Запрет на любовь

Если класс будет участвовать в школьном концерте, то ты предпочтёшь: петь/танцевать/участвовать в постановке/читать стихи (подчеркни)

Предпочту не участвовать

Положительные черты твоего характера. Я: целеустремлённая, независимая, самокритичная, сильная духом

Отрицательные черты характера. Я: эгоцентрична, категорична, резка в общении, прямолинейна, злопамятна

Человек-эталон для меня: Мой отец.

Если бы выиграл(а) в лотерею, то на что потратил(а) бы деньги: не верю, что это возможно

Больше всего я боюсь:

Что суд решит отправить отца с тюрьму.

Но пишу, конечно, не это.

Больше всего я боюсь: страхи — прерогатива слабаков

Любовь — это _________________

Что, блин, за дурацкие вопросы?

Шац слишком много на себя берёт, по-моему.

— Каждый год, в первые выходные сентября, Матильда Германовна ведёт класс в поход. В честь начала учебного года, — увлечённо тараторит Филатова, которую я слушаю в пол уха.

Любовь — это ________________

— Знаешь, как там круто! Пляж. Палатки, костёр.

Любовь — это ________________

Звенит второй звонок, а я понимаю, что не могу продолжить фразу. Да и чёрт с ней…

Решаю оставить графу пустой. Пусть скажут спасибо, что вообще согласилась заполнить эту бредовую анкету.

— Держи.

— Ой, ты так быстро, — складывает листок пополам и убирает в папку. — Передам Матильде на следующей перемене. Спасибо, что не отказала. И… красивый костюм. Ты такая элегантная и…

— Джугашвили!

В кабинете появляется сын директрисы в сопровождении Горького и Чижова. Последние двое тормозят у двери, а этот несколько секунд спустя останавливается у моего стола.

Класс затихает.

— Джугели, — исправляю. Снова.

— Я буду называть тебя так, как посчитаю нужным, — цедит он в ответ.

— Не будешь.

— Ты действительно так думаешь? — усмехается.

— Чего тебе? — приосанившись, спрашиваю прямо.

— Какого икса ты тут?

— Где же мне ещё быть в восемь тридцать пять утра, Ромасенко? — выгибаю бровь.

— Ты непонятливая или тупая? Где угодно, но не здесь. Стукачам в нашем коллективе не место. Верно, ребята? — поворачивается к одноклассникам.

— Верно.

— Да.

— Полностью поддерживаю.

— Сто пудэ.

Прилетает отовсюду.

— Предлагаю даже проголосовать, чтобы по чесноку. Камон. Погнали. Кто за то, чтобы убрать строчку двадцать три из нашего электронного журнала? — обращается к общественности.

Строчка двадцать три, если что, — это я.

Все поднимают руки. Все, кроме Филатовой и Мозгалина, пытающегося соорудить очередное нечто из бумаги.

— Перестань настраивать коллектив против Таты, — вмешивается Полина.

— Заткнись, — бросает он ей. — Как видишь, Джугашвили, — в очередной раз намеренно коверкает мою фамилию, — единогласное решение. Мы против того, чтобы ты училась с нами.

— Не хочу тебя расстраивать, но решение о том, где мне учиться, буду принимать я, а не вы.

— Ты в этом уверена? — резко сбрасывает мои вещи с парты и опирается ладонями о стол.

— Уверена.

— Да ты и недели тут не продержишься.

— Откуда тебе знать?

— Интуиция, — кривит губы. — Советую свинтить отсюда, черномазая.

Что блин? Серьёзно?

— Как это по-мужски, оскорблять девушку, — усмехаюсь, глядя ему в глаза.

— Ты сомневаешься в моей гендерной принадлежности?

— Нет, в наличии интеллекта.

— Слышь ты, — наклоняется ближе, и между нашими лицами остаётся всего сантиметров пять. — Поосторожнее на поворотах. Острой на язык себя считаешь?

— Угадал, — едва заметно киваю.

— Прибереги его до того момента, как встанешь на колени, — угрожая, травит взглядом.

— Это, Ромасенко, случится разве что в твоём сне, — рикошетом по слогам проговариваю, и его лицо багровеет от злости.

— Шухер! Географичка ползёт, — громко объявляет Чижов.

— Или валишь на хрен из этой школы самостоятельно…

— Предпочту второе или, — перебиваю, не дослушав.

— Я предупредил тебя, стукачка.

— Окей.

— Ромасенко, что там такое? Был звонок. Немедленно займите своё рабочее место! — ругается пожилая старушка, вошедшая в кабинет.

Филатова, склонившись в три погибели, удирает к себе.

— Вы-то почему не на своём, Марь Семённа? — нагло дерзит Максим, неторопливо прогуливаясь до своей парты.

— А? — переспрашивает учительница, не расслышав.

— Глухая карга. Вы, говорю, почему не на своём? — орёт он громче. — Четыре минуты урока прошло, — указывает пальцем на часы.

— Была у медсестры, — зачем-то отчитывается перед ним женщина. — Давление подскочило.

— Ей уже гроб примерять, а она всё на работу прётся.

Придурок.

— Вы ж говорили, что тот год последний? Что на пенсию уходите. Типа баста, завязываете со школой, — подаёт голос Зайцева, жующая жвачку.

— Ой, да я бы с превеликим удовольствием Вас, троглодитов, не видывала больше. Да только пенсия какая у нас? Смешарики… — кладёт на стол старый кожаный ридикюль. Извлекает из него бумажный журнал, платок, очешник. — Сейчас отметим отсутствующих и начнём урок. Так. Поехали. Абрамов?

— Нет его.

— Прогуливает?

— По уважительной причине отсутствует.

— Что ещё за причина?

— Менты прессуют, — тихо произносит один из футболистов.

— Мария Семёновна, Абрамов отсутствует по заявлению родителей, — докладывает Филатова.