Завет воды

К вечеру Дигби, в свежих повязках, свободной рубахе и мунду, уже вытягивается на полке в багажном вагоне «Шоранур-экспресса». В этом рейсе Оуэн Татлберри не машинист паровоза, а сопровождающий, скрывающий свое беспокойство. Заплаканный Мутху остался в одиночестве на платформе. Оуэн говорит:

— Если жена узнает, что я ей соврал, ох и закатит она мне джаап [142] прямо по физиономии. Она наверняка думает, что у меня завелась подружка на стороне.

142

Затрещина, пощечина (хинди).

Оуэн разочарован: Клод Арно, убивший Джеба, избежит наказания, потому что драгоценный главный свидетель путался с женой этого мясника.

На рассвете поезд встретили Франц и Лена Майлин и Кромвель, их водитель, приехавшие на автомобиле из «Аль-Зух». Они уложили одурманенного бесчувственного беглеца на заднее сиденье, поставили рядом на пол его чемодан с бинтами, мазями и опиумом. Он стонет, но не произносит ни одного внятного слова за всю трехчасовую поездку по горному серпантину. В «Аль-Зух» есть отдельный гостевой коттедж. Дигби уложили в постель, и он проспал весь день.

Ближе к вечеру Лена с Францем стучатся в дверь. Дигби открывает, голова и тело его укутаны простыней, а крошечные зрачки уставились на человека в шортах-хаки, рубахе и шлепанцах, стоящего позади супругов.

— Это Кромвель, — говорит Лена. — Он будет помогать вам со всем, что вам…

— Я справлюсь! — резко бросает Дигби. Осознав свою грубость, он печально опускает голову. — Простите.

Он обязан все объяснить им. Стыд, откровенно сознается Дигби, гораздо больнее, чем ожоги. Ему пришлось бежать из Мадраса. Их гостеприимство — это подарок судьбы. Он умоляет никому не рассказывать, что он здесь.

— Когда-нибудь я смогу отблагодарить вас. Мне нужны инструменты. Пинцеты — лучшие, что удастся найти. И хорошие ножницы. Спирт для дезинфекции. Виски для поднятия духа. Побольше вот таких бинтов. Вазелин. И бритвенные лезвия.

Высоко в горах, в отсутствие вокруг лиц, в которых отражается его стыд, Дигби в состоянии подумать. На правой руке уже сформировалась плотная черная корка. Если этот струп не удалить, он станет твердым, как камень, со временем отвалится, и тело заполнит дыру грануляционной тканью, превратив это место в толстый кожистый рубец, который навсегда закрепостит связки. Получив пинцет, Дигби немедленно начинает ковырять струп, используя при необходимости бритвенное лезвие — пока сухожилия и мышцы не станут чистыми. Омертвевшие нервы делают процесс безболезненным только до определенной степени, ткани по краям кровоточат, и боль довольно сильная.

Он двигает мебель, потому что должен делать хоть что-нибудь, если надеется восстановить функции правой руки. Пропускает очередную дозу опиума, чтобы оставаться в ясном сознании — левая рука должна повиноваться его приказам. Втиснув переднюю часть правого бедра между комодом и краем стола, Дигби оттягивает кожу — «донорский участок». Протерев спиртом, вырезает тонкий, как паутинка, кусок размером с кнопку. Кричит, когда бритвенное лезвие разрезает плоть. Боль острая, невыносимая. Он выпивает глоток виски. Пинцет подрагивает в пальцах, когда Дигби подцепляет пластину кожи, а затем укладывает ее на обнаженную поверхность тыльной стороны правой кисти, расправляя. В течение следующего часа хозяева слышат периодические вскрики, как будто медленно вращающееся пыточное колесо режет гостя при каждом обороте. Они окликают Дигби через закрытую дверь, тот отказывается от помощи. Еду для него оставляют снаружи за дверью, Кромвель караулит. Дигби надеется, что эти «отщипнутые» кожные трансплантаты, подобно скоплению мелких островков, укоренятся, разрастутся и заполнят собой пространство. Да уж, это совсем не банальная операция. Хирург не должен быть сам себе пациентом, и не следует заменять эфир стаканом виски.

На следующий день Дигби, пошатываясь, выходит из коттеджа. Кромвель тенью материализуется у него за спиной.

— Я должен гулять, — сообщает Дигби.

Каждый день он увеличивает расстояние своих прогулок, придерживаясь ровных тропинок через тенистые леса каучуковых деревьев; природа успокаивает Дигби. Он сторонится Франца и Лены, стесняясь разговаривать с ними после того первого откровенного признания. Кромвеля он терпит. С этим парнем у него нет общей истории, перед ним не в чем оправдываться. Кромвель деликатно руководит этими прогулками-дважды-в-день, всякий раз провожая Дигби в разные части поместья.

Через три недели после приезда Дигби Кромвель сообщает Лене:

— Доктор очень печально. Не двигаться.

Лена обнаруживает Дигби сидящим без рубахи на ступенях гостевого коттеджа. Выражение абсолютного отчаяния на его лице повергает ее в ужас. Он молча показывает правую руку: темная пятнистая лавовая яма. Лена не знает, что с этим делать, хотя сам хозяин руки, кажется, готов ее отрезать.

— Лена, — говорит он, — я ничего не добился. Связки по-прежнему не работают.

Не в силах справиться с собой, она тянется к нему утешить. Лена выбирает плечо, где кожа выглядит нормальной. Дигби вздрагивает, но не отодвигается.

— Ох, Лена, что стало с моей жизнью?

Она сидит рядом, тесно прижавшись, самим своим присутствием убеждая, что он не один. И наконец говорит:

— Дигби, взгляните на меня. Вы сказали, никаких гостей. Сказали, что немедленно уедете, если кто-нибудь решит вас навестить. Прошу, я должна рассказать вам о друге, который по выходным приезжает из долины. Он хирург. Специалист по рукам.

глава 31 Большая рана

1936, «Сент-Бриджет»

В последние дни лета «Сент-Бриджет» изнемогает от жары, вода в колодце остановилась в нескольких дюймах над илистым дном. Руни едет по серпантину в горы, в поместье Чанди, оставляя позади шлейф пыли. За четырнадцать лет жизни в «Сент-Бриджет» он стал частью их семьи. Когда они на лето перебирались из Тетанатт-хаус в просторное бунгало в поместье, Руни частенько навещал друзей по выходным. С промежутком в три года Чанди с Лииламмой родили сына, а следом дочь. Сын уродился буйным и капризным и в свои двенадцать, по мнению Руни, таким и остается. А девочка, Элси, — полная противоположность, она сразу признала бородатого Руни своим «дядюшкой». Жизнь детей круто переменилась всего пять месяцев назад, когда Лииламма заболела брюшным тифом. Лихорадка, казалось, пошла на спад, но затем женщина внезапно свалилась со страшными болями в животе. Чанди срочно повез ее в Кочин, где хирурги обнаружили, что тифозная язва в кишечнике прорвалась; Лииламма умерла на операционном столе. Словно коса прошла сквозь дом: месяцем раньше она скосила у детей их любимую бабушку, а теперь, на обратном взмахе, срезала и маму. Руни пообещал навещать их по выходным все лето и приглядывать за семьей. Бедняжки едва справляются.

Предыдущие годы были сравнительно благоприятны для Руни. Он своими руками выстроил небольшое бунгало у наружной стены, на краю участка, с отдельным входом, достаточно отделенным от лепрозория, чтобы внешние друзья могли без опаски навещать его. У «Сент-Бриджет» теперь имелся официальный автомобиль, подаренный шведской миссией, в дополнение к древнему «хамберу», на котором ездит Руни. Благодаря птичнику, небольшой молочной ферме, огороду и саду — все хозяйство ведут сами обитатели — они обеспечивают себя, и даже с избытком, и могли бы продавать или раздавать излишки. Но даже голодный нищий не позволит своим устам коснуться того, что исходит от лепрозория. Исключение составляет сливовое вино «Сент-Бриджет», спасибо Чанди. Как-то раз, в первый день Великого поста, Чанди, оставшийся в поместье в одиночестве, вдруг вновь ощутил дрожь в конечностях, грозившую перейти в судороги. Лииламма во избежание искушения убрала из дома все спиртное. Но упустила из виду несколько пыльных бутылок со сливовым вином из «Сент-Бриджет», один-единственный стакан исцелил недуг супруга. И тогда Чанди решил, что, учитывая святое происхождение вина, его позволительно употреблять в течение поста. Теперь он закупал его ящиками. Вино пришлось по вкусу обитателям поместья, особенно дамам, потому что было легким, сладким и (побожился Чанди) «целебным». В этот раз Руни везет с собой четыре ящика.

Когда Руни прибывает в Тетанатт-бунгало, дети спят, но Чанди ждет друга. Он сообщает о просьбе Лены Майлин — они с Францем хотели бы встретиться с Руни завтра вечером, и это очень срочно. Плантаторы всей округи и их семейства — друзья Чанди, теперь и друзья Руни тоже.

Перед сном Руни выкуривает на веранде последнюю трубку, прислушиваясь к ночным звукам. Туманная завеса над головой расступается, открывая взгляду звезды, небо так близко, что, кажется, протяни руку — и сможешь коснуться одежд Господа. Он тих и умиротворен. Боли в груди, беспокоящие его, — это, несомненно, стенокардия, но Руни невозмутимо принимает реальность. Он живет своей верой, сплавом христианства и индуистской философии. Медицина — вот его подлинное священство, служение исцелению тела и души его паствы. И он будет продолжать, пока в силах.