Зарубежный детектив 1979

Китаец вышел из-за стола и с поклоном обратился к Дам-дин-Очиру.

— Высокородный и милосердный покровитель послушников бурхана, соизвольте посетить мой бедный приют и откушать со мной за одним столом. От чистого сердца прошу вас, соиз­вольте...

Дамдин-Очир взглянул на сидевшего рядом японца.

— Решайте сами, ваше величество, у нас еще достаточно вре­мени.

Китаец привел гостей в свой дом и усадил за роскошно на­крытый стол. После обильпой трапезы он продолжил начатый разговор:

– А где теперь Буянт — мой лучший друг? Вы его еще не отправили к богу в рай?

– Ваш Буянт процветает в Монголии всем на зависть и печется о спасении нашей веры, разбогател, растолстел на нашей жирной баранине. Но не это главное. Он один из са­мых деятельных наших сподвижников и правая рука хамбы Содова.

— Коли все так, как вы изволите говорить, тогда хорошо...

– Благодарствую за угощение. — Каноник поднялся из-за стола, а следом за ним и японец. — Нам нужно спешить, нас ждет важный господин.

– Прошу вас, достойнейший Дамдин-Очир, пожелайте что-нибудь для себя в подарок, возьмите любую вещь, понравившую­ся вам. У меня есть то, чего нет у других...

Монгольский лама поблагодарил хозяина, но ничего не взял.

В резиденции господина Инокузи им сказали, что резидент не может сегодня принять халхасского хана и что его ждет дру­гой господин. В сопровождении японца Дамдин-Очир поднялся на второй этаж и прошел в конец длинного коридора мимо де­сятка дверей к кабинету, который ему указали. Возле кабинета Дамдин-Очир остановился в нерешительности: за массивной дверью раздался душераздирающий крик, от которого у ламы остановилась в жилах кровь. Через пекоторое время крик пре­кратился, открылась дверь и двое дюжих японцев с засученны­ми рукавами вынесли изуродованное тело с кровавым месивом вместо лица. Пискнул звонок, из соседней с кабинетом двери проворно выбежал старик с чайником и тряпкой в руках смывать пятна крови. Усилием воли Дамдин-Очир заставил себя войти в кабинет. За столом сидел важный господин, видимо следова­тель, с застывшей, холодной улыбкой на благообразном лице. Поняв, что монгольский лама оказался невольным свидетелем нечеловеческой пытки, следователь спокойным голосом, будто не произошло ничего особенного, сказал:

— Тех, кто пошёл против императора, нельзя жалеть. Их нужно крепкой рукой хватать за горло и душить... во имя бурхана.

У халхасского хана подкашивались ноги. «Мне оказали ве­ликие почести, вознесли на ханский престол, во всем стараются угодить и вдруг... показывают пытку. К чему бы это?» — терял­ся в догадках Дамдин-Очир.

— Простите, я зайду в другой раз, — и лама вышел из ка­бинета.

Спускаясь по лестнице вниз, он нос к носу столкнулся с господином Инокузи, только что приехавшим откуда-то на ма­шине.

— Высокородный великий хан, падаю ниц перед вашим ли­ком и прошу простить меня за сегодняшнюю занятость. Зайди­те ко мне на минуту.

Они вошли в кабинет резидента и сели за стол друг против друга.

— Великий халхасский хан, в двух словах могу сообщить вам, что вопрос о военной помощи находится в стадии обсужде­ния, а также анализируются все последние материалы. Ответ на послание хубилгана и хамбы будет готов в самое ближайшее время.

Не дав Дамдин-Очиру вымолвить ни слова, Инокузи потя­нул за шнур и вызвал секретаря.

— Лучшую машину халхасскому хану! Доставьте в апарта­менты и спросите о его желаниях. Выполняйте!

Монгольский каноник вышел, чувствуя себя страшно униженным, будто его, халхасского хана, выгнали из кабинета.

Закрыв изнутри дверь у себя в номере, лама, не раздеваясь, повалился лицом вниз па широкую постель и застонал. На этот раз далекая Монголия показалась ему несравненно прекрасной и счастливой. «Очутиться бы поскорей у себя дома и оставить бы старые кости в родной земле», — шептал он, и к горлу не­вольно подкатывался комок...

«Помилуй меня, бурхан милосердный, укрепи мое сердпе. Господи, если увидят мои слезы, засмеют. А с хамбой Содовом, бросившим меня на произвол судьбы, я еще сведу счеты, если удастся государственный переворот и будет моя власть. Узнает, как скитаться на чужбине, где самый распоследний японец смот­рит на тебя как на паршивую собаку».

Дамдин-Очир поднялся с постели, отпил несколько глотков холодного чая п, немного успокоившись, начал собираться в об­ратный путь.

По возвращении нового халхасского хана на родину в его просторной юрте собрались высшие баргутские ламы и бывшая знать. Им не терпелось послушать новости.

Дамдин-Очир не скупился на слова, рассказывая, с каким почетом и уважением он был принят и обласкан японскими гос­подами и более всех самим резидентом. Новым для заговорщиков явилось предложение японцев сколотить наряду с союзом лам еще и союз мирян, в который войдут утратившие большие пра­ва и привилегии миряне. Они пе хуже лам смогут бороться с на­родной властью. Это предложение было единодушно принято баргутскими ламами и бывшими господами.

– Да простит мне великий хан мое любопытство, скажите, что изволили вы положить на руку японскому начальнику? — спросил один из них.

– На этот раз я ему ничего не подарил. Где же напасешься подарков, если дарить каждый раз?

Услышав ответ, сидевший рядом с каноником старый князь вытаращил глаза и открыл от удивления рот.

— Без дорогих подарков японцы и смотреть в нашу сторону не станут. Уж я-то хорошо знаю их алчную патуру. Человека с пустыми руками они обходят как незнакомого. А к нам в Мон­голию приезжают только за золотом, за богатством. Набьют кар­маны и тут же удерут. И как это они оказали вам такой почет, милостивый хан, без подарка?! Не в их это правилах...

Только теперь понял Дамдин-Очир свою ошибку: слишком поспешно преподнес он на шелковом хадаге дорогие слитки зо­лота. Принимая бесценные дары, японцы обещали выполнить каждый пункт послания хубилгана, а когда подарки были исчер­паны, обошлись с ним слишком холодно. Вот в чем загвоздка.

Оставшись один в юрте, халхасский хан налил себе в боль­шую пиалу горячего чая, устроился поудобней в подушках и, отхлебывая чай маленькими глотками, принялся рассуждать вслух, как это часто бывает с людьми, привыкшими к одиноче­ству:

«Совершенно очевидно, что работа японцев крутится-вертится вокруг подарков, то поднимаясь вверх, то падая вниз... Бог с ними, с подарками. Нам нельзя терять с японцами связь. А перед Инокузи я в неоплатном долгу: он возвеличил меня. Если будет возможность, я позолочу ему руку при встрече. Но зачем они подстроили мне компату пыток? Запугать меня? Показать, что с каждым, кто попадет к пим в руки, будет то же, что и с тем замученным? Но между нами огромная разница: он был против японцев. Говорили, что это какой-то кореец, не захотевший выдать своих сообщников. Но мы совсем другое де­ло, мы их сторонники. Нет, видимо, здесь была какая-то другая цель. Наверное, нам следует так же жестоко поступать со свои­ми грешниками, иначе мы не добьемся желаемого и не вернем утраченного. В этом случае наши грехи обернутся доброде­телью...»