждать.

— О том, что ты не Катарина Лемье, я даже не буду спрашивать, — сразу ставит Его Осведомлённость меня в известность. — И это, скажем, не твоя вина, — даже проскальзывает сочувствие в его голосе, но подозреваю Его Великодушие сейчас произнесёт «но».

И пока он тянет, опирается спиной на каменную плиту «аля стол» и рассматривает меня оценивающе, исподлобья, словно ещё не решил, что со мной делать, вытянув шею, я рассматриваю этот стол, на котором кучкой лежат подозрительно знакомые вещи.

— Но ты врала мне. Ты пыталась сделать из меня посмешище. Ты нарушила с десяток законов, каждый из которых предусматривает смертную казнь. И это Ог с ним. Но неужели ты думала, что я не смогу понять, что ты не Катарина?

— Георг, — нет, мне есть что сказать, но почему-то резко понадобилось перевязать на пояс веер. Может, чтобы не увидеть на его лице разочарование?

— Георгиус, — поправляет он.

— Георгиус, — соглашаюсь я и всё же встречаюсь с ним взглядом.

Ах, эти грозовые тучи в его глазах. Он, кажется, зол так, что не испепелит, изрубит меня молниями в капусту.

— Катарина! — дёргает он головой. — Или как тебя там?

— Катарина, — твёрдо произношу я.

— Катарина, — повторят он, всем своим видом давая понять, что мне не идёт. Не звучит. Не подходит.

«Можно подумать Георгиус лучше? — кривлюсь я. — И Рекс особенно».

— Нет, может быть, веди ты себя потише, не суй везде свой любопытный нос, не задавай глупых вопросов, слуги и поверили бы, что ты Катарина Лемье, — шумно выдыхает он, встаёт, идёт по комнатке. — Но видимо, это не в твоём характере. Или там, откуда ты явилась, совсем не учат послушанию? — останавливается у окна, которое даже при его росте, где-то выше его головы, разворачивается. — Смирению? Молчанию? Уважению? Нет? — вновь останавливается у стола.

— Учат, мой король, — выдыхаю я.

Он на секунду замирает, а потом из кучи вещей двумя пальцами достаёт кружевные трусики. Мои трусики, между прочим. И я точно знаю, где он их взял. Оставшись один, фей явно не терял времени даром. Я узнаю и розовый шёлковый халатик с павлинами, и зубную щётку, и початую бутылку шампуня. И даже упаковку презервативов. Боже, они-то мне здесь зачем? Хотя… В общем, похоже, кто-то мелкий и зелёный не только рассказал всё, но и безнаказанно добрался до моей ванной.

— Так что же ты не применила полученные знания? — крутит Его Величество в руках трусы, поглядывая на меня так, словно решает, куда же это можно нацепить. И я, конечно, не горю желанием отвечать, но он и не даёт мне такой возможности, равнодушно возвращая бельё на место. — Ты себе хотя бы представляешь в какой теперь мы опасности из-за тебя? — вновь опирается он на стол. — Хотя бы догадываешься, что будет, если это выйдет за стены замка?

— Меня сочтут ведьмой, мой король? — встаю я и медленно иду к нему.

И снова он замирает. Что видит он сейчас в моём лице? Любимые черты, в которых он так жестоко ошибся? Что чувствует, выговаривая мне за безответственность? Что его обманули? Что на миг, на какой-то короткий миг, когда губы наши едва не соприкоснулись, он ведь решил, что это Катарина потянулась к нему. «Злая сучка, которая его никогда не любила». А он так легко поверил в то, чего так хотел.

Да, я безответственная, чумовая, безбашенная, отчаянная.

Мой король, всё это о себе я знаю и так. Но я даже рада, что не придётся прикидываться другой. Да, я не она. Но я здесь.

— Хуже, — отклоняется он, когда я подхожу вплотную. — Ты применила магию. А магия — вне закона. Ни я, ни Святая церковь, ни один суд не сможет тебя защитить. Тебя признают виновной.

— Меня казнят? — вновь наклоняюсь я к нему, доставая трусики.

— Хуже, — повторяется он, внимательно глядя, как я растягиваю их у него перед носом. — Будут пытать калёным железом.

— Уже дрожу, — шепчу я ему в ухо, — мой король.

А потом бесстыже задрав юбки, натягиваю трусы. Поправляю, так уютно севшие на задницу родные танго. И снова усевшись на скамью, как примерная ученица, складываю на коленях руки.

— Это называется пояс верности, — на всякий случай поясняю я, потому что он всё ещё ошалело молчит. — Так на чём мы остановились?

— На том, что твоего друга фея казнят вместе с тобой, — проходит он как ни в чём ни бывало мимо и открывает дверь. — Барт!

И чёртов генерал входит не один. Он заносит в руках большую птичью клетку. В ней, держась руками за прутья, стоит Карлушка в моей старенькой застиранной футболке, когда-то сиреневой. От прежнего наряда на нём берет, туфли с пряжками (одной) на босу ногу да шпага, которой он заколол футболку. От прежнего облика — фингал под глазом, да из съехавшего на бок выреза торчат крылышки и худющее плечо. И вид у него такой несчастный, что обнять и плакать.

«Карл!» «Дарья Андреевна!» Как разведчик со связным встречаемся мы глазами, и, как истинные Штирлицы не произносим ни звука.

— Он ни в чём не виноват, — подскакиваю я. Ироды бородатые, и так всё выпытали у ребёнка! — Он не хотел ничего плохого.

— Это пусть он сам расскажет, — встаёт по центру комнатки король, когда Барт ставит клетку на стол.

— Я правда не хотел, — подаёт голос Карлушка.

— Охотно верю, — кивает король, но не фею, опять Барту.

И этот Гризли впускает в открытую дверь человечка, одетого в строгий фрак, но ростом едва доходящего ему до колена.