Завет воды

В первый момент самомнение Бриджи заставляет его подумать, что она ласкает его. Он открывает было рот, брови взмывают вверх, но слова застревают в горле, он бледнеет. Делает шаг назад, вены на висках вздуваются, он задевает стол, образцы с грохотом падают, стекло разбивается, плод-гидроцефал скользит по залитому формальдегидом полу. Бриджи, отступая, тянет Мариамму за собой, ибо что бы ни происходило, она не отпустит, не должна отпустить змеиную голову. У Бриджи вырывается крик, Мариамма тоже кричит, и от ее крика леденеет кровь, когда они вдвоем падают на стол. Ее лоб натыкается на разбитое стекло, но ничто не может помешать решимости задушить змею, даже если сама она погибнет от напряжения.

Дверь в аудиторию распахивается, но Мариамма не оборачивается. Лицо доктора Бриджи Саркара в нескольких дюймах от нее, запах паана из его рта достигает ее ноздрей, его вопли затихают, кожа становится пепельно-серой. Он хватает девушку за предплечья, но слишком поздно, силы его иссякли, и прикосновение скорее умоляющее. А потом тело его обмякает, руки безвольно падают, он оседает, закатывая глаза. Мариамма слышит, как Чинна умоляет ее отпустить доктора, пока Да Винчи и Пиус пытаются оттащить Саркара, но она не может отпустить, как не может заглушить свой боевой клич. Храбрый Чинна ныряет рукой в карман доктора и один за другим отцепляет ее пальцы.

Чинна оттаскивает Мариамму и поскорее уводит ее, а со лба у нее хлещет кровь. Он усаживает девушку в пустой лаборатории и прижимает платок к ране. Она бросается к раковине и неистово трет руки, отмывая, потом ее рвет, а верный Чинна поддерживает ее, продолжая зажимать рану.

Рыдания и ярость смешиваются, как кровь и вода, когда она приникает к Чинне. Потом вспоминает — он ведь тоже мужчина. Мариамма колотит его по груди, по ушам, а он терпит, предлагая себя в жертву, желая быть наказанным, но при этом мужественно пытается остановить кровотечение, хотя это оставляет его беззащитным, но Чинна не сопротивляется, дожидаясь, пока она выдохнется.

— Прости меня, — шепчет он.

— За что ты просишь прощения?

— Мне стыдно за всех мужчин.

— И правильно. Вы все ублюдки.

— Ты права. Прости, мне очень жаль.

— И мне жаль, Чинна.

глава 65 Если бы Бог мог говорить

1971, Мадрас

Женское общежитие опустело. Большинство студенток уехали домой на каникулы. Остались только несколько практиканток. Поскольку студенческая столовая закрыта, им приходится обедать в больничном кафетерии.

Мариамма пишет отцу, что сдала анатомию… но должна отложить возвращение в Парамбиль примерно на месяц, чтобы завершить «неоконченный проект». Неоконченный проект — это она сама. Внешне она отмахнулась от гнусного происшествия с Бриджи. Но внутри по-прежнему в смятении. Ей стыдно посмотреть в глаза отцу. Шрам на ее лбу и объяснения очень сильно расстроят его, он захочет правосудия. Для нее правосудие состояло в том, что все поверили ее рассказу — Бриджи известен был подобными выходками. Но инфаркт Бриджи, его позор, отстранение от государственной службы — недостаточное наказание. Его следует упечь за решетку. Однако Мариамме вовсе не хочется привлекать к себе еще больше внимания, настаивая на продолжении дела. Какой-то врач, незадачливый стихоплет, уже обессмертил непристойный скандал в стихах:

На экзамене Бриджи-скотина Свой член предложил ей в штанине. А она подчинилась И послушно вцепилась. И теперь он уже не мужчина.

По утрам Мариамма хвостиком следует за старшекурсниками в отделение терапии. Она взволнована первой встречей с настоящими живыми пациентами и болезнями; сразу вспоминается, зачем она здесь. Во второй половине дня она торчит в своей душной комнате, читая о пациентах, которых ей показали. Как ни странно, она скучает по кошмару надвигающегося экзамена или необходимости зазубрить толстенный учебник — все что угодно, лишь бы отвлечься от случившегося. Она в растерянности.

Три недели спустя, вернувшись из больницы, Мариамма видит, что под дубом во дворе общежития устроился на лавочке какой-то парень. Борода ковром покрывает его шею, скулы и заканчивается в кудрях на макушке. Впрочем, шрам на левой щеке лишь частично скрыт этой бородой. Из-за ярко-оранжевой курты кажется, что парень весь в огне. Не хватает только попугая и игральных карт, чтобы сойти за предсказателя. Но по добрым сонным глазам невозможно не узнать Ленина. В руках у него казенная чашка из столовой — должно быть, в девичью святая святых его впустила добросердечная матрона Тангарадж.

И он тоже сразу узнает ее, хотя та Мариамма, которую они оба помнили, исчезла в аудиториях Красного форта полтора года назад. Внутри она стала кем-то другим.

Ленин отставляет чашку и идет навстречу.

— Мариамма? — протягивает он руки, но она резко отстраняется.

— Что ты тут делаешь? Тебя Аппа прислал?

— Я тоже очень рад тебя видеть, Мариамма…

— Мужчинам нельзя заходить в общежитие. — Она сама не может объяснить внешнюю враждебность, хотя внутри ужасно рада его видеть.

— И тем не менее вот он я, — с вызовом отвечает он.

— Удивительно, как это Матрона пропустила тебя.

— Я сказал, что я твой брат.

— Другими словами, соврал?

— Я говорил… метафорически. И Матрона сказала: «Как мило! Ты, наверное, почувствовал боль Мариаммы и решил приехать!»

— Что, правда? Ты почувствовал мою боль?

Выражение лица у Ленина как у мальчишки, который «позаимствовал» велосипед и разбил его и теперь обречен сказать правду, каковы бы ни были последствия.

— Нет, — вздыхает он, — не почувствовал. Но ты не отвечала на мои письма. Я решил, что ты в Парамбиле. Я только несколько часов назад прибыл на Центральный вокзал. Оглянулся по сторонам — а тут Медицинский колледж Мадраса. Решил воспользоваться шансом. Спросил, где тут женское общежитие, и вот я здесь.

— А разве ты не должен нести свое сельское служение?

— Аах. У меня случилось…

Это не тот прежний Ленин. Куда девалось его праведное негодование. Он даже не может произнести привычное слово, которым он прежде объяснял все свои проблемы.

— У меня тоже, Ленин. Случилось небольшое «недоразумение».

— Матрона мне намекнула. Она думала, я и так знаю, — вопросительно глядит он на нее.

— Ну да, все в курсе. Но не знают, что сказать. «От всей души желаю тебе благополучного выздоровления»? — Смех звучит странно даже для нее самой. И еще более странно, потому что она смеется, вытирая глаза.

Ленин опять тянется к ней, берет за руку. Потом нежно привлекает к себе. Она вцепляется в него, как тонущая девочка. Курта наждачной бумагой царапает лицо, но это самая желанная одежда на свете. Если Матрона увидит… но вообще-то он ее брат.