Застой. Перестройка. Отстой

Правда, здорово? И вот они, дураки и масоны, отказали. А ты что скажешь?

Я на секунду задумался, не зная, что ему ответить.

— Стихи, Юра, хорошие, спору нет. Но Мессия — это Он, а не она.

— Как?!! — удивился Пересветов. — А я у поэтов из нашего литературного объединения встречал, что Мессия — это она. Да и потом как-то не по-русски, Мессия — Он. Мессия… Она моя… Понимаешь? Ты, наверное, что-то путаешь. Или ты тоже масон?

— К сожалению, нет, ты на меня посмотри! — стал я оправдываться. — Я кубиковский русак. Но Мессия — все-таки Он.

— Хорошо, допустим. Но все равно кругом одни масоны. Они и правят миром. Даже Фидель Кастро — масон.

— Он вроде коммунист? Нет?

— Он — масон. А коммунизм ему нужен лишь затем, чтобы управлять страной и обеспечивать себе, своему роду и ложе сверхприбыли. Он отстегивает часть денег в Штаты, масонам. Если бы не отстегивал, его бы давно убили. И у нас масоны у власти.

— Ты имеешь ввиду «Страхуй»?

— И «Страхуй», и всю страну…

Мы бы еще долго болтали, но тут у меня зазвонил мобильный телефон, и я вышел в коридор.

Звонил мой старинный приятель Миша Поздняков. Мы с ним еще в газете «Семейный очаг» работали.

— Женя, выручайте. Я на мели. Нужны деньги — триста «баксов». На месяц.

— Хорошо, приезжайте вечером ко мне домой (я продиктовал адрес).

Вечером Миша был у меня дома.

Поболтали о том о сем. Я его попросил вернуть деньги точно в срок.

— Женя, нет вопросов.

Через месяц Миша позвонил и попросил отсрочки на две недели.

Я спросил:

— Когда точно сможете отдать? Назовите дату!

— Пятнадцатого февраля.

Договорились.

Ни пятнадцатого, ни шестнадцатого, ни двадцатого Миша не позвонил. Двадцать первого я сам набрал его номер телефона.

И удивленно спросил:

— Миша, ну почему же вы не звоните?

— А я вам звонил. Никак не мог дозвониться.

Я чуть не засмеялся от банальности ответа.

Когда ему надо было, он меня нашел. Когда пришел черед возвращать деньги — не дозвонился. Знакомо.

Но должок, слава Богу, вернул. На следующий день. Я был рад.

* * *

…Я сидел за письменным столом и размышлял. Что мы имеем на входе? Жизнь. Что мы имеем на выходе? Смерть. А в промежутке? Вот эту грязную, вонючую борьбу за существование, за выживание. Но ведь все равно не выживешь и рано или поздно придется надевать деревянные костюмы. Так что же я суечусь, мельтешу? Приспосабливаюсь к разным ничтожествам и карьеристам? Но как быть иначе? Ведь подобные нравы везде — в любой компании. Как жаль, что у меня нет большого состояния. Если бы оно было, ни дня бы не работал. Вообще, из дому бы не выходил.

Пока я предавался своим нехитрым и наивным размышлениям и грезам, в дверь постучали.

Ко мне в кабинет зашел Юра Пересветов.

Начал, как всегда, рассказывать о своих литературных успехах:

— А мне дали премию имени поэта Кулебякина за вклад в развитие гражданского общества! Представляешь, дали за очень скромную сумму. Это мне крупный начальник Союза писателей Леонид Котюхов помог. Он и стихи пообещал в журнале «Парнас» напечатать. Тоже содрал по-божески. Он вообще порядочный человек. Берет со всех немного. И дает нам, поэтам, путевку в жизнь. Ты знаешь, мои песни поет уже вся страна!

— А кто из исполнителей конкретно? — робко уточнил я.

— Народ поет. Сам пишет мелодии на мои стихи и поет. Если поедешь на Кубань — из любой хаты мои песни звучат.

Он стал, подвывая, декламировать:

— Гей ты, Русь, моя Рассея, Я живу давно в Москве, Не паша, увы, не сея, Оттого душа в тоске.

Юра ушел, а я опять размышлял. Сопротивляться не обязательно прямо. Наверное, лучше слиться с толпой, стать частью единой машины. И уже действовать изнутри. Только так работают шпионы. Только так можно выжить в большой фирме.

Забежала Лерка. Жаловалась по традиции на «откатчицу» Надежду. Через полчаса опять зашел Юра Пересветов. Говорил, разумеется, о своих успехах. Читал стихи, а потом вдруг перешел на женщин…

Мы с Леркой слушали.

— Знаешь, Женек, почему у них всегда плохое настроение? — спросил он несколько невежливо, как будто Лерка не находилась рядом.

— Почему?

— Потому что плохое настроение — это способ управлять мужиками. Их тактика такова: сначала найти мужика, посадить его на иглу сексуальной зависимости, а потом включать плохое настроение, чтобы выжимать побольше денег.

— А светлые чувства? — задала вопрос Лерка.

— Какие, на хрен, светлые чувства, — засмеялся Юра. — Жадность — вот ваши светлые чувства. Денег нужно больше, денег, чтобы шмотки покупать, трусы и лифчики по десять тысяч рублей. А стихи вам не нужны, даже мои великие стихи. А ведь я лауреат премии имени поэта Кулебякина.

Лерка слушала, слушала, а потом вставила:

— Сам ты жадный, Юрий Николаевич, а стихи у тебя говно. Я читала их своей дочке. Она у меня, конечно, дура, но в книгах понимает. Она мне прямо сказала: «Стихи Пересветова — хуйня! Даже хуже, чем у Евтушенко».

— Нет, я не могу эту слушать, — Пересветов чуть не заплакал. — Женя, как ты можешь работать в таком коллективе?!

Он выбежал в коридор, а я пошел в столовую. Там приземлился за одним столиком с новым начальником службы безопасности Ильясом Турсуновым. Он, как ни странно, оказался весьма умен.

— Между разведкой, PR и журналистикой нет никакой разницы, — сказал он мне, прожевывая свинную отбивную. — Все занимаются одним делом — сбором информации.

Я кивнул.

— Ты вот тоже, наверное, шпион. Тебя здесь многие боятся.

Я рассмеялся.

— Нет, я простой советский парень, — сказал я.

Теперь рассмеялся он.

Выходя из столовой, я столкнулся нос с носом с взволнованным Юрой Пересветовым.

— А я тебе везде ищу! — воскликнул он. — Вот смотри! Мне только что принесли!

Он показал мне красивый глянцевый журнал поэзии «Парнас», где его напечатали.

— Порадуйся, друг, какая у меня хорошая публикация вышла! Я уже всем у себя в отделе показал. Тут же в журнале размещен рейтинг поэтов. Я вошел в число четырех (из ста) лучших поэтов России. Лучших поэтов России всех времен. На первом месте главный редактор журнала «Парнас» Леонид Котюхов, на втором Пушкин, на третьем первый секретарь Союза писателей России и автор гимна Михалков, а я, Пересветов, Юрий Пересветов, на четвертом. Правда, я заплатил за это тысячу долларов.