Запрещенная реальность
Шрифт:
– Много, - устало сказал Кейслер, - но никакого практического плана, чтобы выгнать их из укрытия. .
– У меня та же проблема.
Кейслер посмотрел на него и сердито схватил свою сигару. Неужели ему нечего делать? Конечно, наука. Медицина и секретная служба понятным образом дружно работали вместе, но все же... Он невольно посмотрел на записи и затянулся - и вдруг в голове шевельнулась мысль: может, она принесет успех...
Он ненадолго прикрыл глаза и отложил сигару.
– Бен, мне кажется, у меня идея.
– Мы сможем ею воспользоваться?
– заинтересованно спросил
– Не знаю, но мне представляется, что Джиллиад обнаружил совсем новый путь, как мне кажется, с очень многими оригинальными отклонениями.
– Он опять затянулся.
– Если говорить откровенно, многое из того, что он сделал, и еще больше то, что он собирается сделать, меня пугает.
– Есть какая-нибудь взаимосвязь с нашей проблемой?
– Понятия не имею. Я его еще не спрашивал, но, возможно, ему что-нибудь придет в голову.
Остерли вынул трубку изо рта и выдохнул облако дыма.
– Давайте его сюда.
– Все в свое время. Сначала лучше послушайте, что он сделал. И все без посторонней помощи и подсказки.
– Он мгновение помолчал, потом схватил записи.
– В ходе двадцати заседаний Джиллиад подверг себя программе самоанализа. Когда потом он попросил специалистов проверить и проанализировать его результаты, они нашли их не только совершенно правильными. Они были намного правильнее, глубже и точнее всего, что на сегодняшний день дали наши анализы чужака.
– С Машиной?
– Остерли встал и уставился на Кейслера.
– Как же, черт возьми, он это сделал?
– Он объединил основу всех религий и великих философий. "Познай себя". С помощью Машины он ставил себя в самые различные трудные ситуации и фиксировал время, когда он начинал проигрывать.
– А как он это определял?
– заинтересованно спросил Остерли.
– Сначала он ставил себя в ситуацию, скажем так, большой опасности, и...
– Но он же в любое время и любым способом мог выйти из нее.
– Пожалуйста, не перебивайте меня. Джиллиад приказывал своему разуму забыть этот путь бегства и, что еще удивительнее, сам себе приказывал отключать Машину в последнее мгновение. Короче говоря, он сконструировал душевный вентиль безопасности, а потом снова приказывал своему разуму забыть о нем. Поэтому, в принципе, из ситуации, в которую он себя помещал, не было никакого выхода.
Остерли опять присел на краешек письменного стола и направил на Кейслера мундштук своей трубки.
– Это прорыв, Эд, даже я это вижу.
– Он наклонился вперед.
– давайте его сюда.
– Все в свое время, я уже говорил. Я дал одному из своих лучших людей задание поработать с ним.
– Он посмотрел на часы.- Точно через пятнадцать минут они начнут эксперимент, который Джиллиад описывает как "вторую ступень". Хотите посмотреть? Остерли поднялся.
– Вы знаете кого-нибудь, кто мог бы помешать мне сделать это?
– Он улыбнулся и сунул руки в карманы брюк. Кейслер задумчиво улыбнулся в ответ.
– Ладно, идемте.- Он открыл дверь и вышел в лабораторию.
В комнате испытаний у экранов суетились техники, вторая группа сгрудилась у проектора.
Кейслер поприветствовал присутствующих взмахом руки.
– С Келдреном, мне кажется, вы уже
знакомы. Один из моих лучших людей. Келдрен, объясните мистеру Остерли суть эксперимента.У Келдрена были рыжие волосы и узкое красное лицо, выглядевшее озабоченным.
– Я постараюсь покороче, сэр. Как вы знаете, Джиллиад после своего появления здесь подвергся проекции и чуть было не погиб. Теперь он хочет проделать все снова, чтобы проверить, мог ли он выжить с помощью собственной инициативы.
– Он сделал паузу и потеребил себя пальцами за нижнюю губу. Он развил одну, предположительно, правильную теорию, согласно которой даже резистентный не сможет силой воли противиться проекции. Субъективные впечатления слишком сильны и пересиливают внутреннюю убежденность.
– И что?
– Он считает, сэр, что нашел субъективный ответ.
– А вы, кажется, сомневаетесь в этом.
– Да, сэр. Во-первых, он о многом молчит и не хочет рассказать мне, как выглядит его решение. А во-вторых, я иду на ощупь. Я не знаю, что он задумал.
– Объясните-ка мне поподробнее.
Келдрен немного помедлил.
– Ну, сэр, он попросил меня воспроизвести самые отвратительные субъективные впечатления, какие только придут мне в голову. Он хочет дать понять, что будто бы нуждается в них - только в оптической стадии на экране, чтобы я отбросил все барьеры. Но настоящей его цели, я, конечно, не знаю. Загвоздка в том, что я читал много отличных произведений и имею богатую фантазию.
– Но, должно быть, будут приняты меры безопасности?
– Конечно, сэр, с помощью измерителя истерии в тело Джиллиада встроены различные устройства для переключения, но все равно это чертовски опасно.
Внесли стулья, и Кейслер сел.
– Вы в этом разбираетесь, верно?
– спросил он.
– Проецируемое изображение в комплексе со звуками и шумами появится на настенном экране напротив. Как только проекцию настроят и отрегулируют, на первом плане появится Джиллиад. Все его реакции и субъективные впечатления зримо предстанут перед нами.
– Понимаю.
– Остерли уселся рядом с ним.
– А где Джиллиад?
– По соседству. Он не любит зрителей.
– Нет.
– Келдрен наклонился вперед.
– Он сейчас появится субъективно, я имею в виду - в ситуации, изобретение которой готовит мне угрызения совести.
– Он вытянул руку.
– Смотрите на экран...
Все повернулись, и Остерли спросил: - Ради Бога, Келдрен, откуда вы взяли такую сцену?
Келдрен нервно откашлялся.
– У меня, кажется, ужасное воображение.
Остерли удивленно взглянул на него.
– Да уж, трудно спорить.
Для Джиллиада, который субъективно действительно находился там, это было более чем продуктом фантазии, это было реальностью. Он, конечно, знал, что сцена была проекцией и не обладала конкретной или объективной реальностью. Он знал также, что ничто из того, что он видел или переживал, не существовало вне его воображения. Но опасность все же была. В этом воображаемом мире могли быть вещи, способные нанести субъективные или психосоматические повреждения. Кроме того, опасность или страх могли быть настолько велики, что это грозило длительными душевными расстройствами.