Завет воды
Шрифт:
Под камнем, рядом с которым сидел Ариккад, я нашел банан. Он оставил его для меня. И я так плакал, не мог остановиться. Каким-то образом я сумел притащить и взгромоздить два камня одинакового размера на том месте, где земля потемнела от крови Ариккада. Потом нашел длинный плоский обломок скалы и уложил его на первые два. И долго стоял перед этим «камнем для поклажи», памятником товарищу по оружию. Ответ всегда один, сказал я себе, когда в конце концов нашел в себе силы оторваться от этого места. Иди прямым путем до конца.
глава 66
Роковая черта
Ленин вскоре уснул, словно, сбросив бремя ужасных воспоминаний,
Она сидит и смотрит на звезды. Сколько световых лет преодолели эти булавочные головки на темном небосводе, чтобы добраться до ее сетчатки? Ленин раньше знал про такие штуки. Океан невидим, но она слышит шум прибоя, пенящегося над этой полоской Коромандельского берега. Бенгальский залив простирается отсюда на восток на сотни миль, достигая Андаманских островов, а потом и побережья Бирмы. Если бы необъятность этих стихий — неба, звезд и моря — могла поглотить чудовищность того, что рассказал Ленин. Знание тяжким бременем легло на ее плечи.
А Ленин, похоже, абсолютно спокоен. Большая Аммачи, бывало, всегда изумлялась, как этот мальчик, сущее наказание пока бодрствует, выглядит таким невинным во сне. И до сих пор так. Когда он описывал, как полицейские вывели Ариккада из дома и проходили под деревом, где прятался Ленин, Мариамму всю трясло. После гибели Рагху и провала операции, сказал Ленин, он усомнился, что можно достичь чего-либо вооруженной борьбой, если только все угнетенные крестьяне Индии не восстанут разом. Не успев толком присоединиться к наксалитам, он уже начал сомневаться. Но, став свидетелем казни Ариккада, Ленин понял, что должен сражаться, и неважно, что будет. Для успеха вооруженной борьбы нужны винтовки, военная подготовка, сказал он. Еще раньше он обмолвился, что следующей остановкой будет Визаг [238] . Мариамма догадывается, что поездка Ленина имеет целью добыть недостающее.
238
Крупный порт на восточном побережье Индии.
Силы Мариаммы иссякли. Она отворачивается от окна и вытягивается на кровати рядом с Ленином. Становится прохладно. Мариамма накрывает их обоих тонкой простыней. Тело, лежащее рядом, теплое. Ленин тихо дышит, но у нее чувство, будто она уже оплакивает его. Никогда больше Ленин не приедет в Парамбиль, никогда не придет на свадьбу, не напишет письмо. Даже эта необдуманная встреча подвергает риску их обоих. Но она рада, что он приехал. И даже если они никогда больше не встретятся, она хотя бы знает, чем он занят. Это лучше, чем не иметь вообще никаких вестей. Полиция пока его не разыскивает — по крайней мере, он так думает. Но отныне он всегда будет в бегах. И, вероятно, умрет молодым или попадет в тюрьму.
Ленин поворачивается на бок, сквозь сон обнимает ее. И этого достаточно, чтобы прорвались слезы. И она плачет — чтобы уснуть.
Просыпается Мариамма задолго до рассвета. Смотрит, как вздымается и опадает его грудь, как выпячивается его живот, когда ее живот втягивается. От мыслей ее знобит — как от прохладного порывистого ветра после дождевого заряда. Она знает, что любит Ленина. Наверное, всегда любила. Когда в детстве они ссорились и дразнили друг друга… это и была любовь. В последнее время они открывали душу в пространных письмах, и это тоже была любовь. «Любовь» — слово, которое она не позволяла себе в мыслях, не говоря уж о том, чтобы произнести вслух, потому что они четверо- или пятиюродные родственники. Недугу не сыскать более твердой опоры. Но сейчас генетика кажется религией, веру в которую она утратила.
Ленин открывает глаза. На миг весь мир отступает, а слово «наксалит» относится к другим людям в других домах. Здесь только они двое. Он улыбается. А потом вторгается реальность.
Раньше Ленин дразнил ее, говоря, что глаза у нее коварные, как у кошки. И что пегая прядь — свидетельство кошачьего происхождения. Наверное, сегодня утром в ее глазах видны все чувства, которые она стесняется назвать. Рука, которая обнимала ее, теперь скользит по ее щеке. Мариамма гладит его бороду, касается шрама. Он придвигается
ближе. Зачем сдерживаться теперь, если она никогда больше не увидит его? Она целует его, впервые в жизни, — целует мужчину, которого любит. Оба чуть отстраняются, потрясенные. Радость и удивление на его лице — лишь отражение ее собственных чувств. Если у нее и были сомнения, то теперь их не осталось. Он тоже любит ее. Больше не надо сдерживаться.Они засыпают в объятиях друг друга, ноги их сплелись, тела мокрые от пота. Приходят в себя, когда солнечный свет прогоняет из комнаты последние тени и становится жарко. Внешний мир покушается на их вселенную. Но они не шевелятся.
— Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось, — говорит она. — Почему так, как сейчас, не может быть всегда? — Ее грудь прижата к его грудной клетке. Она ухватывает несколько волосков на его груди (какова у них может быть биологическая цель, кроме как чтобы руки не скользили?) и тихонько тянет, он морщится. — Что мне теперь делать, Ленин? Как жить в мире, где нет тебя? Никогда не видеть тебя. Гадать, увижу ли вообще. Волноваться, жив ли ты. Я даже не смогу писать тебе! — Она с трудом сдерживает слезы.
— Мариамма…
Его сочувственный тон злит, она не просила о жалости. Она скорбит о нем. Но заставляет себя прикусить язык. Он не замечает и продолжает:
— Мариамма. Выходи за меня! Поедем со мной. Иначе мы не сможем быть вместе. Но если ты присоединишься к движению, мы сможем вместе прожить целую жизнь. Как муж и жена.
Она обдумывает предложение. Потом отталкивает его, руки нашаривают простыню. Она вдруг чувствует себя чересчур обнаженной.
— Только послушай себя! — сердито шипит она. — Ты себя слышал? Какое самомнение! Ты хочешь, чтобы я отказалась от своей жизни? Последовала за тобой в пещеру? Знаешь, почему меня всю трясло, когда я слушала твой рассказ? Про то, как полицейские прошли под деревом? Я была в ужасе, что сейчас услышу, как ты убил Сиварамана, потому что решил, будто это правосудие. Будь у тебя оружие, ты бы так и сделал, верно?
— Мариамма…
— Замолчи! Ни слова больше. Я отдала все — силы, сон, каждый час своей жизни, — чтобы изучать человеческое тело. Чтобы исцелять, а не калечить, Ленин, понимаешь? И, возможно, однажды вылечить Недуг. Большая Аммачи молилась об этом каждый божий день. Чтобы вылечить тебя, идиот ты эдакий! Как ты думаешь, почему я отдалась тебе? Потому что знаю, что мы никогда больше не встретимся. Но, господи боже, неужели ты всерьез думаешь, что я пойду с тобой по пути кровавой бойни, этому… этому тупому пути, который ты избрал, который вовсе никакой не прямой путь. Если ты так думаешь, ты совсем меня не знаешь.
Он пристыженно переворачивается на спину.
Но Мариамма еще не закончила. Она трясет его за плечо:
— Почему я не слышала, как ты говоришь, что откажешься от своей борьбы и будешь жить нормальной жизнью со мной, пожертвуешь своими мечтами ради меня? Ради нашей любви…
Он не отрываясь смотрит на нее, на лице застыла маска боли.
— Слишком поздно, — с трудом произносит он. — Если бы я знал о твоих чувствах ко мне, я, может, никогда не пошел бы по этому пути.
— Не прикидывайся макку, не знал он. И, скажу тебе откровенно, в том, что ты делаешь, нет ничего героического. Хочешь помочь обездоленным? Стань социальным работником! Или иди в политику. Вступи в свою чертову Партию и баллотируйся в парламент. Нет, ты все так же стоишь на крыше в ожидании, пока молния ударит тебе в башку, чертов Чародей Мандрейк. Пора уже повзрослеть! Ты такой же, как твой отец. — Это жестоко, и она понимает, что перегнула палку.
Снаружи доносится смех, высокий женский голос спрашивает, а мальчишеский отвечает. Рев трактора или дизельного грузовика. Чего бы только Мариамма не отдала за заурядность! Какой ценной была бы обычная жизнь. С Ленином все обычное стало бы необычным. А любой, кто их не одобряет, мог бы взять свое неодобрение и засунуть себе куда угодно.
Мариамма утирает слезы:
— Прости меня.
— Ты права. С моей стороны было глупо предлагать тебе рисковать жизнью ради того, что вообще не твое. А в награду получить… Ничего не получить.