Записки из страны Нигде

Максимальная отстраненность автора от героя и его обстоятельств позволяет фактически бросить его (героя) на произвол судьбы. Вроде как – «сам разбирайся». Он и разбирается, как умеет…

Если бы я писала от третьего лица, мне все было бы известно заранее. А так – наивный персонаж попадает в некие весьма странные обстоятельства и раскручивает нить событий шаг за шагом, непрерывно удивляясь при этом. Его окружают тайны и загадки, шарады и ребусы. И он действительно выпутывается как может, как бы без всякой помощи со стороны автора. Автор, между прочим, даже не помогает ему правильно судить о людях.

То есть – опять полное и резкое разграничение: автор отдельно, «я»-персонаж отдельно.

Что в таком приеме важно помнить: ни в коем случае не нужно наделять такого героя собственным жизненным опытом. Лучше пусть он совершает глупости. Ах, сие столь свойственно младости!..

Был у меня в жизни случай, который многому меня научил. Как-то раз я поехала на ролевую игру с криминальным сюжетом. По игре мне выдали пачку фальшивых денег. Совершенно очевидно, у мастеров была идея меня потом с этими деньгами поймать, арестовать и таким способом ввести в сюжет. И если бы я была «я»-персонажем, своей героиней, я бы, конечно, вляпалась. И поиграла бы вволю. Но я поступила не как моя молодая взбалмошная героиня, а как многоопытная Елена Владимировна: я спрятала эти деньги. Закопала их там, где никому бы в голову не пришло их искать. Да, меня не поймали, не разоблачили, не посадили в тюрьму… и сюжета тоже не получилось.

Так вот, не надо думать за «я»-героя собственной головой. Нужно всегда помнить, сколько ему лет, что он знает, а чего не знает, насколько ограничен его кругозор, какие книги он читал, а какие – нет.

В каждом из перечисленных случаев я начинала писать от первого лица потому, что никак иначе не получалось. Иначе говоря, этот прием приходит как необходимость. Обычно я ратую за исключительно рациональные объяснения, но тут почему-то ничего рационального сказать не могу. Если вы слышите дребезг, если текст звучит как-то не так, - значит, возможно, поступает сигнал перейти на первое лицо. Если вы ощущаете, что нужно говорить «я» - говорите «я». «Глубокое проникновение в психологию героя» и т.п. тут, как ни странно, вообще ни при чем.

От первого лица (3): Маскарад

10:54 / 15.06.2016

Иногда «я», произнесенное автором, - это маска. Более яркая, она привлекает к себе внимание сильнее, чем повседневное лицо автора. Вспоминается одно выступление Владимира Высоцкого, где он говорит (это записано на пластинке из серии «На концертах Владимира Высоцкого») – цитирую по памяти: «Меня часто спрашивают, не сидел ли я, не летал ли, не воевал ли я… (потому что песни-монологи написаны от первого лица). Еще спросили бы, не был ли я волком, лошадью или самолетом… Мне как актеру проще надевать на себя роль, поэтому я говорю… я рискую говорить – «я».

Цитата передана очень неточно, только общий смысл, но я хорошо помню, как Высоцкий сказал сначала – «я говорю», а потом поправился и выделил голосом это «рискую» - «рискую говорить «я»…

Все персонажи песен-монологов Высоцкого обладают одним и тем же характером и поступают согласно одним и тем же принципам. Они всегда нарушают правила. Волк не может прыгнуть за ограждение из флажков – но волк-Высоцкий прыгнул. Конь не должен сбрасывать жокея – но конь-Высоцкий бежит свободно, как бежал бы в табуне, но не под седлом и без узды. Его уголовники, дальнобойщики, алкоголики вдруг оказываются в раю с бледно-розовыми яблоками, они уходят от волчьей стаи, выбираются из сугробов, прощают тех, кто готов был их сожрать, они несутся по краю пропасти, угорают в бане – ну, помните все эти будоражащие кровь образы. И за каждым из этих образов, за каждой привлекающей к себе внимание маской, - один и тот же характер. Или даже лучше сказать «нрав», «норов».

Если бы вышел певец в костюме – да пусть даже в джинсах и свитере, - и спел бы про то, что он, певец, хочет странного, хочет он на волю и целого мира ему мало, - все бы просто вежливо похлопали. Но он рискнул надеть маску, войти в роль – коня, самолета, уголовника, – и сердце обмирает.

Почему? Потому что эту же маску автор предлагает примерить и своему слушателю. На те пять минут, что звучит песня, слушатель тоже волк и тоже видит бледно-розовые райские яблоки. Это произнесенное Высоцким «я» впускает в себя и слушателя.

Это совсем другой смысл употребления первого лица в тексте.

Полагаю, именно эту цель преследует и юный менеджер, который видит себя берсерком. Он ведь не только себя видит – он и своему читателю предлагает пережить то же самое. Надеть ту же маску, испытать такие же эмоции.

Отчасти, вероятно, с этим же связано употребление мной первого лица в эпизодах «Архитектора» (проект Андрея Мартьянова). В «Архитекторе» мне было предложено внести в историю «человеческое измерение», на фоне широкой картины политических событий показать судьбу одного человека, конкретно – немецкого офицера, попавшего в плен под Сталинградом. Текст Мартьянова подавался от первого лица, у него действовали политики, военные. Части романа имели подзаголовки: «Рассказывает такой-то… Рассказывает такой-то…» Поэтому естественным было подать и историю отдельно взятого человека, брошенного в котел истории, тоже от первого лица.

Как нетрудно понять, разница между мной и немецким офицером-танкистом Эрнстом Шпеером не просто огромна, она вообще не поддается описанию. Однако «я» было произнесено в этом эпизоде вполне естественно. Ни один мальчик не растет с мыслью «а стану-ка я военным преступником». У каждого человека есть предыстория и причина, если он, конечно, не социопат и не маньяк, то есть если у него с головой все в порядке. Как сказать «я», имея в виду врага? Возможно, я слишком глубоко заглянула в его душу и мое «я» прозвучало слишком убедительно, потому что в мой адрес даже прилетело обвинение – что Хаецкая-де на стороне немецких фашистов.

Друзья мои, это отнюдь не так. Преступность фашизма в том, что такие неплохие люди, как Эрнст Шпеер становятся военными преступниками. Изображать всех немцев, включая маму Шпеера – кстати, убежденного члена национал-социалистической партии, - исключительно в стиле фильма «Небесный тихоход» - «О, колоссаль!..» - прием плакатный, для творческой задачи «Архитектора» не подходящий.

Имелась и еще одна причина заговорить в «Архитекторе» от первого лица, и ее на самом деле я считаю решающей. Брутальная мужская литература середины двадцатого века – Ремарк, Хемингуэй – писалась от первого лица. А мне требовалось создать имитацию такой литературы, дать читателю «лейтенантскую прозу».

Еще один момент, связанный с речью от первого лица. Если повествование от третьего лица позволяет читателю по личной склонности выбирать себе любимых героев и «правильную» точку зрения, то повествование от первого лица жестко расставляет акценты. Мир показан глазами только одного героя, только с одной точки зрения, эмоциональные реакции как будто бы возможны только те, что заданы «я»-персонажем, нравственные оценки могут быть только те, что навязаны рассказчиком. Если читатель книги, написанной от первого лица, пытается бунтовать - например, считать плохими тех, кого «я»-персонаж считает хорошими, - у него рвется контакт с текстом. В таких случаях читатель говорит, что его книга «бесит».

Впрочем, и здесь все не настолько однозначно. Дело в том, что иногда автор разделяет позицию своего «я»-героя (у автора и рассказчика может быть разный жизненный опыт, но сходный взгляд на вещи в целом), а иногда позиции автора и героя-рассказчика резко расходятся.

И вот тут на первый план выступает некая особенная, иезуитская хитрость. Она заключается в том, чтобы вести рассказ от первого лица и как будто усиленно навязывать читателю точку зрения «я»-персонажа, а между тем ловко разрушать ее на каждом шагу. Левая рука как бы не знает, что делает правая. К таком приему прибегают, когда автор категорически не разделяет мнения своего «я»-героя. Это автор стоит за кулисами и ловко манипулирует происходящим. Этим же я занималась (или пыталась заниматься) в «Архитекторе». Например, русские партизаны кажутся немецкому офицеру уродливыми, плохо одетыми людьми, каким-то человеческим мусором. Эту точку зрения, как нетрудно понять, автор со своим героем-рассказчиком не разделяет. И читатель, смею надеяться, на моей стороне, а не на стороне немецкого офицера. Если получилось так, как задумывалось изначально, - то мы с читателем переглядываемся поверх головы «я»-героя. То есть если вы думаете, что автор куда-то ушел и отдал всю историю на откуп персонажу-рассказчику, - не обольщайтесь. Если вы автора не видите – это не означает, что его нет. Он прячется за ближайшим кустом, вместе с белым роялем.