Затмение: Полутень

Купер, казалось, сейчас задымится. Даже молчаливый эсбэшник ВА за спиной Каракоса без устали топтался на своём месте.

Нарочито бесстрастным тоном Купер сказал:

— Полковник, вы, кажется, наслаждаетесь собственными речами, несущими полное пренебрежение безопасностью...

Уотсон взглядом заставил Купера замолчать. Взглядом не особенно суровым, но опять-таки подобным удару бича.

— Говоря с Каракосом, я говорю с чистой доской.

Каракос понимал, что Уотсон имеет в виду. Экстрактор.

Это означало, что его сотрут.

Они уже подвергали его допросу под экстрактором. Но ничего полезного не дознались: со времени его поимки штаб-квартира Сопротивления сменилась, а все партизаны, с которыми он был знаком, давно бежали из Франции. Он понятия не имел, где сейчас Стейнфельд и остальные.

Но в следующий раз ВА его сотрёт. Не только его личность и убеждения, но и всё, что ему было известно и что могло пригодиться Сопротивлению. А сейчас он узнал тайну величайшей важности. Если бы раскрыть её остальному миру...

Каракоса аж затошнило от навалившейся ответственности. Надо каким-то образом передать весточку на волю. Потому что Уотсон ведь не сумасшедший. Он, вероятно, социопат, но отнюдь не безумец. Просто его план выглядит непрактичным: истребить все расы на Земле, кроме европеоидов — и подчинённых европеоидам рабокровок. Чудовищно непрактичным.

А может, и нет.

Каракосу было известно, что в лаборатории Второго Альянса «Новая жизнь» проводятся генетические эксперименты с микроорганизмами. В средневековье один-единственный микроорганизм, штамм бубонной чумы, уничтожил от трети до половины тогдашнего населения мира. Разумеется, штамм действовал без оглядки на расы. Но представим, что кому-то удалось разработать расоселективный вирус или микроб? Поговаривали, что в двадцатом веке ЦРУ подошло совсем близко к разработке заразы, которая убивала бы только славян... вроде новосоветчиков. Но проект был закрыт, поскольку слишком много среди американцев оказалось людей с примесью славянской крови, и его сочли непрактичным.

А если ВА разработал более эффективные гены? Для убийства только чёрной расы, только евреев или только китайцев.

— А с Новыми Советами что собираетесь делать, э? — поинтересовался Каракос.

— Новые Советы проиграют войну, — ответил Уотсон. — Мы их поглотим. В расовом отношении они достаточно близки к нам, чтобы...

— Полковник Уотсон, — влез Купер, на сей раз тоном старательного студента, — представьте: вдруг что-то пойдёт не так? Скажем, это здание будет атаковано, и он каким-то образом сбежит? Он...

— О нём очень скоро позаботятся, Купер, уверяю, — резко бросил Уотсон. Он явно терял терпение, раз не посчитал нужным присовокупить почётное доктор.

Каракос подумал: Они балансируют на грани конфликта. Попробуй этим воспользоваться.

— Я так понимаю, ваш множественный геноцид прямо сейчас кипит и булькает в лабораториях «Новой жизни». — Удар наугад. Он пытался говорить абсолютно уверенно.

Уотсон и Купер уставились на него. Уотсон побелел почти так же, как и Купер. Он начал:

— Мы тебя экстрагировали, ты ничего не знал о... — Потом фыркнул и насмешливо-сочувственно покачал головой. — Ты со мной играешь. — Синевато-серые глаза его прежде казались водянистыми, а сейчас, пока он смотрел на Каракоса, вода превратилась в лёд. Он понял, что к нему пытались подлизаться. Пытались им манипулировать, а это было всё равно что смачно харкнуть Уотсону по эго. Уотсон продолжал: — Не стоит тебе затевать такие игры, знаешь ли. Ты в моей власти. Ты мне принадлежишь. Я с тобой могу поступить, как мне вздумается. И не думаю, чтобы ты до конца отдавал себе отчёт в возможных последствиях.

У Каракоса желудок свело.

— Я привёл тебя сюда, — сказал Уотсон, — чтобы определённым образом подготовить почву для тебя. Или подготовить почву в тебе. Экстрактор тебя изменит, о да. Мы тебя сотрём, перестроим от пяток до макушки, но обычная химическая установка новой личности меня не удовлетворяет. Мне казалось, что тебя следует подготовить. У меня такое чувство, что где-то в глубине души ты и сам отчасти сочувствуешь нашему стремлению к генетической чистоте, и зерно это, зароненное в тебя, резонирует с красотой происходящего здесь — красотой, проистекающей из истины.

— Вы меня готовите... в мистическом смысле?

— Вероятно, в духовном, да. — Уотсон слегка расслабился. — Мне всегда... казалось, что на той стороне тебя недооценивают. Я бы хотел сперва попытаться переубедить тебя обычным способом. — Он пожал плечами. — Странные импульсы время от времени преследуют меня. — Он глянул вниз. — Ага. Четвёртая стадия эксперимента. Взгляни-ка, Каракос.

Каракос заставил себя взглянуть. До этого момента, боясь не совладать с гневом, он избегал присматриваться к секторам лагеря. Теперь он увидел, как узники кучкуются группами, придавленные грузом истощения почти до полной неподвижности. Увидел, что у привилегированных заключённых есть одёжки; остальных унижали, раздевая и подвергая пытке холодом. Увидел, как в поисках тепла те прижимаются друг к другу или раскачиваются, сидя на корточках, а матери из последних сил баюкают младенцев. Увидел юношу с лицом, словно бы затянутым серой пеленой полнейшего безмысленного отчаяния; остальные меж тем уныло оглядывались, шизея от надоедливого постоянства. Взглянуть в эту сторону: забор, запертые ворота, охранники, колючка; взглянуть в ту сторону: ещё один забор, колючка, охранники; взглянуть вон в ту сторону: стена и матовое окно, за которым, как знали узники, стоит кто-то из тюремщиков и наблюдает за ними; развернуться, оглянуться, увидеть забор, охранников и стены. Снова по кругу: забор, запертые ворота, охранники, колючка... Сколько бы раз ни повторять, цикл неизменен.

Даже отсюда Каракос видел, как истощены недоеданием непривилегированные узники; у них запали животы, потрескались губы, на лицах проступила печать унылого отупения. Но все они время от времени метали яростные взгляды в сторону другого сектора.

Ворота распахнулись, четверо ВАшников ворвались в непривилегированные сектора, выбрали наудачу нескольких узников и стали избивать.

— И, разумеется, — каркнул Каракос, — узников из привилегированных секторов обычно не бьют.

Узники кричали, разбегались и цеплялись друг за друга, пытаясь скрыться от охранников с бичами и парализаторами.

— Вы начинаете понимать, — отметил Купер, — как быстро заключённые впадают в животное состояние. Обратить их очень легко.

— Животное? — Каракос не поверил услышанному. Он с трудом сдерживался, чувствуя, как разгорается внутри желчно-гневное пламя, готовое пропалить сердце. Ему захотелось броситься на Купера.

Но он не двигался. Как если бы стоял на вершине флагштока, едва удерживая тело в равновесии. Он не осмеливался шевельнуться. Он просто стоял у окна, дрожа, не в силах даже утереть заливающий глаза пот, пока Купер отдавал в микрофон приказы охранникам; и вот охранники открыли межсекторные ворота.

Теперь в сектор 10 можно было попасть из секторов 11 и 12. Охранники отступили. В секторах не осталось никого, кроме узников.

Мало-помалу орава заключённых одиннадцатого и двенадцатого секторов стала выплёскиваться в десятый сектор, надвигаясь на перепуганных, загнанных в угол чернокожих.

Вначале процесс шёл медленно, однако уже через десять минут вспыхнула драка, а через пятнадцать минут четверых или пятерых негров затоптали насмерть.

Каракос кашлял и задыхался. Не от омерзения — это чувство в нём давно отмерло, — а от нечеловеческого, бездумного гнева на то, каким образом с этих людей ободрали всё человеческое и преобразили в новые формы, не содержащие ничего, кроме жажды насилия.