Записки нечаянного богача 4

— Давай, ты потом меня поругаешь, себя пожалеешь, ну или как пойдёт, а? У нас времени… А который час? — дёрнулся я. Часы, старую «Славу», оставил на тумбочке, чтобы не разбудить случайно девчат позвякиванием браслета. У них иногда такой слух бывает — дельфинам на зависть.

— Полшестого, — буркнул он, внезапно оторвав от головы пистолет и направив его на кусты справа от крыльца. Оттуда выскочили едва ли не в исподнем Илюха и «Манька»- Мвэндвэ.

Жена хозяина что-то горячо зашептала, стоило им только выбраться на площадку перед хижиной. Сам хозяин в это время одновременно с Головиным, точно таким же движением, убирал в кобуру ствол. Такой же, да как бы ещё не побольше, чем у стального приключенца.

— Илюх, подробнее, — оказывается, Артём мог и просить, и командовать одновременно, при этом шёпотом.

— Хрень какая-то, Башка, — едва ли не смущённо ответил тем же шёпотом землевладелец. — Вскинулась, как змея ужалила, и ну к вам рваться! Да ладно бы сама-одна — меня на пинках пригнала. Говорит: «белый Волк знает, белый Волк скажет, помоги белому Волку». Я б со всем бы удовольствием, да только как?

— Качвано Пэндо. Восточный склон. До восхода успеем добраться? — выдал я, отворачиваясь от Головина, что всё тянулся забрать свою сигарету. Но замер столбом, впрочем, едва услышав незнакомое название горы, которое мне неоткуда было узнать.

— Если на багги — то можем успеть, — вот это я понимаю, воинская школа! Отельер одновременно и изумился донельзя — и снабдил требуемой информацией.

— По коням! Есть тент или батут? — уточнил я тем же шёпотом, добивая последние затяжки.

— Нахрена тебе батут, Дима? — голосом поражённого психиатра прошелестел Головин.

— Ловить Маленький Огонь. Потом объясню, побежали! Мвэндвэ, от бабули привет, проследи, пожалуйста, за нашими — чтоб не пугались и вдогонку не кинулись. Ну, наври чего-нибудь, вроде того, что мы на почту поехали, или на ночную рыбалку, — выдохнул я, подходя к Илюхе.

— Ага, на крокодилов-бегемотов. Без ничего. Волков — в роли живца, как обычно, — крайне недовольно продолжил шептать Головин, спрыгивая с крыльца без единого звука.

— Об этом говорить не надо, — наставительно прошептал хозяин, добавив несколько фраз на местном. Жена его только кивала, блестя впотьмах белками глаз, зажимая рот двумя руками.

Мы рванули вслед за Илюхой. Головин предсказуемо нёсся, как Всадник Апокалипсиса, вовсе беззвучно: ни камушек, ни песчинка под ногой не скрипнет. Илюха, летевший перед ним, слабо различимый в непроглядной африканской ночи, тоже звуков не издавал ни единого, даже страшно. Шелест песка и травы был только от меня, не умевшего перемещаться по-привиденчески-разведчески. А вот шума дыхания, кажется, не было. Видимо, потому, что дышать я снова забывал.

Возле ворот, которые медленно распахивали двое сонных местных, одного из которых безуспешно попытался пинком на ходу разбудить хозяин, стояло что-то, накинутое поверх большим куском брезента. Который, улетев, явил нам странный аппарат: четыре колеса, здоровенный движок впереди — и переплетение труб и уголков вокруг. «Если это — багги, то я — Карл Великий» — сообщил внутренний скептик. И тут же выпрямился, приняв горделиво-царственную осанку, потому как этот клубок металлолома завёлся, чихнув дважды, и озарил пространство впереди кучей диодных фар, не замеченных мною.

— Welcome on board!*** — по-пиратски, с хрипотцой сообщил наш человек на чёрном континенте.

— Пижон, — буркнул Тёма, тыкая мне рукой, куда в этом хитросплетении арматуры и уголка надо было садиться. Он же и пристегнул меня тремя какими-то сцепками, и нахлобучил на голову шлем, типа мотоциклетного, напоследок хлопнув по нему, вроде как благословляя. Но дёрнулись от этого и шлем, и голова в нём, и весь остальной я.

Илюха устроился рядом на какой-то хреновине, больше похожей на крутящуюся табуретку пианиста. Натянул на глаза раритетного вида очки, приделанные к кожаному шлему, как у лётчиков в первую мировую. Вцепился во что-то, больше похожее на коровьи рога, торчавшие из панели перед ним.

— Готовы? — выкрикнул он, перебивая рёв движка.

Головин ответил нецензурным, что можно было бы перевести, как «ступай!» или «давай!». Или, обладая нужной долей романтизма, как гагаринское «поехали!». Сам он в это время заканчивал компоновать своё немаленькое тренированное тело позади меня в переплетении штанг и труб так, что оно чудесным образом стало казаться неотъемлемым конструктивным элементом кабины. Если у этого технического рычащего недоразумения в принципе предусматривалась кабина. И мы рванули в ночь.

Я подскакивал на кочках и горках. Я бился башкой о трубы спереди и слева. Справа и сзади я бился о руку и грудь стального приключенца, которые характеристике владельца соответствовали полностью: даже звук был, кажется, такой же, как при ударах о металл с другой стороны.

Пилот, умудряясь каким-то чудом и наитием изыскивать путь в непроглядной тьме, орал песни. Вернее, одну и ту же, старинную, пиратскую, из древнего советского фильма «Остров сокровищ». Там, где «берег, принимай обломки, мёртвых похоронит враг!».

— Слышь, «Спутник», медведь белый! Сбавь, разобьёмся к хренам в темноте! — проорал еле слышно на скорости Головин.

— Где мы — там победа! «Нас воспитали думать только о победе, альтернатив которой ровно две из двух!» — вновь затянул Илюха. Этой песни я не знал. И на словах «ну кто сильней, братан, медведи или волки» даже напрягся. Но зря.

Плюясь от пыли, которой вроде как и неоткуда было взяться перед нами, но откуда-то бралась, подскакивая и не переставая колотиться о элементы конструкции, мы с Тёмой прослушали композиции «Мы — десант, мы — морская пехота» и «Прощайте, скалистые горы!». Последней, в меру сил, подпевали, регулярно сбиваясь на не предусмотренные текстом слова, когда багги влетал в какие-то колючие кусты или взмывал метра на полтора над землёй, падая потом и подскакивая, как мячик. В том, что чёрно-белый тельник Илюха носил по заслугам, вопросов не было. В том, как он умудрялся одновременно орать песни и вести сквозь непроглядную ночь это рычаще-скачущее недоразумение на такой скорости — были. Но некогда было задавать.

Солнце восходило над саванной, сквозь которую мы пылили метеором. Становилось жарче, прямо с первых же минут, хотя, кажется, такого не могло быть — воздуху и земле нужно было прогреться после ночной тьмы. Но духота и жар наваливались с каждой минутой. И в шлеме становилось всё неуютнее. Но хоть капитан наш орать перестал наконец-то. Охрип, наверное.

Мы остановились возле какого-то редколесья, за которым торчала какая-то темная скала. Ну, то есть гранит или какой-то иной камень, я в минералах не силен, пер из-за густого кустарника прямо к небу. Над песком плыло марево. Высадившись, только-только собрались перекурить, как вдруг откуда-то сверху раздался вскрик. Голос женский. Я задрал голову. Рядом с вершиной кто-то болтался, зацепившись за выступ скалы одной рукой. Отсюда не было видно, сколько пальцев продолжают удерживать вес тела, все пять или уже меньше.

Я рванул к скале, оставив позади оседать песок и пыль. Фигурка наверху меняла очертания. На её месте так бы каждый поступил — прижаться к камню всем, чем можно и нельзя: ногти, щека, зубы, подушечки пальцев, даже веки глаз — только бы не упасть. Но тут крик повторился, причем не оставляя сомнений: сперва резкий, короткий, а за ним — долгий, на одной ноте, рвущий нервы, голосовые связки и барабанные перепонки. Такой обычно обрывается глухим ударом о землю. Я бежал, почти не касаясь земли, и скала была уже рядом. Сзади раздался вскрик Головина, но я уже не обратил внимания. На набранной скорости взлетел бегом на отвесную стену метра на два минимум и резко оттолкнулся от неё дальше вверх, пытаясь сохранить остатки разгона. Руки развёл как можно шире. Летел, как баклан рядом с поднятым из воды тралом — кверху лапами. Ну, или просто как баклан. Но при всей гуманитарности склада ума мне повезло рассчитать все верно. Ну — как повезло? Метров с двадцати тело прилетело точно в меня. Ну, то есть я смог прервать затяжной прыжок. Вернее, свободный полет.