Застава на Аргуни

«Весь в мать!» — подумал Торопов, чувствуя прилив нежности.

Мальчик недовольно поморщился и отвернулся к стене.

Нина Сергеевна хлопотала на кухне. Сквозь открытую дверь Торопов видел плотно обтянутую халатом спину, белые, обнаженные до плеч руки.

Нина, стараясь не смотреть на Торопова, поставила на стол вазу с вареньем. И опять ушла. Торопов смотрел на ее пышные волосы, на красивую, молодую фигуру и вдруг радостно почувствовал, что ему легко, что исчезла тоска, весь день душившая его. Вместо нее в душе теплилось светлое, счастливое чувство и благодарность кому-то за то, что существует на свете такая женщина. «А не лучше ли уйти? — подумал он. — Встать и незаметно уйти. Чтобы ничем-ничем не испортить эту светлую легкость в душе». Он почувствовал, что сейчас способен на все. Вспомнил трехлетнюю дружбу с Панькиным и снова стало все омерзительно.

Торопов метнулся к двери, сорвал полушубок и бесшумно выскочил, на крыльце оделся.

Послышался цокот копыт, мимо кто-то проскакал галопом.

Торопов кинулся к изгороди. Пирата не оказалось. Не успел лейтенант свыкнуться с темнотой, как к нему подъехал всадник. Торопов узнал в нем Слезкина.

— Ну и нагнали вы на нас страху, товарищ лейтенант! Думали, что беда какая случилась, — проговорил боец, слезая с коня.

— Что такое?

— Выхожу из конюшни, гляжу: мчится стрелой Пират. Влетел в ворота — и прямо в станок. Поводья оборваны. Я — к дежурному. «Скачи, говорит, в село, спроси у наряда, может быть, он знает, что произошло».

— Ну ладно. Езжай домой. Я сейчас приду.

Слезкин стегнул коня, помчался на заставу. Торопов шел по улице медленно и устало.

Приход к Нине Сергеевне и побег от нее наполнили жизнь Торопова смятением. С бойцами он старался быть спокойным и внимательным. И все же спрятать волнение ему не удавалось. Бойцы вели себя с ним сдержанно и, казалось, даже немножко странно.

Эту странность Торопов уловил в излишне поспешном согласии старшины сходить на поверку вечерних нарядов, в многозначительном кивке дежурного, когда Торопов предупреждал его, что на некоторое время отлучится из подразделения. Эту же непонятную странность Торопов несколько раз замечал и во взглядах Слезкина…

Вечером, проклиная свое безволие, он снова пошел к Нине Сергеевне. Он знал, что это мерзко, и все-таки шел. Она вышла открыть, набросив на голову пуховую дымчатую шаль.

— Вот… Я пришел… — пробормотал он. Она молчала, склонив голову и не приглашая войти в дом. В сенях было темно, холодно, в открытые двери светили звезды.

Торопов устало привалился к бревенчатой стене.

— Что же нам теперь делать? — спросил он.

— Идите домой, Игорь Степанович, — прошептала она. — Я вас прошу: идите!

— Мне больше некуда и не к кому идти. А туда, куда я давно шел, я уже пришел.

Перед глазами потянулся туман. Глядя на белое пятно лица в темноте, Торопов шагнул к Нине. Она попятилась, не спуская с него глаз, рукой нашарила дверь, открыла и так и вошла в дом спиной, точно боялась повернуться, боялась увидеть там что-то страшное.

Как загипнотизированный, Торопов вошел за ней, не оглядываясь, притворил дверь. Теперь они стояли друг против друга.

— Нина Сергеевна, прогоните меня! Прогоните! — прошептал Торопов.

Она подняла руку, должно быть, хотела махнуть: «Да уходите же!» Но рука вдруг безвольно легла на его плечо.

Он притянул Нину к себе, запрокинул ее голову. Лицо его обдало горячее дыхание. Шаль скользнула с ее плеч, упала на пол…

В дверь громко застучали. Они вздрогнули, отпрянули друг от друга. Нина Сергеевна схватила шаль, прижала ее к горящим губам.

— Кто? — спросила она.

Из сеней донесся голос:

— Это я, Слезкин. Михаил Семенович звонит из отряда, просит к телефону.

— Сейчас приду.

Нина оделась, они вышли на улицу.

— Извините, а я хотел вас проводить, — растерянно проговорил Слезкин. Он стоял у калитки.

Еще раз извинившись, Слезкин ушел вперед.

«Эге! Вон оно что!» — возмущенно думал он…

…Нина Сергеевна взяла трубку, спокойно поздоровалась с мужем. Панькин вел речь о покупках, советовался по поводу какого-то письма, полученного от ее родных. Повернувшись к Торопову спиной, она ногтем скребла по инею на окне. Присутствовать при этом разговоре Торопову показалось унизительным, и он вышел в казарму. Мимо с полушубком в руках прошел Слезкин.

— Проводите, пожалуйста, Нину Сергеевну, — попросил его Торопов. — А то уже поздно.

Ничего не сказав, Слезкин начал одеваться. Торопов возвратился в канцелярию. Нина Сергеевна, закончив разговор, надевала перчатки.

— Вас проводить? — тихо спросил он.

— Не беспокойтесь… — Она боялась посмотреть на него.

На крыльце ее поджидал Слезкин. Большую часть пути они прошли молча. Панькина пыталась говорить что-то о звездах, кометах, Млечном пути. Костя помалкивал, а про себя думал: «Ишь ты, в астрономию ударилась… Рассказывай сказки… Знаем мы этот Млечный путь…»

Он довел ее до дому и, не попрощавшись, чуть не бегом пустился обратно. Нина Сергеевна поняла, что боец не просто забыл с ней попрощаться.

Слезкин отыскал Пушина, которого любил и уважал, и принялся возмущенно рассказывать:

— Вы понимаете, товарищ сержант? Прихожу я к Панькиной. Стучу. Выходит она, а за ней — наш лейтенант. Меня как огнем обдало. Вчера там гостил, сегодня… Днем ведь не идет, обязательно норовит ночью.

Пушин слушал и хмурился. То, что сообщил Слезкин, ему не понравилось. Серьезный человек, привыкший измерять жизнь строгими мерками, он понимал тревогу бойца. Но есть ли основания для нее? Где факты? А если эти ночные посещения дома Панькина Тороповым простая случайность? Может быть, там ничего и не было?

И Пушин строго сказал:

— Не раздувай. Не фантазируй. Она самостоятельная женщина, а не вертихвостка какая-нибудь!

Помолчав, Пушин еще строже предупредил Слезкина:

— Смотри, никому ни слова! Такими вещами не шутят. Надо сперва разобраться. Понял?

— Понял.

— Чтобы никакой болтовни!

Слезкин хотя и согласился, но никак не мог понять, почему сержант так снисходителен. «Ведь у Панькиных сын!» — кипел он в душе. Он всегда с отвращением думал о тех людях, которые влезали в чужие семьи. Это ему казалось подлым, недостойным мужчины.

На другой день, возвратившись из наряда, Слезкин столкнулся в коридоре с Пушиным. Привыкший к его добродушной улыбке, Костя удивился: лицо сержанта было злое.

— Болтун! Кому говорил?! Вся застава уже треплет языком! — прошипел Пушин.

Слезкин испуганно моргал глазами, божился:

— Ей-богу, товарищ сержант, никому не говорил. Я же не трепач!

— Точно? — допытывался сержант.

— С места этого не сойти!

Пушин и Слезкин вошли в сушилку. Бойцы, о чем-то оживленно разговаривавшие, умолкли. Пушин присел на лавку, закурил.