Застава на Аргуни

— Наряды еще не вернулись?

— Вернулись все, кроме Карпова. Сейчас приведут себя в порядок, придут докладывать.

Старшие нарядов ничего нового не сообщили. В дверях показался Хоменко. Его покрасневшее от сна лицо хмурилось.

— Пока ничего, — сказал Торопов. — Погода испортилась.

— Худо дело! Скоро, наверное, пойдет. Упустить такую слякоть не захочет. Не сегодня-завтра надо ждать…

В окна хлестал дождь. Ветер со стуком захлопнул форточку.

В канцелярию вошел Карпов. От долгого пребывания на сыром воздухе лицо его распухло. Гимнастерка, несмотря на то, что пограничник ходил в наряд в плащ-палатке, вся была в темных пятнах-подтеках.

— Почему задержались? Что нового?

— Перед тем как сняться с порученного участка, в квадрате 45-И обнаружил двух всадников. Дождь помешал разглядеть их как следует, но, кажется, один был русский.

— Он? — Хоменко вынул из кармана карточку-визитку, на которой был снят улыбающийся Новиков.

— Кажется, нет…

— Впрочем, сейчас это не имеет значения, — рассуждал вслух Хоменко. — Пусть не он… Все равно эти всадники могут быть связаны с ним…

— Что подозрительного заметили в их действиях? — спросил Торопов.

— Ничего особенного. Напротив пади Бокшо они останавливались, спешивались, курили. Я решил подождать. Примерно через полчаса опять возвратились на это место. Постояв минут пять, двинулись обратно в Уда-хэ.

— Ясно! — проговорил Хоменко, отпуская сержанта, хотя, как догадывался Торопов, ему ничего не было ясно.

Форточка распахнулась, звякнула, посыпались осколки стекла. Хоменко вздрогнул.

…Близится вечер. Дождь льет и льет. Сильные порывы ветра обдают окна потоками воды. Сумрачно. Сырость и ненастье заставляют поеживаться.

— Пора, пожалуй, готовиться! — напомнил Хоменко, когда на улице стало темнеть. — Я поеду в Травянушку. Выдели мне двух-трех бойцов. Скажи, чтобы принесли автомат… Тебе лучше всего держаться в районе Бокшо… Ты, Михаил Семенович, поезжай на правый фланг… Старшина пусть останется на заставе для связи между нами. Обо всем замеченном сообщайте ему через каждый час.

Едва стемнело, конные группы пограничников выехали на фланги.

Слезкин попал к Хоменко. Как только Костя прыгнул в седло, он сразу почувствовал себя солдатом в бою. Понимая, что дело предстоит серьезное, он проверил оружие, подтянулся. В душе шевельнулось что-то дерзкое. Он уже не был прежним юнцом. Рука привыкла к оружию, конь слушался его. Слезкин знал звериные повадки нарушителей и уже умел читать звуки, шорохи, следы, обманчивую тишину. И это ощущение своей силы, своего умения радовало его, рождало желание встретиться с врагом.

Дождь неистовствовал. Длинные зигзаги молний бороздили небо. Грохотал гром. Выхваченные на миг из темноты всадники, с трудом пробиравшиеся по узкой размытой тропинке, в сизовато-фиолетовой дымке вспышек напоминали Слезкину призраков. Холодные струйки настойчиво пробирались под топорщившийся коробом плащ, щекотливыми змейками сползали за воротник. Чавкала под ногами коней грязь. Где-то неподалеку, бурля на перекатах, ворчала река.

Группа Хоменко остановилась на спуске в Травянушку. Хоменко, склонившись с коня, дал последние указания. Торопов отправился дальше. Мелькнули и опять исчезли в кромешной тьме фигуры взбиравшихся по откосу всадников. Вся эта обстановка возбуждала Слезкина.

Комендант спешился, привязал к дереву коня и пошел к берегу. Бойцы двинулись за ним.

— Вы, товарищ Карпов, будете крайним слева, — шептал он. — Вы, Слезкин, займете место справа. Мы с вами, Дудкин, будем в центре. Дистанция между нами — сто метров. В случае появления нарушителя нужно сделать так, чтобы он оказался в центре образуемой нами подковы. Действовать только по команде. Помните: нарушитель опытен, хитер! Обо всем замеченном докладывать мне. Пользоваться световыми сигналами запрещаю…

Пограничники, скользя, как тени, разошлись по указанным местам. Майор пробирался сквозь кусты. Земля вместе с травой прилипала к подошвам сапог. Хоменко с силой взмахнул ногой. Огромный ошметок грязи оторвался от сапога, с громким плеском упал в лужу. Комендант вздрогнул. Ему показалось, что этот плеск услышал Новиков, притаившийся где-то в прибрежных зарослях ивняка. Услышал и размышляет, идти или не идти?

«До чего износился человек, — подумал Хоменко. — Нервы совсем сдают. В такую слякоть и выстрел-то не услышишь».

Комендант выбрал развесистую лиственницу на самом берегу, прислонился к ней. Дождь хлестал и хлестал. Густые ветви хоть немного, но защищали Хоменко.

Маньчжурский берег тонул в непроглядной черноте. Бушевала река.

Простояв с полчаса, Хоменко, не спуская глаз с вражеского берега, присел на корточки. Одежда огрузнела. Влажная гимнастерка прилипла к телу.

Время тянулось медленно. Хоменко часто поглядывал на светящиеся стрелки часов. Казалось, что часы остановились. Пять минут походили на вечность. Поеживаясь от холодного, сырого ветра, комендант проклинал и Князя, и непогоду, и судьбу, сделавшую его пограничником.

Еще только половина двенадцатого! Впереди целая ночь, холодная, мокрая, мрачная.

От бойцов — ни звука. Видимо, у них все в порядке. Это и успокаивает и тревожит. А вдруг Князь решится перейти границу в другом месте: ни здесь, ни у Торопова, ни у Панькина! Участок большой — двадцать с лишним километров. Попробуй закрой его наглухо! Пройдет в такую темень и не уследишь. Никакая, даже самая чуткая собака не возьмет следа. Ищи потом ветра в поле!

Но менять решение поздно. Поздно и бесполезно. Кочевать по флангу — столько же шансов на успех, сколько ждать Новикова прямо на заставе. В другое время можно было бы надеяться на слух, но сейчас и это исключено. Остается ждать! Ждать и ждать!

«Может быть, повезет!» — утешает себя комендант…

…Невеселые мысли терзали в это время и других пограничников. Торопов и Панькин думали примерно так же, как и Хоменко: «Может быть, повезет! Нужно ждать!»

Торопов был почти уверен, что Новиков пойдет там, где находится Хоменко. Почему? — этого он и сам не знал. В промежутках между раскатами грома он внимательно прислушивался, не донесутся ли какие-нибудь звуки справа. Но Травянушка безмолвствовала. Только дождь шумел в листве над головой.

Панькин, затаившийся с двумя пограничниками на правом фланге, думал о Хоменко. Он удивлялся тому, что произошло с этим человеком. Любимец офицеров комендатуры, признанный всеми следопыт, лихой кавалерист, хитрый разведчик, он, казалось, утратил все эти качества и походил сейчас более на новичка, чем на кадрового офицера границы, способного водить за собой людей. Панькин считал Хоменко своим учителем, верил ему. Он любил майора и поэтому очень тревожился за него…

Часы показывали два ночи. Дождь то стихал, то начинал лить с новой силой. Хоменко надоело это бесцельное томление, захотелось поехать на заставу, отогреться, вздремнуть. «Хорошо бы чашку горячего чаю пропустить!» — думал он.