Застой. Перестройка. Отстой

— А я тебя знаю, — вдруг сказала Тамара, изумив моих спутниц, ты — Евгений Викторович. Мы с тобой коллеги. Ты на самом деле родился не в шестьдесят четвертом году, а тысячу пятьсот лет назад. Тебе звали Иосиф, ты служил при дворе Махмуда восемнадцатого первым визирем, а я была твоей наложницей.

Мне стало не по себе. Девушки переглянулись.

— Это ты учил Махмуда летать. У тебя была своя технология. И еще ты говорил, что умеешь пересекать время и пространство.

— Это я говорил?

— Да, ты. Ты просто забыл. А в детстве, в родном дворе, ты еще все помнил. Ты помнишь детство?

— Да, помню, но не все.

— Возвращайся в детство и живи там. Здесь нет радости. Ты погряз в суете. Ты должен измениться.

— А мы, мы что должны делать? — спросила Лера.

— Плести красивые интриги — это ваш путь.

— А Евгений Викторович уйдет от нас? — спросила Надежда.

— Да, уйдет. Он потом переедет в другую страну. Но еще довольно долго у вас проработает. Стоп, — она закатила глаза, — я вижу его стремительный карьерный рост.

Мы переглянулись. Девушки посмотрели на меня, не скрывая ужаса и удивления.

Вошел санитар и сказал, что наше время истекло. Мы пообщались пять минут.

* * *

На работе днем разговорились с Леркой на нейтральные темы — неожиданные высказывания Тамары она почему-то обсуждать не стала.

— Ты знаешь, а все-таки жизнь прекрасна, — разоткровенничался я. — Выйдешь из нашего гадюшника — птички поют, девчонки молоденькие ходят в мини. Красота!

— Да бросьте вы, — сказала, как отрезала, Лерка. — Вам просто трахаться сейчас охота, вот вы и придумываете. Хотите, я вас на танцы возьму?

— Ну тебя, Лерка, — нахмурился я. — Вечно ты все опошлишь.

— Я ничего не опошляю. Я говорю правду. Вы небось и жене не изменяете?

— Не изменяю. А зачем?

— Как зачем?! Это же драйф — новая баба! Новые горизонты, новая пизда!

— Тьфу ты, опять ты за свое!

— Я считаю, что мужик рожден для того, чтобы делать открытия, путешествовать, завоевывать новых телок и главное — активно разбрасывать свою сперму! Повсюду! Везде, где только можно!

— Но ведь не все мужики одинаковые. Есть сильные, есть слабые. Я, например, понял, что есть вещи, которые мне уже не сделать никогда. Как бы я не старался! Как бы не хотел прыгнуть выше собственной головы. С этим надо смириться.

— Оппортунист вы, Евгений Викторович, на танцы мне вас все-таки надо вытащить, на танцы.

— Лера, ну какие танцы?! Мне сорок лет. Жизнь состоялась. Квартира есть. Дочка почти выросла. Скоро нужно будет о внуках думать.

— Или попробовать прожить еще одну жизнь! Мне кажется, у вас должно быть большое будущее. Если честно, я по-прежнему ставлю на вас.

— Это ты зря. Я же не родился в Питере, не служил в Ленсовете и КГБ. Я родился в Москве, потом жил в провинции и моими друзьями были не ловкие чиновники, а простые райцентровские ребята. А вокруг бегали куры и гуси, овцы и козы…

— Все начальники — из провинции. Не прибедняйтесь! Вон даже наш сионист Гальпер откуда-то из Сибири.

— Гальпер учился в Питере, там связями оброс. Говорят, он и с бандюками связан. А в Сибири он работал, он мне сам рассказывал.

— Еще бы не связан! Все начальники — отчасти бандюки. Принцип управления любого коллектива — криминальный. Правит пахан, его окружение, доверенные лица. Они не всегда самые умные, но всегда лояльные пахану.

— Мне кажется, точно такой же принцип управления в стране.

— Конечно. Страна — это тоже зона. Только очень большая.

Пока разглагольствовали с Леркой, вошел вечный Юра Пересветов. Лерка, бросив глазами гром и молнии на поэта, удалилась. Мы стали болтать с Юрой о пиаре в литературе. Он все возмущался, что хорошие поэты неизвестны, а плохие — у всех на слуху.

— По-моему, — сказал я, — к этому надо относиться спокойно. Важно не то, что говорят о тебе сейчас, а то, что будут говорить лет через пятьдесят. Пиар для поэта — это когда твои книги покупают спустя годы после твоей смерти. Очень хорошими «пиарщиками» были Гумилев, Есенин, Цветаева… Да, они заплатили за этот «пиар» слишком дорого. Но иначе в поэзии не бывает.

— Вообще, Юра, мне кажется, — продолжил я, — ничего не надо добиваться. Нужно делать то, что тебе приятно. И чтобы это было не в тягость другим. Вот ты получаешь кайф, когда пишешь стихи?

— Огромный, — ответил Юра, — даже больший, чем когда трахаюсь.

— Значит, ты счастливый человек.

— Но ведь меня не печатают! Только журнал «Парнас». Но это же за деньги…

— Многих не печатали. А твое время еще придет, — соврал я. — Все в этом мире справедливо. Поверь мне, главное ни на чем не настаивать. Ты знаешь, все, что у меня просили, а я не отдавал — мне теперь не нужно. То, за что держался, не имеет теперь для меня никакой ценности. По-настоящему великий человек ничего никому не доказывает.

— А ты думаешь, я великий человек? — спросил Пересветов.

Ну что мне было ответить?

Я сказал:

— Я считаю, что твои стихи ложатся в песню. А это дорогого стоит.

Он довольно улыбнулся. Ну вот, хоть кому-то хорошо…

После работы побежал домой. Шел чемпионат мира по футболу. Купил пива, чипсов, винограда.

Смотрели с Наташей и Настей драматичный матч — играли великолепные французы с вредными итальянцами. Зидана обидели, удалили с поля. А все-таки он ушел непобежденным. Он не проиграл. Проиграли без него. А он показал, что как был, так и остается лучшим игроком в мире. Немолодой, лысоватый, угловатый, немногословный. Великий. Не только как футболист. Как личность, как герой. Его попытались оскорбить — он ответил. В конце концов, честь дороже любых медалей. У настоящих героев нет конкурентов.

Наташе и Насте Зидан тоже нравится.

* * *

В 2007 году умер Борис Николаевич Ельцин. Храм Христа Спасителя оцепили. Пришли проститься двенадцать тысяч человек. Многие стояли, не скрывая скорбь и слезы.

Анатолий Чубайс сказал, что Ельцин сделал для нашей страны так же много, как Петр Первый.

Я с этим согласен. Вопрос только в одном: что Чубайс подразумевает под словами «наша страна»?

Америку? Германию? Китай? Наверное, все-таки не Россию. Петр Первый увеличивал границы империи, а Ельцин их очень сильно сократил.

— Но ведь он дал людям свободу, — неопределенно возразил мне Серега Алаев из ОМС, когда мы стали с ним в который раз обсуждать эту тему в столовой.

— Я тоже раньше так думал. А теперь думаю иначе. Он дал нам свободу умирать.

— Ну зачем ты так?

— Если бы он дал свободу и остался при этом, как, например, Сталин в одной шинели — это одно… Если же дав свободу он, как никто, обогатился — это другое. Ельцины-Дьяченко-Юмашевы-Дерипаски — одни из самых богатых людей в России и мире.