Записки нечаянного богача 4

— Ну, там плч… пффф… полчаса езды до их племени. Постелят — выспимся, потом домой, — ответил отельер. Я вспомнил, во что оделась по местной современной моде Мотя, представил, что нам там смогут в этом контексте постелить — и загрустил. Но, как оказалось, зря.

День падений и высокого напряжения мы, признаться, пропили. Умка и Мутобмо уже полчаса пели одну и ту же местную песню, и на внешние раздражители, даже жидкие, не отвлекались. Поэтому в кают-компании остались вдвоём. Тёму мы с Серёгой еле-еле довели до их домика — он всё рвался на подвиги. Но сурово сказанное мной «Ну-ка соберись! Дома жена беременная!» сотворило чудо — он сам поднялся по ступенькам и проскользнул в дверь со своей фирменной шпионской лёгкостью. Изнутри раздался голос Бадмы, а в ответ — его виноватое гудение. Мы с Лордом деликатно ушли.

Дома было тихо и спокойно. Девочки спали, совершенно одинаково закинув поверх простыни левые ноги, согнутые в колене, каждая в своей кровати. Я бесшумно разделся и осторожно лёг. Надя обняла меня, кажется, так и не проснувшись.

Утром в дверь постучали. Мы с женой переглянулись — из наших так деликатно себя повели бы только Лорд с Милой, но они бы предупредили ещё с улицы, позвали. Да и привыкли мы уже как-то с вечера все планы вместе вшестером оговаривать. Судя по тому, что вчера ничего похожего не было — не они. Крыльцо не скрипело — значит, точно не Мутомбо и не Манька. Илюха после вчерашнего, я вообще не был уверен, что в такую рань ходить мог. Значит…

— Проходи, Огонёк, открыто! — громко сказал я по-английски, поразив жену и дочь. И Мотю, которая заглянула в приоткрытую дверь с заметным опасением. На голове у неё стояло блюдо, накрытое не то марлей, не то ещё какой-то чистой белой тряпкой.

— Я принесла вам завтрак, — она, присев, чтоб не сбить ношу о притолоку, зашла и начала споро накрывать на стол. Есть, откровенно говоря, не хотелось, но так у неё ловко выходило с тостами и джемом, с сосисками и беконом, и даже чай в чашки наливался как-то особенно приятно. Поэтому к столу мы с девочками подобрались скоренько.

— Она что, не в курсе, что рабство отменили? — вполголоса уточнила Надя.

— Она в Европе училась, так что в курсе точно. Просто у них тут принято так, что если тебе кто-то жизнь спас — то она, жизнь то есть, с той самой поры не твоя уже, а того, кто спас. Честным и почётным считается, — так же негромко ответил я.

— У них, я читала, и многожёнство принято, и что теперь? — начина-а-ается. Нормально ж сидели…

— И ничего теперь, солнце моё. У них тут может что угодно быть принято. Ко мне и моей семье это никакого отношения не имеет и иметь не будет, — разговаривая с беременными нужно быть мягким, но твёрдым. Да, вот именно так. Как будто ты сам чуточку на сносях. А уверенно говорить я давно научился, ещё когда в рекламе работал.

— Смотри мне, Волков! — Надежда погрозила мне здоровенным трёхэтажным бутербродом, который волшебным образом сам образовался у неё в руке.

— Слушаю и повинуюсь, княгиня-матушка! — я приложил правую руку к сердцу и склонил голову.

Когда поднял — шесть глаз смотрели на меня по-разному. Ореховые Мотины — с тревожным вниманием. Анины, серо-зелёные с жёлтым ободком у зрачка, как у меня — с восторгом и искренней жаждой сказок и приключений нового дня, как бывает у детей. Зелёные Надины поверх бутерброда смотрели с подозрением, будто ища издёвку или сарказм. Удивляясь, не находя. И превращаясь в такие любимые мной смеющиеся радуги. Вот и чудесно. И всех секретов-то — любить жену и говорить ей правду.

После обеда над базой прозвучал горн, вроде пионерского. Я в этих сигналах не разбирался, но нервными «Боевая тревога!» или обстоятельными «Бери ложку, бери хлеб и садися за обед!» звуки не казались. Наверное, общий сбор? Ну не отбой же. С этими мыслями я поймал бегущую мимо дочь и вскинул на плечи. Спина, что удивительно, почти не болела. Надя попросила меня присесть, поправила Анюте панамку и в очередной раз мазнула солнцезащитным кремом по носу. Хотя вряд ли уже требовалось: за этот отпуск она так загорела, что мажь — не мажь. Не шоколадка, конечно, но карамелька точно. Варёная сгущёнка.

На большой площадке собирались все, и гости, и хозяева. Илюха удивил дважды: во-первых, тем, что в принципе был, при этом вертикальный и вполне похожий на нормального живого человека. Во-вторых, тем, что был в форме. В прямом смысле слова: чёрные куртка и брюки, ослепительно сверкавшие хромовые ботинки, тельняшка, берет под погоном. Нагрудный знак «Гвардия» справа был единственным, что я смог уверенно опознать — видел такие в хороших старых фильмах. Всего же на широкой груди Умки было, наверное, несколько десятков изделий явно ювелирного характера. Обрамлял всё это богатство белый витой канат, иначе не скажешь, аксельбанта.

— Так вот ты какой, чёрный дембель! — хмыкнул Головин. Сам он в «горке», но на этот раз не чёрной, а песчаного камуфляжа, выглядел не так представительно, конечно.

— Не зли меня, Башка, — отозвался морпех голосом, чуть выдававшим вчерашние тайны, — говорю же: дикий край, простые люди. Я если без этих блямб и висюлек появлюсь — не по протоколу будет.

— А там прям протокол? — удивился Тёма. Его главное украшение стояло слева, держась за галантно отставленный локоть мужа. Бадму красило всё: и беременность, и африканское солнце, и высокая причёска, и какие-то национального вида изделия на руках, шее и груди, которые могли быть одновременно и бижутерией, и рабочим инвентарём степной ведьмы-шаманки.

— А ты как думал? — кивнул Илюха. — Манька-то не с улицы приведённая, а дочка главной жены вождя шамбала. Мы к тёще с тестем иначе, как нарядные, будто ёлочки, не ездим.

— Да уж, африканские понты — это вам не это, — кивнул Головин.

— А то, — вздохнул морпех.

Его Манька, выходившая из хижины вслед за племянницей, выглядела так, что будь она в несколько раз меньше — точно бы сороки утащили. Блестело всё — от браслетов, то каких-то невиданных колец в ушах и в причёске. Огонёк не отставала от тётки, сияя, как диско-шар. Надя с Милой только переглянулись. Им на здешнем конкурсе красоты и народных ремёсел в части дамского обмундирования предложить было нечего. И слава Богу.

Я смотрел по сторонам, ожидая, когда же подъедет Садко. И очень удивился, увидев, как справа, со стороны здешнего леса, откуда денно и нощно орали какие-то невоспитанные местные звери и птицы, выруливает настоящий Неоплан — большой современный туристический автобус, разворачиваясь плавно за воротами и замирая передней дверцей аккурат напротив калитки. Дверь отъехала с пневматическим шипением и за ней оказался Мутомбо, обряженный, как натуральный вождь аборигенов: перья, пятнистая шкура, браслеты и бусы. Видимо, сюрпризов сегодня стоило ожидать с избытком.

В прохладе салона всем нашлось место и занятие.

Лорд ворковал с женой, чем, в принципе, занимался каждую свободную минуту, перестав наконец-то сурово таращиться в планшет или смартфон или командовать в них кому-то вслух по-русски или английски.

Головин с Бадькой прилипли к большому окну, разглядывая здешнюю фауну. Путь лежал, наверное, через один из окружавших отель национальных парков, поэтому посмотреть было на что: попадались и слоны, и гиены, и жирафы, и прочие кабаны-бородавочники. В ветвях деревьев скакали какие-то макаки, разноцветные невиданные птицы. На одном, стоявшем отдельно, развалясь по-барски, отдыхал леопард.